Александр Этерман - Реквием по Н В
ВАВИЛОН
Когда мы влюблены, мы никого не любим. П.
АВТОР: Ах, я был везде — и все выбросил в последней редакции.
Сотни конных [пригнувшись] и сколько-уж-там-их знамен,
Орды голых бандитов, подернутых кровью и пылью,
Как ватага детей, уловивших чужое бессилье,
Наносят удар по войскам, наступающим на Вавилон.
IШаг первый — это шаг через порог.А он себе цедил из будуараПохабный, но бессмертный монологС произношеньем польского гусара.
Так в проходной судейской болтовнеМелькает: "20-б — убийство взором".Мы, слава Б-гу, третий год в стране,Где от смущенья щелкают затвором.
И, будто через розовый бокал,Твое лицо, попорченное болью,Смотрело на меня, и я молчал,Раздавленный вернувшейся любовью.
Нас разделял не шаг и не обман.Мы честно исполняли обещаньеПублично плюнуть в собственный романИ чуть не разрыдались на прощанье.
Но, к сожаленью, римский лаконизмНе беотийский. В этом эпизодеПошел ко дну испытанный трюизм,Опасно удлинившись в переводе
И всхлипнув, как начищенная стальВ аранжировке было безобразно.Я нагло распинался про мораль,Оттягивая торжество соблазна.
И вот, дождался. Смотрит, как убить.Не то, чтобы не узнавала вовсе,Но как я мог тебя предположитьВ ощерившемся красноглазом мопсе!
Мы мерзко обожрались беленой,И с юных лет толкуем сновиденья.А все равно — завидев привиденье,Невольно упираешься спиной.
IIНадев пижаму, я меняю цвет,Как камбала. Когда достанет духаНа ночь с тобой. За все один ответКончается язвительно и сухо.
Твои часы показывали два.Я встрепенулся, сделал предложенье,И бедная больная головаРассыпалась от головокруженья.
Накрыть в постели, в собственном дворцеКрасавицу, известную в столице,С застенчивой улыбкой на лицеИ, кажется, занозой в ягодице,
И повторять, что никакой не врачИ вообще совсем не в этом стилеИ дьявольски боюсь таких удач,Хотя они мне, безусловно, льстили!
Куда податься? Разве что взаймы.Отстукав тридцать в поисках опоры,А в пятьдесят уехав с Колымы,Пожалуй, поздно метить в Пифагоры.
Я выудил как новый ВавилонМоскву и в ней — московское плененьеЗа три столетья до конца времен,В кольце бульваров и под настроенье,
Так что с любовью лучше не шути,И кто еще за перса в Вавилоне!И если затеряться в десяти,То отчего не в первом миллионе,
Где близко и, пожалуй, горячо?Пока она расчесывает гриву,Ругнуться вслух и руку на плечоСовсем не поздно, хоть и щекотливо.
В урочный час неловко уступать.Но, как красавец, проданный в Египет,Я выкручусь. Он специально сыплетОстротами — и брюки под кровать.
А посреди старинного прудаУ лилиями схваченной осокиВолшебная холодная водаРазмешивает хоть и недалекий
От истины, но утерявший цветИ все-таки немеющий от сходстваТвой голубой смеющийся портретИ мокрую эмблему пароходства,
Как заметают старые следы.И вообще — не очень-то хотелосьБессмысленно кружить вокруг водыВ которую ты сдуру погляделась.
IIIНо что же делать? Всякому дерьмуВ свой час на чей-то вкус припишут сладость.Я задрожал. Неведомо комуВ конце концов выходит боком слабость.
Бессовестно мириться от тоски.Но пить помаду, млеть от поцелуевИ, обводя, хотя бы и всухую,Ехидный контур, потирать виски?
IVВ конце концов и наши городаВсецело слиплись. Став одной из многих,Студеная московская водаНашла себе других членистоногих.
И, как среда для мертвых и живых,Развившись животворно и смертельно,В итоге стала общей на двоихИ никакой для каждого отдельно.
Еще добро бы город на НевеА то опять с позором носом в Вислу!И оставаться собственно в МосквеМне не было ну никакого смысла,
А спас меня обычный почтальон.И рано утром, вспухши от натуги,Я все-таки допер про Вавилон,И то — с подачи собственной супруги.
VОт жидких будней царского сераляВпадая в полноводную тоску,Расплачешься, как уличная краляПо мужу и надежному куску,
Тем более, что по пути из пленаЧерез пустыню вдоль и поперекМы к празднику имели непременноДвухдневный, а не суточный паек,
И стало быть, еще посожалеемО рыбе-хек и хрусте огурца.Не так ли было голодно евреям,Отлившим самоварного тельца?
VIШаг следующий — аж по полю боя.Дуэль сошла с классических картинЗа двадцать пять шагов нас было двое,Но гоготал и злился я один.
Он не дышал. Я не без содроганьяСхватил запястье. Ты была права.Плащ с бахромой, как пылкое признанье,Так и лежал, всплеснувши рукава.
Его качали. В плотной гуще снегаБлеснула кровь. По кружеву следовПошли назад. Я продавил с разбегаНебесно серебрившийся покров
В шести местах. Влепив двенадцать оспинВ нетленный до дуэли идеал.Он больше смял. С женою в эту осеньНам вечно не хватало одеял.
Что это значит, выяснилось к летуЯ идиот к взаимному стыду.Когда он выбрал эти пистолеты,Я знал, что непременно попаду.
VIIВздох — шаг. Стон тоже. С самого рожденьяБез задних ног. Не шевельнуть рукой.Невиннейшие наши похожденьяПроносятся над шахматной доской,
Сшибая пешки. Живо бросив карты,Заговорю по-датски о любви.Из всех, открытых в середине марта,Там будет радикальнее. Увы,
Столпотворенье тоже. По привычке,К себе в постель. До состоянья риз.От счастья, что ли? От зашейной лычкиК предплечию — и непременно вниз,
И далее — к известному моментуУспеть родиться и обзавестисьСудьбой, любовью, веским аргументомИ с первою женою развестись.
VIIIЯ столько зим скучал по снегопаду!Немного скиснув рано поутру,Никчемные осадки были радыРадехоньки растаять на ветру.
Мне оставалось только жать плечами.Немножко обобщая гололедИ все, что было раньше между нами,Я вписывался в календарный год,
Треща в суставах. Что мне делать дома?Так превосходно в лучшем из миров!Из кислосладкой ледяной истомыЯ не спешил под утепленный кров,
Где все, что совершается — фатально,Не то, что тут — почистился и встал.И рукотворным утешеньям в спальнеЧего я только не предпочитал!
И вовсе не числом, как хлопья снега,А тактикой. Я обходил квартал,И от попытки суетного бегаСначала зуб на зуб не попадал,
Но скоро стало весело и жарко.И, направляясь к станции метроИ поскользнувшись на аллее парка,Я повредил четвертое ребро.
IXСнег никогда не падал в Вавилоне.Гриф никогда не грезил над Москвой,Но, описав дугу на небосклоне,Он опустился в снег передо мной,
Крутил, валил и таял. Ночь катиласьК Москве-реке. Шла смутная зима.В ее груди как бешеные билисьВ зеленый лед одетые дома,
И — прямо через длинные ресницыПо улице метелью пролеталТрамвай, а может, призрак колесницы,И как пустой троллейбус дребезжал,
И, растворившись за стеною белойС дурацким колпаком на фонарях,Он мыслился как ледяное телоНа лошадиных ледяных ногах,
Зацокавших по ледяному склонуКак мотылек — на свет своих очей,На медленно растущую колоннуВ полкилометра жженых кирпичей.
XКогда в углу за шкафом вырос мох,А за окном — седое оперенье,Я понял, что сплетение эпох,А не амбиций — гвоздь столпотворенья,
И даже не смешенье языков.
Неразличимость зимних городовИ явное веков несовпаденьеСплетались, как цветные сновиденья,И падали, как снег из облаков
И смелый летчик. Ндравную четуНе обойдешь, не упразднив границы.Не так уж много было на счетуТой ночью у конкретной единицы,
А выгорело. Мальчик прогремел,И самолет, едва крупней вороны,Как выяснилось, пошутил и селВ День противовоздушной обороны,
Что привело к отставке разных лиц.Я сразу размечтался о лекарстве.Радары в сопредельном государствеНе то, чтобы ловили хищных птиц,
Но зимней ночью, по уши в снегу,Так могут только ангелы да феи.Вдобавок, на персидском берегуСтояли две зенитных батареи,
Отлично наводились на теплоИ метко били по военнопленным.Так что, пожалуй, мне не повезлоНе меньше, чем оплеванным военным.
XIНе все так сладко. Подвернув лодыжкуИ улыбаясь из последних сил,Я слушал рассужденья и отрыжкуЗажравшихся и мнущихся светил,
Трезвон в ушах и боль в боках и членах.На то суровый климат, крепкий лед,Конец зимы. Разбавив краску в венах,Я бы залил ее за переплет.
XIIПод вечер завязались беспорядки.Фальшивый джинн, отпущенный себе,Кружился в очаге старинной кладкиИ таял в развороченной трубе.
Мой Вавилон, уже неотличимыйОт облесенных Воробьевых круч,Легко спознавшись с истинной причинойГрехопаденья белого из туч
И силуэтом незнакомой башни,Русскоязычно примется опятьЗа старые останкинские шашниЗатем и строил, чтобы взбунтовать
Природу против собственной натурыИ местных выгод. Из подобных местНетленная аккадская халтураПередавалась в Конго и Триест
Вторым каналом. Первым специальноВрубали только новости да джазДля средних школ. А нынче прямо в спальнеУсматривают Рим через Кавказ
И сочетают умное с полезнымИз первых рук без всякого труда.Держа на юг из нашего подъездаВсенепременно попадешь туда.
XIIIСоюз зимы с инстинктом разрушеньяИ мы с тобой со скрежетом зубовПеремывали славное крушеньеНочное сопряженье городов
Вверх по дуге, застывшею рекою.Восторженно — как будто — где кутить?Решаем — будем драться — но какоеБы хулиганство нам предотвратить?
И чем заняться? Как прищучить гада?И тут как раз весенний звон витрин.Я обернулся. Столб тихонько падал,Верхушкой заезжая в магазин,
И погасил. Снежинки белой вязьюВспорхнули и исчезли на лету.Порвав с гудящей проволочной связью,Безлюдный город падал в темноту.
Мне страшно не хватало телефона.Кому поведать? Местная шпанаСидела дома. От Двины до ДонаНи одного горящего окна.
Ты засмеялась. "Заполночь теплее,В такой-то шубе! — А без фонарейКуда как лучше. Я не молодеюИ не хочу. И кончится скорей".
Я испугался. Вечер разгулялсяКак Дон-Жуан. Придется подбиратьСлова назавтра. Если путч удался,То как его теперь именовать?
Взорвав мосты и отцепив вагоны,Как частность, избавляясь от частей,Ночь закрутила штурм Иерихона,Петляя и визжа, как сто чертей.
XIVЯ весело улыбку в шапку пряталИ не без удивленья наблюдалИскорененье старого порядкаИ начисто оттаявший квартал.
Москва, метель и ночь сводили счеты,А между ними, каркая и злясь,Метался гриф, испуганный охотойНа хищников, проталины и грязь.
Пускай спасется! С правого коленаПоследний залп — до будущей зимы!После того, как вырвался из плена,Он изводился в точности, как мы
По кровожадной молодой особе,Попутавшей любовь и ремесло.Я прохлаждался в пуховом сугробе,Куда нас беспричинно занесло,
И быстро таял. Говорят, разлукаДлинней любви. А если вместе жить?Я много лет не целовал ей рукуНеровен час, придется отрубить!
К семи утра, когда протопал мимо,Ругая нас, мальчишка-почтальон,Московская метель невозмутимоВзяла мгновенным штурмом Вавилон.
ИЕРУСАЛИМ
