И повсюду космос. Избранные стихотворения и поэмы - Виктор Александрович Соснора
Он собирал загадочные кремни:
ресницы Вия,
парус Магеллана,
египетские профили солдат,
мизинцы женщин с ясными ногтями.
Что каждый камень обладает сердцем,
он говорил,
но это не открытье,
но то, что сердце – середина тела,
столица тела – это он открыл.
Столица! где свои автомобили,
правительства, публичные дома,
растения, свои большие птицы,
и флейты, и Дюймовочки свои.
. . . . . . . . . . . . . . .
Был вечер апельсинов и помады.
Дворцы совсем сиреневые были.
Париж в вечернем платье был прекрасен,
Как Эльза Триоле
в вечернем платье.
«Прощай, Париж…»
Прощай, Париж!
Летают самолеты,
большое небо в красных параллелях,
дожди, как иностранные солдаты,
идут через Голландию в Москву.
Прощай, Париж!
Я не уеду боле
туда, где листья падают, как звезды,
где люстры облетают, как деревья,
на улицы квартала Бабилон.
Прости за то, что миллион предчувствий
в моей душе, как в башне Вавилона,
прости мои монгольские молитвы,
монашество мое и гамлетизм.
Прости за то, что не услышал улиц,
моя душа – вся в красных параллелях.
Кто мне сулил исполненное небо?
Такого неба нет и не бывало.
Как убывают люди и минуты!
Атлантов убаюкали моллюски.
Как я умру, не зная, кто из граждан
мне в уши выливал яд белены?
– Прощай, прощай и помни обо мне…
Письмо
О вспомни обо мне в своем саду,
где с красными щитами муравьи,
где щедро распустили лепестки,
как лилии, большие воробьи.
О вспомни обо мне в своей стране,
где птицы улетели в теплый мир
и где со шпиля ангел золотой
все улетал на юг и не сумел.
О вспомни обо мне в своем саду,
где колокольные звонят плоды,
как погребальные,
а пауки
плетут меридианы паутин.
О вспомни обо мне в своих слезах,
где ночи белые, как кандалы,
и где дворцы в мундирах голубых
тебя ежевечерне стерегут.
Музыкант
Как свечи белые, мигала тишина.
Из крана капала и капала луна,
такая маленькая, капала теперь,
из крана капала и таяла в трубе.
Как свечи белые, маячили в ночи
так называемые лунные лучи,
а та луна, а та небесная была
в кружочках цифр, как телефонный циферблат.
Совсем иные, иноземные миры,
висели звезды, как бильярдные шары.
В бубновых окнах лица женщин и мужчин
чуть-чуть прозрачнее, чем пламя у свечи.
Я был в неясном состоянье перед сном.
Я был один, и был один старик со мной.
Но был он в зеркале, таинственный старик,
в шампанских бакенбардах современный лик.
Он делал пальцами, как делает немой.
Как свечи белые, мигали у него
немые пальцы. Этот мученик зеркал
на фортепьяно что-то странное играл.
Мою чайковскую луну и облака,
как Дебюсси, он в си-бемоли облекал,
то патетические солнца и латынь
он мне, слепцу, мой музыкальный поводырь.
Еще старик играл такое попурри:
– Все это было – твой Парнас и твой
Париж,
но ты не жил и не желал,
увы и ах!
Существованье музыканта – в зеркалах,
лишь в зеркалах твои сожженные мосты,
молитвы мутные, минутные мечты,
я – тварь земная, но нисколько не творю,
я лишь доигрываю музыку твою,
мы – Муки творчества, нас ждет великий суд,
у нас, у Муков, уши длинные растут,
но наши уши постепенно отцвели,
спасает души повседневный оптимизм,
я презираю мой мучительный талант…
А по мостам ходили белые тела.
Как свечи белые, маячили в ночи
тела, одетые у женщин и мужчин.
Играл орган в необитаемых церквах.
Его озвучивали Гендель или Бах.
Фонарик в небе трепетал, как пульс виска.
И в небе с ним – необъяснимая тоска.
О музыкант, какую ни бери бемоль,
минорный край твой есть, как мания, немой.
О музыкант, ты музыкант в своем числе!
О поводырь, как и ведомые, ты слеп.
Взойдет ли солнце, очи выела роса.
Как водяные знаки, бедные глаза.
О музыкант, меня ты не уговорил.
Ты улыбнулся и на улицу уплыл.
Так ты уплыл. Но я нисколько не скорблю:
большое плаванье большому кораблю.
Одиннадцать стихотворений
«Мы плыли уже семь дней…»
Мы плыли уже семь дней,
семь дней мы плыли.
И не было ни силуэта,
ни слова в тумане,
и не было ни небес, ни беспокойства,
ни «здравствуй» и ни «прощай»
ни в прошлом, ни завтра.
Плыви, наш корабль, плыви,
плывем, товарищ,
такая тоска – туман,
страна немая,
вся наша судьба – туман,
как мрамор, белый,
где не было ничего,
что не бывало.
«Уже не слышит ухо эха…»
Уже не слышит ухо эха
потусторонних песен птиц,
и вороны и воробьи
и улетели и уснули,
уже большие звезды неба
иллюминировали ели,
как новогодние игрушки,
они висели на ветвях,
а маленькие звезды леса,
а светлячки за светлячками
мигали, как
