Николай Браун - Стихотворения
1928
Парóм
За каждой песней день лежит.Но он забыт, и не отыщешь,Какой был день, когда в глушиВорчала ось, тряслись гужи,Торчало в воздух кнутовище.
С горы съезжали. Зной накрылГлаза сквозной горючей шапкой,Как банщик, выкатив пары,И колыхал, держа в охапке,Русло воды, махры душок,Косовороток говорок.
Внизу играл тележный гром:Вступали кони на паром.Храпя, артачился передний,Как поля выкормыш дикой,В нем подымалось подозрениеК дорожной зыбкости такой.
Но по-домашнему проворноОвса потерянные зернаУ ног долбили воробьи, —И, презирая плен позорный,Он вдруг окаменел покорно,И вожжи виснут на слабú.
Идет паромщик бородатый,И выпрямляются канаты —И сразу дрогнули, пошлиБока бревенчатой земли.
Я тоже выкормыш дикóй,Я так же чту, как этот конь,Устойчивость. Но, как хотите,Когда ступни мои несетМоста плавучий заместитель, —Я снова тот ловец, воитель,Жилец лесов, гонец широт,Несущий руки для открытий, —Кто в первый раз над зыбью вод,Связуя дерево, идет.
1928
Вступление к поэме «Мюнхен»
Конец мировой войны. Немецкие солдаты идут по домамНоябрь вошел, срывая сроки —И всё, что фронтом было вчера, —Серые шинели, небритые щекиЛюдей, расшатанных до нутра, —Сегодня идет сплошным распутьем,Идет назад, на города,Ползут снаряды и орудья,Повозок обозная орда.
Скрипит мороз, траву топыря,Скрипит по-зимнему опять.Их было четыре зимы, четыреПытки! Пятой не бывать!
Летит к чертям войны мытарство —Приказы кайзера — на штыки!Идут саксонцы, шагают баварцы,Качают каски пруссаки.
Бегут от газовых навесов,Колючих проволок, волчьих ям,Сырых траншей. И поет железоКолес по мерзлым колеям.
Несут герои, трясут калекиЖелезные крестики на груди.Их руки и ноги потеряны навеки,Где-нибудь в овраге гниют позади.А что впереди?
Что впереди? Протезы — уродам.Подачек божеские куски.Что впереди? Военных заводовЗаброшенные станки —На что ж вам руки, здоровяки?
Что впереди? Иссохшие грудиМатерей. Втолкуй им, поди,Что это — хозяйское правосудье,Что хлеба не будет,Работы не будет,Не будет!Что еще впереди?
Встают бастующие заводы,И лозунг у них один:«Мира! Хлеба! Свободы!»Что еще впереди?
Кайзера имя смыто, смято.Ему взамен встает четаКапиталиста и демократа,Ловкие лозунги сочетав.Но эту хитрейшую из ловушекХодатаев тупикаНа слове Советы взрывают и рушатЛазутчики «Спартака».
Решайте, саксонцы!Баварцы, решайте!Не в этом ли слове конец беды?Но это же слово берет соглашатель!Проверим, товарищи, наши ряды!
Запоем, затянем новую песню,Новую песню на новых путях!Старого напева не выжить, хоть тресни:Он въелся в печенки, зудит в костях!
Нас на битву собирали,Гнали, как стадо, со всех концов.«Deutschland, Deutschland über alles!..»[1] —Пели глотки молодцов.
Мы на славу постарались,Мы дрались как храбрецы.«Deutschland, Deutschland über alles!..» —Пели даже мертвецы.
Нам за храбрость раздавалиКайзера дар — железный крест.«Deutschland, Deutschland über alles!..» —Гремел крестов железный лес.
Мы гибли в газовой потасовке,Мы глохли, слепли, но шли вперед!«Deutschland, Deutschland!..» — пели винтовки,«Über alles!..» — вторил пулемет.
Нас кромсали, как в мясорубке…«Über alles!..» — в угоду господам.«In der Welt!..» Ползите обрубки!С фронта оружье тащите по домам!
Там буря расправы идет, бушуя.Буря расправы — в наших руках!«Deutschland, Deutschland!..» — воют буржуи,Души спасая в особняках.
Мы идем, чтоб добивать их,Мы жить хотим без их помех!«Deutschland, Deutschland!..» К черту! Хватит!«Über alles!» — к черту всех!
1931
Гриф
Он поднял веки. Вдалеке, над морем,Лежал туман, скрывая горизонт.Был ранний час, когда в неравном спореНочь отступает и крепчает сон.
Он глянул вниз. Под ним стеной отвесной,Как будто враз отхвачен топором,Летел обрыв до той черты белесой,Где море терлось об уступ ребром.
Он вскинул плечи крыльев угловатых,Как плечи бурки, статен и высок.Он шею вытянул, он поднял клюв горбатый,Ловя далекой падали душок.
В той стороне, где гор верблюжьи спиныСвой караван тянули на восток,Он уловил ни с чем не схожий, длинный,Рокочущий настойчивый шумок.
Он увидал, как выросли в туманеДва явно птичьих, два прямых крыла.Они росли, гремя в рассветной рани,И он присел и зашипел со зла.
Ему ль, владыке неба, гор и моря,Грозе любой пернатой мелкоты,Ему ли крылья опускать, не споря,Перед пришельцем новым с высоты?
И он пошел стрелой навстречу гостю.И ветер выл, струясь вокруг него.Он вровень стал. И, клокоча от злости,Взглянул в упор. И он узнал того,
Кто шел внизу, скрипя арбой воловьей,Чьи гнезда пахли поутру дымком,Кто полз внизу, чьей душной мертвой кровьюОн тешил клюв. И он свернулся в ком
И камнем ринулся, ловча ударить первымЧервя крылатого, но воздух бил, гремя,Сдувал назад, и рвал, и дыбил перья.И он отпрянул на спину плашмя.
Но боль в крыло ударила. И сразуОно повисло тяжестью кривой.Он шел к земле, корявый, несуразный,Роняя перья, книзу головой.
И он, шипя, упал на щебень лысый.Он отступал, сдаваясь в первый раз.Гость уходил. А в море из-за мысаВставал огромный круглый красный глаз.
1933
Язык
Говорить человеческим языком!Это значит веками на брюхе, ползкомПродираться, мыча, как мычат скоты,Сквозь тюремные заросли немоты,Чуять солнца нагревы на отмелях плеч,Видеть мир молодой, звероногий, рычащий,Слушать птичью прищелкивающую речьИ уже презирать ее дикий, неумный образчик,И, с трудом подымая, впервой, кувыркомВыносить, открывать, разворачивать гром —Говорить человеческим языком!
Это вырасти разом на сотню голов,Это стать укротителем твари мычащей.Это выйти к словам: «птицелов», «рыболов», «зверолов».Это взять, как хозяйство, и реки, и горы, и чащи.Это выйти к толпе, тишину водворив.Это врыться в подполье, где слово, как взрыв,Чтобы, мир перестраивая, как дом,Говорить человеческим языком!
И, взывая к любимой сквозь тысячи мук,От заумных «ау!» вырастая в двусложное «слушай!»,Все, что на сердце ляжет, за звуком звук,Перегнать в речевую гортанную душу.И затягивать песню, печалью туманя глаза,И до самых низин обойти эту землю и вызнать,И запомнить, как реки поют, как яреет гроза,Как ревут города, — и сложить этов повесть о жизни.И войти в эту повесть, где каждый параграф весом,И не сдаться ни смерти, ни злобе поденной,И печатной страницей открыться потом,И в руках у потомков, еще не рожденных,Говорить человеческим языком!
1933
