Александр Големба - Я человек эпохи Миннезанга: Стихотворения
«Когда-то пароход пошел ко дну…»
Когда-то пароход пошел ко дну,мы это на экране увидали, –с тех пор колеса дней переломалиуж не одну вселенскую войну!
Но всё еще, когда приходит ночь,вся в зелени луны и в лиственных скитаньях, –от ледяной горы отплыть не может прочьмахина совести, обманутый Титаник.
Пиликает оркестр, и, вальсы громоздя,уходит в толщу вод столетняя усталость.Европа кончена. Ушла. И ни гвоздяна глади океанской не осталось.
Но и теперь, в сырой ночи, когдапланета бьется в радиолитаньях,идет ко дну сияющий Титаник,и звездные мерцают повода.
Но и теперь, без маяков и вех,переплывая темные потопы,колышется ветшающий ковчег,последняя соломинка Европы.
«Венгерских воителей латы…»
Венгерских воителей латы,трезубец в нептуньей рукеи облик победы крылатой,безглазой, летящей Нике.Холодного мрамора комья,каррарских карьеров излом, –как пасмурно в призрачном доме,как мглу разрезают крылом!И в этой полночной беседе,столь близкой к земному теплу,легко ль безголовой победеразить нелюдимую мглу?
«Водораздел, солнцеворот…»
Водораздел, солнцеворот,преображенье небосвода,души нежданная свободаиль день, отвергший груз забот, –водораздел, солнцеворот,души нежданная свобода.
Освобожденье… Каковатвоя единственная жалость,твоя весна, раденье, шалость,зеленый голос естества?Когда отрада у вороти в душу смотрит отблеск дела, –водораздел, солнцеворот,солнцеворот водораздела!
И снова – вечности полет,и сызнова меня ведетпоэзия житья-бытья,точь-в-точь как и во время оно,в метаморфозах Бытия,путем Овидия Назона.
«Кто любит просто так бродить…»
Кто любит просто так бродитьпо этим плоским переулкам,в стекле свой облик находить,ловить свой шаг в асфальте гулком,
тот в суматохе городскойне одинок и не заброшен,идет на рандеву с тоской,как счетчик маленьких горошин.
Есть у любой людской души,поверьте, свой особый тонус, –душа моя, живи в глуши,любя свою отъединенность .
«Овидий темных омутов виденья…»
Овидий темных омутов виденья,деньгами неумытыми ведом,ты мертвенно стучишься в каждый дом,как человек в припадке снохожденья:
ты открываешь нам свои владенья,седых страстей нетронутый содом,но разве в этом сердце молодомхоть волоконце просит снисхожденья.
Суровым будь. Упрямым будь. Сухим.Немногословным витязем свободы.Прими с отрадой эту схиму схим.
Пускай твердят святейшие синоды,что ты – явленье нелюдской природы,окстись – и выйди из воды сухим.
«Синева и высь. Мерцает снег…»
Синева и высь. Мерцает снег.Не святой, а просто человекприникает мудрой головойк азбуке поляны снеговой.
Но над ним земных просторов гулКнигу Вечной Жизни распахнул:черен и разумно деловитгорестного счастья алфавит!
«Лишь тот одинок в полной мере…»
Лишь тот одинок в полной мере,кто слышит, как вихри шумят,кто гаснет у розовой дверив сады благосклонных наяд.
Балконы, балконы, балконы, –там все, кого в детстве знавал,и вдумчиво-многооконныйв сады золотые провал.
Оставь эти странные строки,признанья усталой любви,и сердцем пойми, что урокиу каждого сердца свои.
Оставь эти пошлые строки,угрюмые волны оставь, –мы здесь. Мы стоим на пороге,где с былью сливается явь.
«Мудрец ты иль невежа…»
Мудрец ты иль невежа,теряешь зря лицо, –из Люттиха и Льежаявилось ружьецо.
Прохлада в полировке,решимость чудака;к берданке иль винтовкеприльнувшая щека.
Не знают нумизматы,что в синеву окнаглядит юнец лохматый,чья жизнь, как смерть, темна.
И горечью Сарептытревога отдает, –и тяжесть вдовьей лептысовсем уже не в счет.
И, глаз прищурив карий,глядит, глядит малецна кесарев динарийв краю простых сердец.
«В Сокольниках звенят колокола…»
В Сокольниках звенят колокола,и изнывают солнечные блики,и клянчат перехожие каликипод солнцем, раскаленным добела.
В Сокольниках разубранный алтарь,и дряхлые угодники в исподнем,и толстый поп – и пред лицом Господнимравны и парфюмер, и золотарь.
До самой смерти у разверстых враттолпиться попрошайкам и старухам.Она близка – и лишь для нищих духомприуготован райский вертоград.
Она близка – трепещущее пламяее спешит окутать в едкий дым.А мы с тобой стоим в Господнем храме,и ничего не нужно нам двоим.
Печать греха лежит на горожанах,а злоба застит влажные глаза,и по щекам старинных прихожанокползет неосушимая слеза.
А толстый поп, калач, как видно, тертый,торчащий у святого алтаря,рискует стать ипостатью четвертойбылого Назарейского Царя.
А в облаках кощунственной тревоги,одушевляя старческий уют,колышутся развенчанные боги,жуют овес и песенки поют.
Заступница, мне нужно так немного,верни мне жизнь, былой приязни в знак!Прости меня — я тоже верю в Бога,но только Он глядит совсем не так.
Но только Он в угаре богомольном,на середине дальнего пути,настиг меня – и в звоне колокольномЕго я не сумею обрести.
БЕЗ НАЗВАНИЯ
В опасности мозги,когда всего безграннейнерукотворный гипсказенных изваяний.
Когда, стена к стене,глухие как литавры,стоят, окостенев,холодные кадавры.
Хоть бейся головойо каждый свод и угол,об этот неживойбред исступленных пугал!
Заправочка на ять!Спешат полишинелине дурака валять:ваять полу шинели.
И складку сапога,и мысль, что, скрипнув туго,ушла в тоску испуга,в незримость батога…
О, страх! О, непокой!О, дрожь зимой и летом!Вы вечно под рукойтяжелым пистолетом!
…Ты Разум, и Гроза,и Гнев, к их вящей славе,но в подданных глазаты заглянуть не вправе.
Ты не решишься, нет, –вот разве поневоле…Ведь слишком темен светих неподкупной боли.
И на каких весах,в цвету каких черешентвой жалкий ужас взвешени твой животный страх?
Сменяется конвой,как бремя мысли праздной…Глядит с портрета твойдвойник благообразный.
Шагает, нарочит,он по тропинке бедствий,и сладостно журчитему поток приветствий.
… Выруливай, рулик брегам обожествленья, –ведь нет в садах землиот смерти избавленья.
Как лучезарна твердьи как льстецы ретивы,когда приходит Смертьи вносит коррективы.
ВАЛЬС НЕПРИГЛАШЕННЫХ
