Зачем ты вновь меня томишь, воспоминанье? - Наталья Сергеевна Корнева

Наталья Корнева

Зачем ты вновь меня томишь, воспоминанье?

Это случилось поздней осенью, на изломе ноября, когда начали вызревать клёны.

Там, под раскидистыми рыжими деревьями, я встретила лису с ледяным колокольчиком в зубах.

На следующий день пошёл снег, и листья осыпались ржавой кровью леса. Сезон любования клёнами закончился необыкновенно рано в том году.

***

Я окунула кисть в рыжую тушь и вывела старый китайский иероглиф «лис».

Это была учительская рыжая тушь, густая, яркая, и цветом она походила на лоснящуюся лисью шкурку. Несмотря на то, что такова древняя традиция, редко кто из японцев в наши дни владеет искусством каллиграфии. Культурное наследие предков требует времени и терпения, а то и другое у современного человека всегда в дефиците.

Пару лет назад, получив третий дан и милостивое разрешение главы федерации, в местной младшей школе я арендовала небольшое помещение, где устроила дополнительные занятия по каллиграфии. Увы, особой популярности среди учеников они не обрели, и моё благосостояние по-прежнему оставляло желать лучшего.

Итак, иероглиф «лис». В повседневной жизни он уже почти не используется: большинство предпочитает сухости иероглифических линий мягкость и простоту слоговых азбук. Сперва я вывела иероглиф аккуратно, по-ученически медленно, тщательно соблюдая строгие требования устава.

Потом взяла чистый лист рисовой бумаги и слитным движением полускорописи, не отрывая кисти, сделала иероглиф лёгким и небрежным.

Затем в ход пошла магия скорописи — и новорожденный рыжий иероглиф было уже не узнать, если вы не специалист. Стремительным размашистым росчерком он превратился в натуральную картинку лиса с длинным хвостом из оранжевых капель.

Я молча уставилась на эту картинку, застыв с кистью в руке. Вышло необыкновенно хорошо. В краткий миг абсолютной незамутненности сознания словно некий дух вошёл в меня и помог добиться совершенства. С таким мастерством, чем черт не шутит, может мне и удастся в будущем году с первого раза сдать экзамен на четвертый дан — подвиг, который на моей памяти ещё никому не удавалось совершить.

Я долго сидела в сэйдза (1) и неотрывно смотрела на иероглиф, вымытая изнутри нахлынувшим ощущением чистоты. Это было похоже на медитацию. После, тщательно прополоскав кисти в теплой воде, я подвесила их для просыхания и отправилась спать.

Случайно брошенный в окно взгляд мой пронзил полную луну, похожую на огромную каплю разлитого в небе масла.

Наутро я проснулась позднее обычного и обнаружила на лисьем листе вопрос: «Кто ты?», написанный чужим почерком.

***

В этом огромном городе фальшивых улыбок и одиночества так редко обращают внимание на ваше существование.

Поэтому, когда кто-то осторожно постучал в дверь класса, я нацепила на лицо всегдашнее благожелательное выражение и приготовилась к очередной пустопорожней и чертовски вежливой беседе.

Это произошло в апреле, когда отцветала сакура и начинался новый учебный год. Цветущие ветви легонько стучали в окно, и казалось — мир до краев заполнен ажурно-розовой пеной лепестков.

Те, у кого не было возможности любоваться красотою в приличных местах, стекались в бесплатные городские парки. Там, прямо вокруг нежных розовых деревьев, студенты и мелкие офисные служащие сидели на синих клеенках и пили дешевое баночное пиво.

Современные сакуры — слабые, выведенные в результате искусственного скрещивания сорта. Такая нагрузка на корни вредит им и существенно укорачивает их век. Но то были люди, привыкшие потреблять красоту под пиво или, лучше сказать, как пиво.

— Мать говорит, у меня ужасный почерк, — широко улыбаясь, с порога заявил просунувший голову в дверь старшеклассник. — Возможно, каллиграфия это исправит.

Я вытаращила на него глаза, пораженная вопиюще неформальным началом разговора, а также возрастом говорившего.

Обычно моими учениками становились дети из младших классов, но никак не будущие выпускники. Мои уроки помогали им сформировать базовые навыки письма и понять основные принципы написания и пропорции иероглифов.

Однако, в больших компаниях особо важные письма до сих пор писались от руки, и тут хороший почерк становился уже вопросом престижа. Если семья этого старшеклассника — состоятельные и влиятельные люди, они обязательно задумаются о таких нетривиальных признаках высокого статуса. Возможно, поэтому он здесь.

Прежде чем я успела ответить, в беседу вмешалась стихия. Визгливо взвыли мобильники, стоявшие на неизменно беззвучном режиме — дабы никого, не дай Бог, не побеспокоить случайным уведомлением.

Через пару мгновений началось землетрясение. Привычно, но каждый раз неожиданно. Я механически отметила про себя, что толчки на сей раз и впрямь опасные: раскачивание происходило не в горизонтальной, а в вертикальной плоскости, резко, и скорость его всё нарастала.

Примерно раз в сто лет в Токио случается ужасающее по своим последствиям землетрясение, и последние годы ученые как раз пророчили такую катастрофу. Толпы иностранных туристов, каждый год съезжающихся на ханами (2), имели идиллические, взращенные аниме представления о японской природе, и не подозревая, какой жестокой она может быть.

Мой новый знакомый сориентировался мгновенно: ворвавшись в аудиторию, он пробежался до учительского стола и, решительно схватив меня за руку, без лишних слов затащил под парту.

Ах да, спрятаться под парту, запоздало вспомнила я. Это то, чему учат в школах. Конечно, хлипкие пластиковые парты вряд ли могут защитить от падающих сверху обломков, но правила есть правила. В любой ситуации нужно четко следовать правилам, не так ли?

Не выпуская взятой в плен руки, старшеклассник приобнял меня и осторожно прижал к себе, — и это уже было не совсем по правилам. Однако, подумав, что он, должно быть, просто испугался, я не стала отстраняться. За окном осыпались терзаемые весенним ветром сакуры, в груди кружилась метель из лепестков. Несмотря на юный возраст, объятия мальчишки оказались неожиданно крепки: и через плотную школьную форму я ощущала тепло его тела, и сердце моё застучало быстрее.

Тряска давно прекратилась, а мы так и продолжали глупо прятаться под партой и молчать, боясь спугнуть какое-то странное, странное чувство, повисшее вдруг между нами.

Так Ютака-кун стал моим учеником.

***

Наши занятия были индивидуальными, по программе для взрослых. Хотя данные Ютаки были более чем скромными, за каких-то несколько месяцев нам удалось добраться до азов полускорописи. Черепашья скорость, но всё же лучше, чем ничего.

Каждый день он добровольно приходил помогать мне в подготовке к занятиям: отсчитывал и раскладывал листы бумаги, разливал плохонькую ученическую тушь, аккуратно точил для малышей мягкие карандаши. Было видно, что кропотливый труд ему непривычен, но Ютаке, кажется, было в радость заниматься