Бобры. Письма и сны. Книга 2 - Костя Белоусов
В купе приотворите дверь:
Мне хочется пространства расширенья.
Закончилась вторая сцена,
Большая слушателей ожидает перемена.
Пройдитесь и выпейте чаю.
Я замечаю
Волнение на ваших лицах!
Успеете повествования напиться.
Актёрам нужен отдых и глоток покоя!
Струны задела, видать, глубоко я!
Как-будто история — общая наша!
Во сне я носила имя Наташа?
Почему оно мне показалось так близко!
О, Боже, как небо во сне было низко!
О, эти звёзды! И эти глаза!
И змейки послушной витая коса!
Мечтала бы я наяву оказаться
И даже, быть может, во сне том остаться!
Что будет, то будет!
Уж третий звонок, и занавес скоро поднимут.
Нет, никогда в моей пылкой душе
Огни того сна не остынут!
Конец второй сцены.
Третья сцена. Каштана семя
Когда мы в радуге увидели рассвет
И из тумана показался берег,
Я Сеню и Степашу обняла, и вспомнила,
Что обретёт, кто верит.
Уверилась и я, что за судьбой ступая
И доверяя мудрости высокий трон,
Я обрету покой, сама того не зная,
И там, где не бывала испокон.
Каштанов старых кроны нам качали
И к берегу просили нас причалить.
Мы, повинуясь листьев их шептанью,
На берег вышли, как в воспоминанье!
Как будто прежде уже мы слыхали
О берегах таинственных свиданий,
Где в рощах затихает время ход,
Бобры волшебный водят хоровод,
В котором забываются печали,
И прошлого сокрытые скрижали
Становятся свободными от слов!
Где пьёт болота сок болиголов,
Где мыши не боятся сов,
Где двери не закрыты на засов,
Где дети не боятся снов!
Теперь настала очередь каштана.
Его достал Степаша из кармана
И, словно дома оказавшись, странник,
Своею волею из племени изгнанник,
Каштан преобразился на глазах,
Из тела сочного нам корень показав.
Его мы посадили у реки,
Чтоб видели далёко рыбаки,
Что близок дом, пережита разлука,
И смотрит с берега, подставив к глазам руку,
Та, с кем прощался давеча рыбак,
Та, что поправила одетый кое-как,
Платок на шее мужа,
Та, век с которой сужен.
Мы на коленях у каштана молодого,
С реки в ладонях донеся воды,
Пить дали семени родному
И рядом с ним на землю прилегли.
Клянусь, я слышала, как прорастают корни,
Волне речной прибрежной в такт,
Как стебель молодой дорогу к солнцу ищет,
Новорожденный как, ещё подслеповат.
Мои племяшки чудо разделяли
Рожденья нового со мной,
Улыбкой детскою встречая
И слёз волненья пеленой!
Казалось бы, каштан садили,
Но видно было тот каштан
По чувствам тем, что нам дарил он,
Судьбой был нам в дорогу дан!
Не в силах сдерживать волненье,
Я пробудилась ото сна,
Уверенная, что и в этой жизни,
Нам жизнь ещё припасена.
Засим закончен сон мой дивный,
Вы посмотрите на картину,
Что младший наш нарисовал!
Во сне он видно то видал,
Чего мы все свидетелями стали.
Давайте встанем, ведь сидеть устали!
Рисунок Вани
Письма
Наташа, ты сказала, что я могу писать.
А я и не писать теперь уж не могу.
Успели уже мы на юг приехать,
А я всё чувствую внутри тоску.
Как только ты сошла, мне рассказали сны
Мои родители, сестра и брат.
И в этих снах были одни бобры
И встречи будущей таинственный обряд.
Сестра с тобой игру представила как сон,
Мол вместе с нею только я сидел,
А ты незримая глядела сквозь окно
И картам расширяла их предел.
Братишка мой не говорил,
А на бумаге повторил
Рисунок твоего запястья,
Пусть вымышленным,
Но всё тем же счастьем
Меня укрыв, как сном!
Не знаю, сон ли ты или виденье -
Ты для меня теперь как провиденье!
И адрес, что оставила ты мне,
В моём ли, в папином во сне –
Не важно
Для того, кто верит!
Пусть обойдёт письмо все двери,
Деревни, города,
Чтобы с семьёй мы вместе сели
Прочесть ответные слова.
Я расскажу тебе о нас, о нашем городке,
И раз история твоя коснулась каждого,
О каждом, кто живёт в нашей семье.
Часть первая. Глеба я
Испытывала ли ты томление по рифме,
Когда всё существо твоё живёт одним
И ждёт момента творческого счастья,
Как встречи новой — старый пилигрим?
Когда вино заточено в подвале,
Где камень закрывает свет
И год за годом прибавляет в весе
Его кружащий голову букет,
Стареет в ожидании бокала,
Вмиг осушённого до дна!
Так строчка новая,
Жизнь обретя в бумаге,
Поэта оставляет навсегда.
Как мать с отцом не в силах удержать
Вдруг повзрослевшего ребёнка,
Так и поэт
Лишь смотрит вслед
И шепчет «Бог храни» вдогонку!
И да спасибо сам кому не знаю
За грусть и счастье данные испить!
За волшебство свободного творенья
И за возможность искренне любить!
Мог ли помыслить я в начале лета,
Что зародится во мне эта страсть,
И что я буду, как любовник пылкий,
Словами упиваться всласть!
Искать и ждать минуты только,
Чтоб унесённым рифмой быть
И образы её в бездонном море,
Всё забывая, жадно пить!
Таиться от родных, к героям убегая,
И жизнь свою им отдавая,
Взамен на таинство прикосновенья
К атласу тонкому творенья!
Как сладко на виду у всех
В фантазии умыслить грех,
Сокрытый от сторонних глаз,
И им не видимый в тот час,
Когда во всём своём величье
Встаёт он, как наследник птичий!
Быть может, полюбив молчанье,
Я разговор внутри обрёл,
Когда вовне бесплодный спор,
Ещё звучал, и в назиданье,
Слова выстраивались в ряд,
Как славной армии отряд?
Спор начался, наверное, с того,
Что мы смотрели Вендерса кино.
Японец туалеты городские убирал
И о блистательной карьере не мечтал.
К дню новому его звал не будильник,
А шорох дворника метлы.
Он собирался точными движеньями,
Без неудобной и ненужной суеты.
Он выбрал себе скромную квартиру
И книги перед сном любил читать,
В машине ставил старую кассету,
И — по знакомым улицам опять.
Он жил один, сестрою осуждаем,
Что в шестьдесят не вырос, хотя мог,
Что не пошёл путём успешным
Широких городских дорог.
К нему племянница любила заходить
И его жизни скромной улыбалась,
Когда с безжизненного дома своего
В его трущобы странные спускалась.
А он улыбкой каждый день встречал
И на обеде делал снимки,
Раз в месяц плёнку проявлял
И в ящик шкафа убирал картинки.
Он не снимал прохожих — выбирал деревья,
И саженца домой не брал
