Саша Чёрный - Смех сквозь слезы

А нам они наскучили давно.

Пусть их шумят… Но где твои герои?

Все живы ль, или, небо прокоптив,

В углах медвежьих сгнили на покое

Под сенью благостной

крестьянских тучных нив?

Живут… И как живут!

Ты, встав сейчас из гроба,

Ни одного из них, наверно, б не узнал:

Павлуша Чичиков – сановная особа

И в интендантстве патриотом стал —

На мертвых душ портянки поставляет

(Живым они, пожалуй, ни к чему),

Манилов в Третьей Думе заседает

И в председатели был избран… по уму.

Петрушка сдуру сделался поэтом

И что-то мажет в «Золотом руне»,

Ноздрев пошел в охранное – и в этом

Нашел свое призвание вполне.

Поручик Пирогов с успехом служит в Ялте

И сам сапожников по праздникам сечет,

Чуб стал союзником и об еврейском гвалте

С большою эрудицией поет.

Жан Хлестаков работает в «России»,

Затем – в «Осведомительном бюро»,

Где чувствует себя совсем в родной стихии:

Разжился, раздобрел, – вот борзое перо!..

Одни лишь черти, Вий да ведьмы и русалки,

Попавши в плен к писателям modernes,

Зачахли, выдохлись и стали страшно жалки,

Истасканные блудом мелких скверн…

Ах, милый Николай Васильич Гоголь!

Как хорошо, что ты не можешь встать…

Но мы живем! Боюсь – не слишком много ль

Нам надо слышать, видеть и молчать?

И в праздник твой,

в твой праздник благородный,

С глубокой горечью хочу тебе сказать:

«Ты был для нас источник многоводный,

И мы к тебе пришли теперь опять, —

Но «смех сквозь слезы» радостью усталой

Не зазвенит твоим струнам в ответ…

Увы, увы… Слез более не стало,

И смеха нет».

1909

Трагедия

(К вопросу о «кризисе современной русской литературы»)

Рожденный быть кассиром в тихой банеИль а́ гентом по заготовке шпал,Семен Бубнов сверх всяких ожиданийИгрой судьбы в редакторы попал.

Огромный стол. Перо и десть бумаги —Сидит Бубнов, задравши кнопку-нос…Не много нужно знаний и отваги,Чтоб ляпать всем: «Возьмем»,«Не подошло-с!»

Кто в первый раз – скостит наполовину,Кто во второй – на четверть или треть…А в третий раз – пришли хоть требушину,Сейчас в набор, не станет и смотреть!

Так тридцать лет чернильным папуасомЧетвертовал он слово, мысль и вкус,И наконец, опившись как-то квасом,Икнул и помер, вздувшись, словно флюс.

В некрологах, средь пышных восклицаний,Никто, конечно, вслух не произнес,Что он, служа кассиром в тихой бане,Наверно, больше б пользы всем принес.

1912

Невольная дань

Молитва

Благодарю тебя, создатель,Что я в житейской кутерьмеНе депутат и не издательИ не сижу еще в тюрьме.

Благодарю тебя, могучий,Что мне не вырвали язык.Что я, как нищий, верю в случайИ к всякой мерзости привык.

Благодарю тебя, единый,Что в Третью Думу я не взят, —От всей души, с блаженной минойБлагодарю тебя стократ.

Благодарю тебя, мой боже,Что смертный час, гроза глупцов,Из разлагающейся кожиИсторгнет дух в конце концов.

И вот тогда, молю беззвучно,Дай мне исчезнуть в черной мгле, —В раю мне будет очень скучно,А ад я видел на земле.

1907

Послания

Кумысные вирши

1

Над речкой свищут соловьи,И брекекекствуют лягушки.В честь их восторженной любвиТяну кумыс из липкой кружки.

Ленясь, смотрю на берега…Душа вполне во власти тела —В неделю правая ногаНа девять фунтов пополнела.

Видали ль вы, как степь цветет?Я не видал, скажу по чести;Должно быть, милый божий скотПоел цветы с травою вместе.

Здесь скот весь день среди степейНавозит, жрет и дрыхнет праздно(Такую жизнь у нас, людей,Мы называем буржуазной).

Благословен степной ковыль!Я тоже сплю и обжираюсь,И на скептический костыльЛишь по привычке опираюсь.

Бессильно голову склоня,Качаюсь медленно на стулеИ пью. Наверно, у меняХвост конский вырастет в июле.

Какой простор! Вон пара козДерется с пылкостью Аяксов.В окно влетающий навозМилей струи опопанакса.

А там, в углу, перед крыльцомСосет рябой котенок суку.Сей факт с сияющим лицомВношу как ценный вклад в науку.

Звенит в ушах, в глазах, в ногах,С трудом дописываю строчку,А муха на моих стихахПусть за меня поставит точку.

3

Плевритный священникВзопрел, как березовый веник,Отринул на рясе крючки,И – тощ, близорук, белобрыс —Уставил в газету очкиИ дует кумыс.

Катарный сатирик,Истомный и хлипкий, как лирик,С бессмысленным, пробковым взглядомСижу без движения рядом.Сомлел, распустился, раскисИ дую кумыс.

«В Полтаве попался мошенник», —Читает со вкусом священник.«Должно быть, из левых», —Исправник басит полусонно.А я прошептал убежденно:«Из правых».

Подходит мулла в полосатом,Пропахшем муллою халате.Хихикает… Сам-то хорош! —Не ты ли, и льстивый и робкий,В бутылках кумысных даешьНегодные пробки?

Его пятилетняя дочкаСидит, распевая, у бочкиВ весьма невоспитанной позе.Краснею как скромный поэт,А дева, копаясь в навозе,Смеется: «Бояр! Дай конфет!»

«И в Риге попался мошенник!» —Смакует плевритный священник.«Повесить бы подлого Витте», —Бормочет исправник сквозь сон.«За что же?!» И голос сердитыйМне буркнул: «Все он»…

Пусть вешает. Должен циничноПризнаться, что мне безразлично.Исправник глядит на муллуИ тянет ноздрями: «Вонища!»Священник вздыхает: «Жарища!»А я изрекаю хулу:«Тощища!!»

Провинция

Бульвары

Праздник. Франты гимназистыЗанимают все скамейки.Снова тополи душисты,Снова влюбчивы еврейки.

Пусть экзамены вернулись…На тенистые бульвары,Как и прежде, потянулисьПары, пары, пары, пары..

Господа семинаристыГолосисты и смешливы,Но бонтонны гимназистыИ вдвойне красноречивы.

Назначают час свиданья,Просят «веточку сирени»,Давят руки на прощаньеИ вздыхают, как тюлени.

Адъютантик благовонныйУвлечен усатой дамой.Слышен голос заглушенный:«Ах, не будьте столь упрямой!»

Обещает. О, конечно,Даже кошки и собачкиКое в чем не безупречныПосле долгой зимней спячки…

Три акцизника портнихеОтпускают комплименты.Та бежит и шепчет тихо:«А еще интеллигенты!»

Губернатор едет к тете.Нежны кремовые брюки.Пристяжная на отлетеВытанцовывает штуки.

А в соседнем переулкеТишина, и лень, и дрема.Все живое на прогулке,И одни старушки дома.

Садик. Домик чуть заметен.На скамье у старой елкиВ упоеньи новых сплетенДве седые балоболки.

«Шмит к Серовой влез в окошко…А еще интеллигенты!Ночью, к девушке, как кошка…Современные… Студенты!»

1908

При лампе

Три экстерна болтают руками,А студент-оппонентНа диван завалился с ногамиИ, сверкая цветными носками,Говорит, говорит, говорит…

Первый видит спасенье в природе,Но второй, потрясая икрой,Уверяет, что только – в народе.Третий – в книгах и в личной свободе,А студент возражает всем трем.

Лазарь Ро́зенберг, рыжий и гибкий,В стороне на окнеК Дине Блюм наклонился с улыбкой.В их сердцах ангел страсти на скрипкеВ первый раз вдохновенно играл.

В окна первые звезды мигали.Лез жасмин из куртин.Дина нежилась в маминой шали,А у Лазаря зубы стучалиОт любви, от великой любви!..

Звонко пробило четверть второго —И студент-оппонентПриступил, горячась до смешного,К разделению шара земного.Остальные устало молчали.

Дым табачный и свежесть ночная…В стороне, на окне,Разметалась забытая шаль, как больная,И служанка внесла, на ходу засыпая,Шестой самовар…

1908