И повсюду космос. Избранные стихотворения и поэмы - Виктор Александрович Соснора
Лошадь-львицу
хороший товарищ вовлек в двухколесную тачку,
четыре карлицы купили четыре стакана
орешка сибирского кедра.
И щелкал орешек, как клюква,
И все остальные сплевывали скорлупу, когда шли,
как за эллинской колесницей, за тачкой.
Я помню тот вечер, когда фонари опускали
колокола великолепного света.
В грустной гостинице, в камере-одиночке
по телевизору кто-то играл на рояле.
Кто-то прекрасно играл, проникновенно и задушевно:
в смысле не «за душу брал», а в смысле «задушат»…
И ничего не случилось, дружок, ничего не случилось
вот и сейчас, в воскресенье, как видишь, в Ангарске.
«Когда на больших бастилиях…»
Когда на больших бастилиях
подводного государства
мигают, как колебанья,
вечерние колокола,
когда потемнеет воздух,
тогда расставляет море
беспалые перепонки
тишины.
И всякая тварь-творенье
небес, океана, суши
тогда, затаив дыханье,
спускает птенцов в гнездо.
Темнеет корабль корсара, —
он гасит огни живые,
и парус, как белый ангел,
на перышках убегает.
Что птица? – небесное тельце.
Что рыба? – чертеж лекалой;
что звери пустынь? – пушинки;
корабль со своим бушпритом —
комарик с невредным жалом;
луна – это капля в море,
ни больше, ни меньше – капля
тишины.
Когда замигает бронзой
вечерний колокол моря
и восемь веселых лун
расставят свои зеркала, —
обманывайся, товарищ! —
тогда накануне страха
опущенными парусами
развлекается тишина.
«Род проходит и род приходит…»
Род проходит и род приходит.
Веселью время и скорби время.
Только солнце бьется, как сердце
в туманном мире, в минутном небе.
«Кристалл любви, кристалл надежды…»
Кристалл любви, кристалл надежды,
медаль ста солнц, метель ста вьюг!
Не удален и не удержан,
сам удалился и стою.
Стою над пропастью. Два грифа
летают. Море – в небесах.
О волны, кружевная гибель! —
вас ни воспеть, ни написать.
Кристалл любви, кристалл забвенья,
молитва колокольных лбов!
Над пропастью луна забрезжит,
клубится солнце, как любовь.
Стою с бокалом. И не брошусь.
Стою вне Вас, бокал – за Вас!
Я пью вино – златую бронзу, —
и счастлив мой глагол и глас!
Пой песню! В этом песнопенье
лишь голос горечи без нот.
Над нами тучи переспели,
дождь оживительный блеснет!
Стою. Блеснет да в пропасть канет
и сердца страх, и тишь в крови…
Кристалл времен, кристалл дыханья,
твердыня жизни и любви!
«Пьяный ангел»
«Во всей Вселенной был бедлам…»
Во всей Вселенной был бедлам.
Раскраска лунная была.
Там, в негасимой синеве,
ушли за кораблем корабль,
пел тихий хор простых сирен.
Фонарь стоял, как канделябр.
Как факт – фонарь. А мимо в мире
шел мальчик с крыльями и лирой.
Он был бессмертьем одарен
и очень одухотворен.
Такой смешной и неизвестный,
на муку страха или сна,
в дурацкой мантии небесной
он шел и ничего не знал.
Так трогательно просто (правда!)
играл мой мальчик, ангел ада.
Все было в нем – любовь и слезы
(в душе не бесновались бесы!),
рассвет и грезы, рок и розы…
Но песни были бессловесны.
Душа моя. А ты жила ли?
Как пес, как девушка, дрожа…
Стой, страсть моя. Стой, жизнь желаний.
Я лиру лишнюю держал.
В душе моей лишь снег да снег.
Там транспорт спит и человек.
Ни воробьев и ни собак.
Одна судьба. Одна судьба.
«Вот было веселье…»
Вот было веселье
(толпа – протоплазма!) —
вчера во Вселенной
был ад или праздник.
Какой-то уродец
какого-то класса
каким-то народам
по радио клялся.
Народы замерзли,
туда и обратно
несли зынамены
и тыранспаранты.
По счастью шабаша
(фанфары – фальцетом!)
плясали на башнях
пятьсот полицейских.
Я, пьяный и красный
(глаза – Саваофа!),
шатался по кассам
и по стадионам:
«Мир, Равенство, Братство!» —
кабацкое племя,
кабацкое ********,
кабацкое время!
Я страшно согрелся.
На лестнице гнусной
светил сигареткой…
Потом я очнулся.
Где вина? Где донны?
Где я? Неизвестно.
Две звездочки только,
два глаза небесных.
И не было Феба
и радиоарий.
По нежному небу
летал пьяный ангел.
Простор предрассветный.
На крыльях по лампе.
Летал он, предсмертный,
и, может быть, плакал.
А может быть, может,
над нашими льдами
душа моя тоже
летает, летает…
А может, из странствий
я так возвращался,
а может, в пространстве
я так воскрешался.
«О, призывайте…»
О, призывайте,
призы давайте,
о, признавайте,
не признавайте.
Ведь не во мне же,
мой жребий брошен,
мне нужно меньше,
чем птице прошлой.
И в ваши ночи,
и в ваши нови
из всех виновных
я всех виновней.
Какие цели?
За чью свободу?
Лишь ложь и цепи
нужны народу.
