Сорок звонких капелей. Осенние листья - Владимир Алексеевич Солоухин

* * *

Величие архитектуры вовсе не в размахе, не в количестве этажей. Трехэтажный или даже двухэтажный дворец величественнее стоэтажного небоскреба.

Лебедю для того чтобы казаться величественным, незачем быть величиной с носорога или слона.

* * *

Молодой критик из Кракова мне сказал: «Наши абстрактные художники жалуются, что им не дают полной воли, то есть что рядом с ними все еще существуют иные направления искусства. Но я вам скажу, если бы им дать полную волю, а к тому же и власть, они-то уж не потерпели бы возле себя ничего другого».

* * *

Часто мы называем романами произведения, не имеющие права претендовать на этот самый сложный литературный жанр. Конечно, можно назвать дворцом и здание театра, и аэровокзал, и здание универмага. Но все же это будет театр или универмаг, а не дворец.

Роман — сложное архитектурное сооружение. Это не башня, не собор, но именно дворец, включающий в себя и башню, и дворцовую церковь, и домашний театр, и множество интерьеров, и галереи, и анфилады, и зимний сад, и чертоги, и подвалы (обязательно подвалы), и потайные подземные ходы в отдаленный угол запущенного сада, или к реке, или в ближний овраг.

Чехов называл «Фому Гордеева», кажется, не то оглоблей, не то шашлыком в том смысле, что все действие в этом произведении нанизано на одну линию.

* * *

Им кажется, что они вышли из народа, на самом же деле они ушли от него.

* * *

Почему Покров на Нерли стоит на отшибе от богомолов, на лугу, на пустынном берегу реки? У меня есть такая версия.

На этом месте (точно установлено) разгружали белый камень, который привозили на стругах из «булгар». Здесь камень перегружали на лошадей. Здесь был склад белого камня. А камень нужен был для строительства владимирских соборов.

Церковь Покров на Нерли построена из остатков этого камня (или из излишков), построена шутя, между прочим, потому что все равно — склад, а оказалась она лучше тех основных соборов, ради которых камень везли.

Не знает и художник, что у него окажется самым лучшим. Может быть, что-нибудь сделанное между прочим, «из отходов».

* * *

Ругают ли, хвалят ли, а особенно когда дают советы, художник должен ко всем прислушиваться и никого не слушать.

* * *

Нет занятия более бесплодного и безнадежного, чем разговор о том, как нужно писать стихи. «На холмах Грузии лежит ночная мгла». Эта строка гениальна. Допустим. Но дело в том, что для самого Пушкина она тоже была находкой, неожиданностью, радостным событием. Пушкин сам не знал, откуда она взялась, эта великолепная строка. Как же он мог научить других создавать такие же строки?

* * *

Стихи, особенно на первых порах, пишутся в состоянии сильного возбуждения, почти в экстазе. Поэтому очень нелегкий умственный, «нервный» труд человека, пишущего стихи, вовсе не воспринимается им как труд, как работа. Точно так же не замечает, что работает, человек, участвующий в драке, хотя в этом случае огромные физические усилия очевидны. Азарт, высокая степень возбуждения заслоняют все.

Однако настоящая драка, драка высокого класса, драка профессиональная (если иметь в виду бокс) требует, чтобы порыв, всплеск энергии распределялся на двенадцать раундов. Такая драка — уже работа. Она требует учения, самодисциплины, характера и, главное, повседневности.

* * *

Переводить стихи нужно только в одном случае (если говорить о поэте, а не о переводчике-профессионале), а именно — когда воскликнешь: «Да ведь это же мое! Это должен был написать я». Может быть, завтра и написал бы. Но вот стихотворение уже написано, и ничего не остается, как переложить его на родной язык. (Например, «Сосна», «Горные вершины», «Волшебный корабль».)

* * *

Один карась (видимо, из карасиных космонавтов) выпрыгнул над водой, чтобы разведать мир, лежащий за пределами пруда. Естественно, что задохнулся, — и скорее к себе на дно.

— Ну как там? — спрашивают караси.

— Никакой жизни там нет.

Это притча мне очень нравится. Я подумал, что наш образ жизни (консерватория, книги, коньяки, войны, автомобили) лежит не только за пределами карасиного опыта, но и воображения. Он не может вообразить, что это можно вообразить.

Но если от нас есть инстанция к карасю, воображению которого не поддаётся наш мир, почему не предположить, что от нас может существовать такая же инстанция в другую сторону? Что имеются такие формы существования материи, которые для нас то же, что для карася самолёты и телевизоры, одежда и губная помада? И мы не можем вообразить, что это можно вообразить.

* * *

Писатель, если он зрелый, как бы создает своим творчеством единую мозаику, хотя и непоследовательно. Тот рассказ ляжет в верхний левый угол, то стихотворение — в правый угол, а эта повесть, возможно, — в центр композиции… Посторонним сначала и не видно, что тут задумано единое целое. Но художник-то сам держит всю композицию в голове и постепенно ее исполняет.

Однако многое делается им второстепенного, побочного, что никогда не ляжет в главное полотно. Дежурные статейки и многое, многое дежурное.

Так что возможен разговор между хорошо знакомыми людьми:

— Ты что сейчас пишешь?

— Рассказ.

— В мозаику?

— Увы, нет.

Или напротив:

— В мозаику. Только в мозаику.

* * *

Лучше пройти через муки роста и потом со зрелостью прийти к определенным успехам, нежели сначала сразу окунуться в шумный успех, а потом прийти к мукам, уже бесплодным и неизлечимым.

* * *

У меня есть приятель, который работает в учреждении, занимающемся разъяснением широким массам тех или иных, ну, скажем, экономических акций. Разъяснение это направлено всегда на теоретическое обоснование и на оправдание того, что уже произошло в жизни.

Однажды я узнал, что, перегородив большую реку, затопили степь, где паслись тысячи и десятки тысяч овец.

Мне интересно было узнать, как мой приятель будет оправдывать это затопление. Ведь у него, наверно, готова уже какая-нибудь формулировка. Я высказал свои огорчения по поводу загубленной земли. Приятель незамедлительно сказал:

— Напрасно огорчаешься. Еще неизвестно, что для народа лучше: баран или сазан.

* * *

В Древней Греции тоже были пожилые, бесформенные женщины и мужчины на тонких ножках, с большими дряблыми животами. Но древнегреческие ваятели обманули нас. Они ваяли в мраморе мужчин и