Эдгар По - Стихотворения в переводах Константина Бальмонта
Улялюм
Небеса были серого цвета,Были сухи и скорбны листы,Были сжаты и смяты листы.За огнем отгоревшего летаНочь пришла, сон глухой черноты,Близь туманного озера Обер,Там, где сходятся ведьмы на пир,Где лесной заколдованный мир,Возле дымного озера Обер,В зачарованной области Вир.
Там однажды, в аллее Титанов,Я с моею Душою блуждал,Я с Психеей, с Душою блуждал.В эти дни трепетанья вулкановЯ сердечным огнем побеждал,Я спешил, я горел, я блистал; —Точно серные токи на Яник,Бороздящие горный оплот,Возле полюса, токи, что ЯникПокидают, струясь от высот.
Мы менялися лаской привета,Но в глазах затаилася мгла,Наша память неверной была,Мы забыли, что умерло лето,Что Октябрьская полночь пришла,Мы забыли, что осень пришла,И не вспомнили озеро Обер,Где открылся нам некогда мир,Это дымное озеро Обер,И излюбленный ведьмами Вир.
Но когда уже ночь постарелаИ на звездных небесных часахБыл намек на рассвет в небесах, —Что-то облачным сном забелелоПеред нами, в неясных лучах,И внезапно предстал серебристыйПолумесяц, двурогой чертой,Полумесяц Астарты лучистый,Очевидный двойной красотой.
Я промолвил: «Астарта нежнееИ теплей, чем Диана, она —В царстве вздохов, и вздохов полна:Увидав, что, в тоске не слабея,Здесь душа затомилась одна, —Чрез созвездие Льва проникая,Показала она в облакахПуть к забвенной тиши в небесах,И, чело перед Львом не склоняя,С нежной лаской в горящих глазах,Над берлогою Льва возникая,Засветилась для нас в небесах».
Но Психея, свой перст поднимая,«Я не верю, – промолвила, – в сныЭтой бледной богини Весны.О, не медли, – в ней бледность больная!О, бежим! Поспешим! Мы должны!»И в испуге, в истоме бессилья,Не хотела, чтоб дальше мы шли,И ее ослабевшие крыльяОпускались до самой земли, —И влачились – влачились в пыли.
Я ответил: «То страх лишь напрасный,Устремимся на трепетный свет,В нем кристальность, обмана в нем нет,Сибиллически – ярко – прекрасный,В нем Надежды манящий привет,Он сквозь ночь нам роняет свой след.О, уверуем в это сиянье,Так зовет оно вкрадчиво к снам,Так правдивы его обещаньяБыть звездой путеводною нам,Быть призывом, сквозь ночь, к Небесам!»
Так ласкал, утешал я ПсихеюТолкованием звездных судеб,Зоркий страх в ней утих и ослеп.И прошли до конца мы аллею,И внезапно увидели склеп,С круговым начертанием склеп.«Что гласит эта надпись?» – сказал я,И, как ветра осеннего шум,Этот вздох, этот стон услыхал я:«Ты не знал? Улялюм – Улялюм —Здесь могила твоей Улялюм».
И, сраженный словами ответа,Задрожав, как на ветке листы,Как сухие под ветром листы,Я вскричал: «Значит, умерло лето,Это осень и сон черноты,Небеса потемневшего цвета.Ровно – год, как на кладбище летаЯ здесь ночью Октябрьской блуждал,Я здесь с ношею мертвой блуждал.Эта ночь была ночь без просвета,Самый год в эту ночь умирал, —Что за демон сюда нас зазвал?О, я знаю теперь, это – Обер,О, я знаю теперь, это – Вир,Это – дымное озеро ОберИ излюбленный ведьмами Вир».
Ворон
Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,Над старинными томами я склонялся в полусне,Грезам странным отдавался, вдруг неясный звук раздался,Будто кто-то постучался – постучался в дверь ко мне.«Это, верно, – прошептал я, – гость в полночной тишине,Гость стучится в дверь ко мне».
Ясно помню… Ожиданья… Поздней осени рыданья…И в камине очертанья тускло тлеющих углей…О, как жаждал я рассвета! Как я тщетно ждал ответаНа страданье, без привета, на вопрос о ней, о ней,О Леноре, что блистала ярче всех земных огней,О светиле прежних дней.
И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:«Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,Поздний гость приюта просит в полуночной тишине, —Гость стучится в дверь ко мне».
Подавив свои сомненья, победивши опасенья,Я сказал: «Не осудите замедленья моего!Этой полночью ненастной я вздремнул, и стук неясныйСлишком тих был, стук неясный, – и не слышал я его,Я не слышал» – тут раскрыл я дверь жилища моего; —Тьма, и больше ничего.
Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,Лишь – «Ленора!» – прозвучало имя солнца моего, —Это я шепнул, и эхо повторило вновь его,Эхо, больше ничего.
Вновь я в комнату вернулся – обернулся – содрогнулся, —Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.«Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,Там за ставнями забилось у окошка моего,Это ветер, усмирю я трепет сердца моего, —Ветер, больше ничего».
Я толкнул окно с решеткой, – тотчас важною походкойИз-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво,И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей,Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,Он взлетел – и сел над ней.
От печали я очнулся и невольно усмехнулся,Видя важность этой птицы, жившей долгие года.«Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, —Я промолвил, – но скажи мне: в царстве тьмы, где Ночь всегда,Как ты звался, гордый Ворон, там, где Ночь царит всегда?»Молвил Ворон: «Никогда».
Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало,Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь когда —Сел над дверью – говорящий без запинки, без труда —Ворон с кличкой: «Никогда».
И, взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,Точно всю он душу вылил в этом слове «Никогда»,И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он,Я шепнул: «Друзья сокрылись вот уж многие года,Завтра он меня покинет, как Надежды, навсегда».Ворон молвил: «Никогда».
Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной.«Верно, был он, – я подумал, – у того, чья жизнь – Беда,У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченьеРек весной, чье отреченье от Надежды навсегдаВ песне вылилось – о счастье, что, погибнув навсегда,Вновь не вспыхнет никогда».
Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежнойОтдался душой мятежной: «Это – Ворон, Ворон, да.Но о чем твердит зловещий этим черным «Никогда»,Страшным криком «Никогда».
Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,И с печалью запоздалой, головой своей усталой,Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:Я один, на бархат алый та, кого любил всегда,Не прильнет уж никогда.
Но, постой, вокруг темнеет, и как будто кто-то веет,То с кадильницей небесной Серафим пришел сюда?В миг неясный упоенья я вскричал: «Прости, мученье!Это Бог послал забвенье о Леноре навсегда,Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!»Каркнул Ворон: «Никогда».
И вскричал я в скорби страстной: «Птица ты иль дух ужасный,Искусителем ли послан иль грозой прибит сюда, —Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!О, скажи, найду ль забвенье, я молю, скажи, когда?»Каркнул Ворон: «Никогда».
«Ты пророк, – вскричал я, – вещий! Птица ты иль дух зловещий,Этим Небом, что над нами, – Богом, скрытым навсегда, —Заклинаю, умоляя, мне сказать – в пределах РаяМне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?»Каркнул Ворон: «Никогда».
И воскликнул я, вставая: «Прочь отсюда, птица злая!Ты из царства тьмы и бури, – уходи опять туда,Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,Удались же, дух упорный! Быть хочу – один всегда!Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь – всегда!»Каркнул Ворон: «Никогда».
И сидит, сидит зловещий, Ворон черный, Ворон вещий,С бюста бледного Паллады не умчится никуда,Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный,Свет струится, тень ложится, на полу дрожит всегда,И душа моя из тени, что волнуется всегда,Не восстанет – никогда!
Эльдорадо
