Дмитрий Быков - Последнее время
2004 год
Колыбельная для дневного сна
В удушливом полдне, когда ни гу-гуВ цветущем лугу и заросшем логу,И, еле качая тяжелые воды,Река изогнулась в тугую дугуИ вяло колышет лиловые сводыКлубящейся тучи на том берегу,—СГУЩАЮТСЯ СИЛЫ НЕЯСНОЙ ПРИРОДЫ.Я слышу их рост и уснуть не могу.
Как темные мысли клубятся в мозгу,Как в пыльные орды, в живую пургуСбивают гонимые страхом народы,—В безмолвии августа, в душном стогу,В теплице безветренной влажной погодыСГУЩАЮТСЯ СИЛЫ НЕЯСНОЙ ПРИРОДЫ.Я вижу их мощь и дышать не могу.
Один изгаляется в узком кругу,Взахлеб допивая остатки свободы,Другой проклинает недавние годы,А третий бежит, норовя на бегуЕще и поставить подножку врагу,—Хотя их обоих накроют отходы,Осколки руды и обломки породы.На всем горизонте, на каждом шагуСГУЩАЮТСЯ СИЛЫ НЕЯСНОЙ ПРИРОДЫ.Я знаю, какой, но сказать не могу.
Но в это же время, над той же рекой,В лиловом дыму вымывая проходы,В ответ собираются силы такой,Такой недвусмысленно ясной природы,Что я ощущаю мгновенный покой.
Уже различая друг друга в тумане,Они проплывают над лесом травы.Имело бы смысл собираться заране,Но первыми мы не умеем, увы.
И я засыпаю, почти замурлыкав,В потоке родных переливов и бликовПлывя в грозовую, уютную тьму.У тех, кто клубится в лиловом дыму,Всегда бесконечное множество ликов,А мы остаемся верны одному.
Неясно, каков у них вождь и отец,Неясно, чего они будут хотеть,Неясно, насколько все это опасноИ сколько осталось до судного дня,И как это будет, мне тоже неясно.Чем кончится — ясно, и хватит с меня.
2004 год
Прощай, молодость!
Противна молодость. Противна!Признаем это объективно.Она собой упоена,Хотя не может ни хрена,Она навязчива, болтлива,Глупа, потлива, похотлива,Смешна гарольдовым плащомИ вулканическим прыщом.
Ее настырное соседство —В отличье, может быть, от детства,—Внушает мысли о конце,И мы меняемся в лице.
Как, как! И этому теляти —С такими бабами гулятиИ не заботиться о том,Что с ними станется потом!Он так спешит открыться миру,Он только с пылу, с жару, с жиру —С него и бесится, покаЕще горит его щекаОт бритвы, а не от пощечин;
Пока он мало озабоченУместностью своих словесВ компании других повес;На всех кидается с объятьем,Чужие пошлости твердит,И все, за что мы нынче платим,Ему еще дают в кредит!
Ему фактически задаромДосталось шляние по барам,Полночной улицы пейзаж,Который был когда-то наш,Скамейки, лужи, светофоры,Бульвары, Ленинские горы —Читатель вспомнит сгорячаПро фильм «Застава Ильича»,И впрямь — кино шестидесятыхТеперь об этих поросятах:В цепи прибавилось звено,А в девяностых нет кино.Есть мир расчисленный, в которомОстались горечь, скука, гнет,Где Бог, одевшись светофором,Нам никогда не подмигнет…
Как ни геройствуй, ни усердствуй —Владеет бедною душойНе грусть по юности ушедшей,А зависть к юности чужой.
Но тайной радостью для взораИ утешеньем для ума,Что безболезненно и скороОна, как жизнь, пройдет сама.
1994 год
«В России выясненье отношений…»
В России выясненье отношенийБессмысленно. Поэт Владимир НарбутС женой ругался в ночь перед арестом:То ему не так и то не этак,И больше нет взаимопониманья,Она ж ему резонно возражала,Что он и сам обрюзг и опустился,Стихов не пишет, брюзжит и ноетИ сделался совершенно невозможен.Нервозность их отчасти объяснимаТем, что ночами чаще забирали,И вот они сидят и, значит, ждут,Ругаясь в ожидании арестаИ предъявляя перечень претензийВзаимных.И тут за ним приходят —Как раз когда она в порыве гневаЕму говорит, что надо бы расстаться,Хоть временно. И он в ответ кивает.Они и расстаются в ту же ночь.
А дальше что? А там, само собою,Жена ему таскает передачи,Поскольку только родственник ближайшийТакую привилегию имеет;Стоит в очередях, носит продукты.Иметь жену в России должен каждый —Или там мужа; родители ненадежны,Больны и стары, а всякий старецСобою озабочен много более,Чем даже отпрыском. Ему неясно,С какой он стати, вырастив балбесаИ жизнь в него вложив, теперь обязанСтоять в очередях. Не отрицайте,Такое бывает; вообще родительНемощен, его шатает ветром,Он может прямо в очереди сдохнуть,Взять и упасть, и не будет передачи.В тюрьме без передачи очень трудно.В России этот опыт живет в генах.Все понимают, что терпеть супругаПриходится. Любовниц не пускают,Свиданий не дают, а женам можно.Ведь в паспорте никто пока не пишет«Любовница»! А получить свиданьеСпособен только тот, кто вписан в паспорт.Вот что имел в виду Наум Коржавин,Что в наши, дескать, трудные временаЧеловеку нужна жена. Нужна. Уж верно,Не для того, чтоб с нею говорить.
Поэтому выясненье отношенийБессмысленно. Поэтому романыВ России кратки, к тому же всегда негде.Нашли убогий угол, быстро слиплись,Быстро разлиплись, подали заявленье,Сложили чемодан и ждут ареста.Нормальная любовь. Потом плодятся,Дети быстро знакомятся, ищут угол,Складывают чемодан и ждут ареста.Паузы между эпохами арестовДостаточны, чтобы успели детиСложить чемодан и слипнуться. Ведь надоКому-нибудь стоять в очередях.В любви здесь надо объясняться быстро —Поскольку холодно; слипаться быстро —Поскольку негде; а разводитьсяВообще нельзя, поскольку передачиБуквально будет некому носить.
2005 год
Отчет
А взглянуть ретроспективно — стыдно, блин, за свой же страх. Часто тошно, чаще противно, порою ах, но не ах-ах-ах. Что придумает такого даже лучший из врагов? Тебе, бодливая корова, вновь недодали рогов. Да, есть игнатии лойолы, но у них особый дар, — а у садистов новой школы в основном один пиар. И чего мы так боялись? Даже в наши времена все эти менши юбер аллес не умеют ни хрена. Любой поэт — буян, сквалыжник, извращенный автократ, — в родном углу тиранит ближних изобретательней стократ. Что до ссылок или тюрем (это вечный их прием), — то мы и в тюрьмах балагурим, и в «Столыпиных» поем. Конечно, есть такие вещи — дыбы, вытяжки, кресты, — они для зрителя зловещи и для жертвы непросты; но кто их слишком щедро тратит — в конце концов сойдет с ума, и всех пытать — спецов не хватит, а всех распять — крестов нема.
Когда посмотришь на соблазны — они, как в баре островном, обременительны и грязны, и неприятны в основном. Ну что, попил я вашей водки — прямо скажем, не шарман; малоумные кокотки истощали мой карман; пускай мила иная пара и хорош иной салон — но в общем, элемент пиара и тут достаточно силен; в беседах, спиртом подогретых, идею вытеснил напор, а что находят в сигаретах — я не понял до сих пор. Все это врут, что каждый гений любит злачные места. И даже с уксусом пельменей можно съесть не больше ста. А если ставить на эти средства против нашего царя, — то это все, ребята, детство, детство, прямо говоря.
Кто был внимания достоин? Мать, что бодрствует пять ночей; одинокий в поле воин; каждый третий из врачей; любовь угрюмца нелюдимого, доброжелательность бродяг; способность жить без необходимого, но без излишнего — никак; холодный жар восторга жреческого; бедняк, следящий ход планет… Преодоленье человеческого — конечно, почему бы нет? Я не хочу врагов окрысить, не люблю друзей дразнить, — ведь штука в том, чтоб его превысить, а не в том, чтоб упразднить. А то я знаю тебя, злодея, — чем пышнословней, тем лютей: ты врешь, что у тебя идея, а просто любишь бить детей!
