Александр Големба - Я человек эпохи Миннезанга: Стихотворения
X. «Мы живем и видим мало…»
Мы живем и видим мало:только краешек лазури,отблеск вечного металла,отголосок дальней бури.Рыжих гор столпотворенья,голубых деревьев купыи твою, венец творенья,жизнь, отмеренную скупо.Нужно нам от этой жизниочень мало. Малой крохойсыты. Черной кровью брызни,масло недр в желонках охай,тенью будь на смертной тризне,гость, не признанный эпохой!
XI. «Любовь и смерть. И расширять зрачки…»
Любовь и смерть. И расширять зрачки.Быть самой тонкой линией ладонной.Быть белладонной, даже белладонной!Вгонять в паркет слепые каблуки!
XII. «Да. Занавес. Партер. Софиты. Кресла…»
Да. Занавес. Партер. Софиты. Кресла.Слепая бутафория кулис.Так гибель умерла. А смерть воскресла.Явился демон зла – пришел Ивлис.
XIII. «Так проснуться в провинциальном театре…»
Так проснуться в провинциальном театрепод завыванья Лира-короля,жуя мороженое, купленноеза три рубля.
XIV. «Как описать угрюмые кулисы…»
Как описать угрюмые кулисы,и перепалки кошек за стеной,и жалкий облик маленькой актрисы,и жизнь, почти не виденную мной?
Печальных запах пудры и подмышек,несвежий дух заношенных манишек.Экран. Панорамирующий кадр.И перья покупающий театр.
И зрители – они внимают немонасценной беготне и суетне.И то ли Станиславского система,бездонно-бестревожное «На Дне»?
Не знаю – что играть? Куда деватьсяот этих шестисот сверлящих глаз.Постойте же! Мне только девятнадцать,я поразить еще успею вас.
XV.Мальтийский крест
Приходит день, подобный многим прочим.Денек в бессменной сутолоке дней.Он говорит – не ропщем, не пророчим.Учись, подруга. Становись умней.А годы прут, непревзойдимо-наги,как тень неугасающих светил.Нет, не комедией плаща и шпаги —житье мое он драмой прокрутил.И в духоте опрятной аппаратной,где грушей пахнут комика уста,мне тешил слух – таинственно-приятныйнегромкий треск мальтийского креста.
XIV. О Ветхом Адаме
Я плачу, толстый пошлый нелюдим,малоподвижный вскормленник дивана.Я в эту ночь почти неотделимот плотного нездешнего тумана.
Не озаряет световой проемдвижений человеческого рода.И снова мы бредем сквозь тьму вдвоемс тобой, Адама ветхого природа!
Горит рассвет столовым серебром,и на скамью Адам присел устало:уже давно расстался он с ребром,а женщиной оно еще не стало.
XVII. «Было очень много споров…»
Было очень много спорово природе человекаи немыслимых раздоровв темных сутолоках века.
Было очень много странныхпостулатов-предпосылок,и лакеев ресторанных,и раскоканных бутылок.
Но всего мне был дорожев ясных сумерках похмельямилый ангел светлорожий,лик Мадонны Рафаэля.
XVIII. «И опять – набат, набат…»
И опять – набат, набат, –и в пружинящую кожу!Жесткость шанцевых лопатзахватить успейте тоже.
Будет пламя до небес,дыма – полное лукошко.И над медью злых чудес –то, заветное окошко!
XIX. «В алых отблесках пламени…»
В алых отблесках пламени –вот лицо твое, друг!Нет, не очи, а знаменье,нет, не губы – испуг!
Там, где дымом невеститсягородов духота, –на заплеванной лестниценесгоревшая, та!
XX. «Идет серебряная тишина…»
Идет серебряная тишина,и звездный ужас теплит наши души,и пригоршнею звездного пшенарассвет на мироздание обрушен.
XXI. «Не пора ли выйти на простор…»
Не пора ли выйти на простор,не пора ли под сосной прилечь ему,там, где хвойный ветер вновьпростер лапы бора к сердцу человечьему?
Там не бродит нежить по ночам,леший там не шествует со свитою,вовсе не подобны палачаммухоморы там неядовитые.
Любо растянуться под соснойи лежать до умопомрачения, –за густой древесною стенойпозабыть былые огорчения.
XXII. «Не человек в лесу дремучем…»
Не человек в лесу дремучем,не странный черный дровосек,а уподобившийся сучьямкорявый позапрошлый век.
Те баснословные эпохи,когда не ведали огня,совсем не при Царе-Горохе,а просто – у истоков дня!
Когда, куда ни глянешь, зелень,куда ни глянешь – хвой намет,и лесовик учтив и целен,как скорострельный пулемет.
XXIII. «Всё не может весна разрешиться от бремени…»
Всё не может весна разрешиться от бремени.Холодеет кора подмерзающих луж,леденеют ручьи – и, с течением времени,принимают лучей ослепительный душ.
И на этой планете, летящей и тающей,мы встречаем судьбы отгремевший глагол,и блаженные всхлипы весны зацветающей,и железных путей золотой ореол.
Нам бы слушать эфира холодные высвисты,приникая к зеленому сердцу луча,нам из пальца бы ясную истину высосатьи твердить и греметь, пока кровь горяча!
XXIV. «Ветер гудит ночами…»
Ветер гудит ночами,сердцу дает ответ:смертными вижу очамивечного солнца свет.
XXV. «Нам бы слушать посвисты эфира…»
Нам бы слушать посвисты эфира,ледоход лазоревых эскадр.Над пустыней видит солнце мираславный сын Филиппа – Александр.
Слышит он далекий гул военный,грохоты чугунного литья,видит – люд поверженный и пленный,полузавоеванной вселеннойкровью обагренные края.
XXVI. «Ветреное сердце прохиндея…»
Ветреное сердце прохиндея,странного бродяги декабря,сумрачными душами владея,движется, мгновенья серебря.
Ели, припорошенные снегом,сонные сугробы до бровей;так бы в них и бухнуться с разбега,как оледенелый Берендей!
XXVII. «Вот поглядите: он и я…»
Вот поглядите: он и япопали в кадр на фоне Храма.Мы с ним недавние друзьяи в объектив взираем прямо.
XXVIII. «Вот и снова жизнь идет насмарку…»
Вот и снова жизнь идет насмарку,прошлое сжигается дотла.Веру, как ненужную помарку,снова ты стираешь со стола.
Мир с тобой беседует в тумане,ты ему и письмеца не шли, –синее неоновое пламясторожам зажечь в ночи вели!
XXIX. «Осени листва сторожевая…»
Осени листва сторожевая,только я тебя и понимаю,только ты мне в сердце и проник,пламени трепещущий язык!
XXX. «Ты плывешь надо мной по дороге небесной…»
