Владимир Маяковский - Том 7. Стихотворения, очерки 1925-1926

5/VII — Гавана.

[1925]

Сифилис*

Пароход подошел,        завыл,           погудел —и скован,    как каторжник беглый.На палубе     700 человек людей,остальные —      негры.Подплыл    катерок        с одного бочка̀.Вбежав    по лесенке хро̀мой,осматривал     врач в роговых очках:«Которые с трахомой?»Припудрив прыщи           и наружность вымыв,с кокетством себя волоча,первый класс      дефилировал            мимоулыбавшегося врача.Дым  голубой      из двустволки ноздрейколечком       единым        свив,первым    шел      в алмазной заресвиной король —        Свифт.Трубка   воняет,       в метр длиной.Попробуй к такому —          полезь!Под шелком кальсон,         под батистом-лино́поди,   разбери болезнь.«Остров,    дай      воздержанья зарок!Остановить велите!»Но взял    капитан       под козырек,и спущен Свифт —         сифилитик.За первым классом         шел второй.Исследуя    этот класс,врач  удивлялся,       что ноздри с дырой, —лез      и в ухо     и в глаз.Врач смотрел,      губу своротив,нос      под очками       взмо́рща.Врач  троих     послал в карантиниз    второклассного сборища.За вторым     надвигался          третий класс,черный от негритья.Врач посмотрел:       четвертый час,время коктейлей       питья.— Гоните обратно        трюму в щель!Больные —      видно и так.Грязный вид…       И вообще —оспа не привита. —У негра    виски́       ревмя ревут.Валяется    в трюме        Том.Назавтра    Тому       оспу привьют —и Том   возвратится в дом.На берегу       у Тома        жена.Волоса   густые, как нефть.И кожа ее       черна и жирна,как вакса    «Черный лев».Пока  по работам        Том болтается,— у Кубы     губа не дура —жену его    прогнали с плантацийза неотработку       натурой.Луна  в океан      накидала монет,хоть сбросся,      вбежав на насыпь!Недели    ни хлеба,        ни мяса нет.Недели —     одни ананасы.Опять   пароход       привинтило винтом.Следующий —       через недели!Как дождаться       с голодным ртом?— Забыл,    разлюбил,         забросил Том!С белой    рогожу       делит! —Не заработать ей        и не скрасть.Везде   полисмены под зонтиком.А мистеру Свифту        последнюю страстьраздула    эта экзотика.Потело    тело      под бельецомот черненького мясца̀.Он тыкал     доллары         в руку, в лицо,в голодные месяца.Схватились —       желудок,           пустой давно,и верности тяжеловес.Она  решила отчетливо:          «No!»[1], —и глухо сказала:       «Jes!»[2].Уже  на дверь      плечом напиралподгнивший мистер Свифт.Его       и ее    наверх       в номеравзвинтил    услужливый лифт.Явился    Том      через два денька.Неделю    спал без просыпа.И рад был,     что есть        и хлеб,           и деньгаи что не будет оспы.Но день пришел,          и у кож           в темнотеузор непонятный впеплен.И дети   у матери в животе*онемевали     и слепли.Суставы ломая       день ото дня,года календарные вылистаны,и кто-то    у тел      половину отняли вытянул руки       для милостыни.Внимание     к негру        стало особое.Когда   собиралась па́ства,морали      наглядное это пособиепоказывал     постный пастор:«Карает бог     и его        и ееза то, что    водила гостей!»И слазило     черного мяса гнильес гнилых    негритянских костей. —В политику     этим        не думал ввязаться я.А так —    срисовал для видика.Одни говорят —        «цивилизация»,другие —     «колониальная политика».

[1926]

Христофор Коломб*

Христофор Колумб был Христофор Коломб — испанский еврей.

Вижу, как сейчас,        объедки да бутылки…В портишке,      известном           лишь кабачком,Коломб Христофор         и другие забулдыгисидят,   нахлобучив         шляпы бочком.Христофора злят,        пристают к Христофору:«Что вы за нация?        Один Сион!Любой португалишка          даст тебе фору!»Вконец извели Христофора —             и онпокрыл    дисканточком          щелканье пробок(задели   в еврее      больную струну):«Что вы лезете:       Европа да Европа!Возьму   и открою другую           страну».Дивятся приятели:        «Что с Коломбом?Вина не пьет,      не ходит гулять.Надо смотреть —        не вывихнул ум бы.Всю ночь сидит,       раздвигает циркуля».

Мертвая хватка в молодом еврее;думает,   не ест,      не досыпает ночей.Лакеев   оттягивает        за фалды ливреи,лезет   аж в спальни         королей и богачей.«Кораллами торгуете?!          Дешевле редиски.Сам  наловит      каждый мальчуган.То ли дело     материк индийский:не барахло —      бирюза,          жемчуга!Дело верное:      вот вам карта.Это океан,     а это —         мы.Пунктиром путь —         и бриллиантов каратына каждый полтинник,          данный взаймы».Тесно торгашам.       Томятся непоседы.По̀ суху    и в год       не обернется караван.И закапали     флорины и пезетыХристофору      в продырявленный карман.

Идут,   посвистывая,         отчаянные из отчаянных.Сзади тюрьма.       Впереди —            ни рубля.Арабы,      французы,        испанцы            и датчанелезли   по трапам       Коломбова корабля.«Кто здесь Коломб?         До Индии?              В ночку!(Чего не откроешь,        если в пузе орга́н!)Выкатывай на палубу          белого бочку,а там   вези     хоть к черту на рога!»Прощанье — что надо.          Не отъезд — а помпа:день  не просыхали        капли на усах.Время   меряли,       вперяясь в компас.Спьяна    путали штаны и паруса.Чуть не сшибли       маяк зажженный.Палубные     не держатся на полу,и вот,   быть может, отсюда,            с Жижонана всех парусах       рванулся Коломб.

Единая мысль мне сегодня люба,что эти вот волны        Коломба лапили,что в эту же воду        с Коломбова лбастекали    пота      усталые капли.Что это небо      землей обмеля́,на это вот облако,        вставшее с юга, —— «На мачты, братва!          глядите —               земля!» —орал  рассудок теряющий юнга.И вновь    океан      с простора раскосоговбивал      в небеса       громыхающий клин,а после    братался        с волной сарагоссовой,и вместе    пучки травы волокли.Он     этой же бури слушал лады.Когда ж    затихает бури задор,мерещатся     в водах        Коломба следы,ведущие    на Сан-Сальвадор.

Вырастают дни       в бородатые месяцы.Луны   мрут     у мачты на колу.Надоело океану,       Атлантический бесится.Взбешен Христофор,         извелся Коломб.С тысячной волны трехпарусник              съехал.На тысячу первую взбираться             надо.Видели Атлантический?           Тут не до смеха!Команда ярится —         устала команда.Шепчутся:     «Черту ввязались в попутчики.Дома плохо?      И стол и кровать.Знаем мы     эти       жидовские штучки —разные    Америки        закрывать и открывать!»За капитаном ходят по пятам.«Вернись! — говорят,          играют мушкой. —Какой ты ни есть        капитан-раскапитан,а мы тебе тоже       не фунт с осьмушкой».Лазит Коломб         на бра́мсель с фо̀ка,глаза аж навыкате,        исхудал лицом;пустился во-всю:          придумал фокуссо знаменитым       Колумбовым яйцом.Что́ яйцо? —      игрушка на̀ день.И день   не оттянешь         у жизни-воровки.Галдит команда,        на Коломба глядя:«Крепка    петля       из генуэзской веревки.Кончай,    Христофор,         собачий век!..»И кортики     воздух        во тьме секут.— «Земля!» —       Горизонт в туманной                кайме.Как я вот    в растущую Мексикуи в розовый      этот        песок на заре,вглазелись.     Не смеют надеяться:с кольцом экватора         в медной ноздревставал    материк индейцев.

Года прошли.      В старика           шипунасмельчал Атлантический,           гордый смолоду.С бортов «Мажести́ков»           любая шпанаплюет   в твою      седоусую морду.Коломб!    твое пропало наследство!В вонючих трюмах         твои потомкис машинным адом        в горящем соседствележат,   под щеку       подложивши котомки.А сверху,    в цветах первоклассных розеток,катаясь пузом      от танцев           до пьянки,в уюте читален,       кино            и клозетовкатаются донны,        сеньоры            и янки.Ты балда, Коломб, —          скажу по чести.Что касается меня,        то я бы            лично —я б Америку закрыл,         слегка почистил,а потом    опять открыл —           вторично.

[1925]