Альфред Теннисон - Стихотворения

Перевод М. Л. Михайлов

Годива

Я в Ковентри ждал поезда, толкаясьВ толпе народа по мосту, смотрелНа три высоких башни — и в поэмуОблек одну из древних местных былей.Не мы одни — плод новых дней, последнийПосев Времен, в своем нетерпеливомСтремленье вдаль злословящий Былое, —Не мы одни, с чьих праздных уст не сходитДобро и Зло, сказать имеем право,Что мы народу преданы: Годива,Супруга графа Ковентри, что правилНазад тому почти тысячелетье,Любила свой народ и претерпелаНе меньше нас. Когда налогом тяжкимГраф обложил свой город и пред замкомС детьми столпились матери, и громкоЗвучали вопли: "Подать нам грозитГолодной смертью!" — в графские покои,Где граф, с своей аршинной бородойИ полсаженной гривою, по залуШагал среди собак, вошла ГодиваИ, рассказав о воплях, повторилаМольбу народа: "Подати грозятГолодной смертью!" Граф от изумленьяРаскрыл глаза. "Но вы за эту сволочьМизинца не уколете!" — сказал он."Я умереть согласна!" — возразилаЕму Годива. Граф захохотал,Петром и Павлом громко побожился,Потом по бриллиантовой сережкеГодиву щелкнул: " Россказни!" — "Но чем жеМне доказать?" — ответила Годива.И жесткое, как длань Исава, сердцеНе дрогнуло. "Ступайте, — молвил граф, —По городу нагая — и налогиЯ отменю", — насмешливо кивнул ейИ зашагал среди собак из залы.Такой ответ сразил Годиву. Мысли,Как вихри, закружились в ней и долгоВели борьбу, пока не победилоИх Состраданье. В Ковентри герольдаТогда она отправила, чтоб городУзнал при трубных звуках о позоре,Назначенном Годиве: только этойЦеною облегчить могла ГодиваЕго удел. Годиву любят, — пусть жеДо полдня ни единая ногаНе ступит на порог и ни единыйНе взглянет глаз на улицу: пусть всеЗатворят двери, спустят в окнах ставниИ в час ее проезда будут дома.Потом она поспешно подняласьНаверх, в свои покои, расстегнулаОрлов на пряжке пояса — подарокСурового супруга — и на мигЗамедлилась, бледна, как летний месяц,Полузакрытый облачком… Но тотчасТряхнула головой и, уронившиПочти до пят волну волос тяжелых,Одежду быстро сбросила, прокраласьВниз по дубовым лестницам — и вышла,Скользя, как луч, среди колонн, к воротам,Где уж стоял ее любимый конь,Весь в пурпуре, с червонными гербами.На нем она пустилась в путь — как ЕваКак гений целомудрия. И замер,Едва дыша от страха, даже воздухВ тех улицах, где ехала она.Разинув пасть, лукаво вслед за неюКосился желоб. Тявканье дворняжкиЕе кидало в краску. Звук подковПугал, как грохот грома. Каждый ставеньБыл полон дыр. Причудливой толпоюШпили домов глазели. Но Годива,Крепясь, все дальше ехала, покаВ готические арки укрепленийНе засняли цветом белоснежнымКусты густой цветущей бузины.Тогда назад поехала Годива —Как гений целомудрия. Был некто,Чья низость в этот день дала началоПословице: он сделал в ставне щелкуИ уж хотел, весь трепеща, прильнуть к ней,Как у него глаза оделись мракомИ вытекли, — да торжествует вечноДобро над злом. Годива же достиглаВ неведении замка — и лишь толькоВошла в свои покои, как ударилИ загудел со всех несметных башенСтозвучный полдень. В мантии, в коронеОна супруга встретила, снялаС народа тяжесть податей — и сталаС тех пор бессмертной в памяти народа.

Перевод Иван Бунин

Вкушающие лотос

"Смелей! — воскликнул он. — Вон там, в туманной дали,Причалим мы к земле". Чуть пенилась вода.И в сумерки они к чужой стране пристали,Где сумеречный час как будто был всегда.В тревожно-чутких снах дышала гладь морская,Вздымался круг луны над сумраком долин.И точно бледный дым, поток, с высот сбегая,Как будто замедлял свой путь, изнемогая,И падал по скалам, и медлил меж; теснин.О, тихий край ручьев! Как бледный дым, иные,Скользили медленно по зелени лугов,Иные падали сквозь тени кружевные,Роняя дремлющий и пенистый покров.Огнистая река струила волны в мореИз глубины страны; а между облаковТри мертвые горы в серебряном убореХранили след зари, и сосны на простореВиденьями росли среди немых снегов.На Западе закат, навек завороженный,Горя, не погасал; и сквозь провалы горВиднелась глубь страны, песками окаймленной,Леса из пышных пальм сплеталися в узор,Долины и луга в сверканьи бледной влаги,Страна, где перемен как будто нет и нет.И бледнолицые, как тени древней саги,Толпой у корабля сошлися лотофаги, —В их взорах трепетал вечерний скорбный свет.Душистые плоды волшебного растеньяОни давали всем, как призраки глядя.И каждый, кто вкушал, внимал во мгле забвенья,Как ропот волн стихал, далеко уходя;Сердца, в сознаньи всех, как струны трепетали,И если кто из нас друг с другом говорил,Невнятные слова для слуха пропадали,Как будто чуть звеня во мгле безбрежной дали,Как будто приходя из сумрака могил.И каждый, хоть не спал, но был в дремоте странной,Меж: солнцем и луной, на взморьи, у зыбей,И каждый видел сон о родине туманной,О детях, о жене, любви, — но всё скучнейКазался вид весла, всё больше тьмой объятаКазалась пена волн, впивающая свет,И вот один сказал: "Нам больше нет возврата!"И вдруг запели все: "Скитались мы когда-то.Наш край родной далек! Для нас возврата нет!"

Есть музыка, чей вздох нежнее упадает,Чем лепестки отцветших роз,Нежнее, чем роса, когда она блистает,Роняя слезы на утес;Нежней, чем падает на землю свет зарницы,Когда за морем спит гроза,Нежней, чем падают усталые ресницыНа утомленные глаза;Есть музыка, чей вздох — как сладкая дремота,Что сходит с неба в тихий час,Есть мшистая постель, где крепко спит заботаИ где никто не будит нас;Там дышит гладь реки в согретом полумраке,Цветы баюкает волна,И с выступов глядя, к земле склонились макиВ объятьях нежащего сна.

Зачем душа болит, чужда отдохновенья,Неразлучимая с тоской,Меж: тем как для всего нисходит миг забвенья,Всему даруется покой?Зачем одни лишь мы в пучине горя тонем,Одни лишь мы — венец всего,Из тьмы идя во тьму, зачем так скорбно стонемВ терзаньи сердца своего?И вечно и всегда трепещут наши крылья,И нет скитаниям конца,И дух целебных снов не сгонит тень усильяС печально-бледного лица?И чужды нам слова чуть слышного завета:"В одном покое — торжество".Зачем же только мы томимся без привета,Одни лишь мы — венец всего?

Вон там, в глуши лесной, на ветку ветер дышит,Из почки вышел нежный лист,И ветер, проносясь, едва его колышет,И он прозрачен и душист.Под солнцем он горит игрою позолоты,Росой мерцает под луной,Желтеет, падает, не ведая заботы,И спит, объятый тишиной.Вон там, согрет огнем любви, тепла и света,Растет медовый сочный плод,Созреет — и с концом зиждительного летаНа землю мирно упадет.Всему есть мера дней: взлелеянный весною,Цветок не ведает труда,Он вянет, он цветет, с землей своей родноюНе разлучаясь никогда.

Враждебен небосвод, холодный, темно-синий,Над темно-синею волной,И смерть — предел всего, и мы идем пустыней,Живя тревогою земной.Что может длиться здесь? Едва пройдет мгновенье —Умолкнут бледные уста.Оставьте нас одних в тиши отдохновенья,Земля для нас навек пуста.Мы лишены всего. Нам ничего не надо,Всё тонет в сумрачном Былом.Оставьте нас одних. Какая нам отрада —Вести борьбу с упорным злом?Что нужды восходить в стремленьи бесконечномПо восходящей в высь волне?Всё дышит, чтоб иметь удел в покое вечном,Всё умирает в тишине.Всё падает, мелькнув, как тень мечты бессильной,Как чуть плеснувшая волна.О, дайте нам покой, хоть черный, хоть могильный,О, дайте смерти или сна.

Глаза полузакрыв, как сладко слушать шепотЕдва звенящего ручьяИ в вечном полусне внимать невнятный ропотИзжитой сказки бытия.И грезить, и дремать, и грезить в неге сонной,Как тот янтарный мягкий свет,Что медлит в высоте над миррой благовоннойКак будто много-много лет.Отдавшись ласковой и сладостной печали,Вкушая лотос день за днем,Следить, как ластится волна в лазурной дали,Курчавясь пеной и огнем.И видеть в памяти утраченные лица,Как сон, как образ неживой, —Навек поблекшие, как стертая гробница,Полузаросшая травой.

Нам память дорога о нашей брачной жизни,О нежной ласке наших ясен;Но всё меняется — и наш очаг в отчизнеХолодным прахом занесен.Там есть наследники; и наши взоры странны;Мы потревожили бы всех,Как привидения, мы не были б желанныСреди пиров, где дышит смех.Быть может, мы едва живем в мечте народа,И вся Троянская война,Все громкие дела — теперь лишь гимн рапсода,Времен ушедших старина.Там смута может быть; но если безрассудноЗабыл народ завет веков,Пусть будет то, что есть: умилостивить трудноВсегда взыскательных богов.Другая смута есть, что хуже смерти черной, —Тоска пред новою борьбой,До старости седой — борьбу и труд упорныйВезде встречать перед собой, —Мучение для тех, в чьих помыслах туманно,Кто видел вечную беду,Чей взор полуослеп, взирая неустанноНа путеводную звезду.

Но здесь, где амарант и моли пышным цветомВезде раскинулись кругом,Где дышат небеса лазурью и приветомИ веют легким ветерком,Где искристый поток напевом колыбельнымЗвенит, с пурпурных гор скользя, —Как сладко здесь вкушать в покое беспредельномВосторг, что выразить нельзя.Как нежны голоса, зовущие оттуда,Где шлет скала привет скале,Как нежен цвет воды с окраской изумруда,Как мягко льнет акант к земле,Как сладко здесь дремать, покоясь под сосною,И видеть, как простор морейУходит без конца широкой пеленою,Играя светом янтарей.

Здесь лотос чуть дрожит при каждом повороте,Здесь лотос блещет меж; камней,И ветер целый день в пленительной дремотеПоет неясней и всё неясней.И впадины пещер, и сонные долиныПокрыты пылью золотой.О, долго плыли мы, и волны-исполиныГрозили каждый миг бедой, —Мы ведали труды, опасности, измену,Когда средь стонущих громадЧудовища морей выбрасывали пену,Как многошумный водопад.Клянемтесь же, друзья, изгнав из душ тревоги,Пребыть в прозрачной полумгле,Покоясь на холмах, — бесстрастные, как боги, —Без темной думы о земле.Там где-то далеко под ними свищут стрелы,Пред ними — нектар золотой,Вкруг них везде горят лучистые пределыИ тучки рдеют чередой.С высот они глядят и видят возмущенье,Толпу в мучительной борьбе,Пожары городов, чуму, землетрясеньеИ руки, сжатые в мольбе.Но в песне горестной им слышен строй напева —Иной, что горести лишен,Как сказка, полная рыдания и гнева,Но только сказка, только сон.Людьми воспетые, они с высот взирают,Как люди бьются на земле,Как жатву скудную с полей они сбираютИ после — тонут в смертной мгле.Иные, говорят, для горечи бессменнойНисходят в грозный черный ад,Иные держат путь в Элизиум — блаженный —И там на златооках спят.О, лучше, лучше спать, чем плыть во тьме безбрежной,И снова плыть для новых бед.Покойтесь же, друзья, в отраде безмятежной —Пред нами странствий больше нет.

Перевод Константин Бальмонт