Пьер де Ронсар - О вечном. Избранная лирика

СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ

Едва Камена мне источник свой открылаИ рвеньем сладостным на подвиг окрылила,Веселье гордое мою согрело кровьИ благородную зажгло во мне любовь.Плененный в двадцать лет красавицей беспечной,Задумал я в стихах излить свой жар сердечный,Но, с чувствами язык французский согласив,Увидел, как он груб, неясен, некрасив.Тогда для Франции, для языка родного,Трудиться начал я отважно и суровоИ множил, воскрешал, изобретал слова,И сотворенное прославила молва.Я, древних изучив, открыл свою дорогу,Порядок фразам дал, разнообразье слогу,Я строй поэзии нашел — и волей муз,Как Римлянин и Грек, великим стал Француз.

ЭКЛОГА[2]

Коль время года, день, и место, и стремленье,Любовью зажжено, велит начать нам пенье,Петь будем, пастухи, и наши голосаНа тысячу ладов повторят пусть леса.Эмалью красок сто здесь луг покрыли разом,Здесь нежная лоза сплела побеги с вязом;Здесь — тень прохладная колеблемых листов,Дрожащих тут и там под веяньем ветров;Заботливые здесь и пчелы на лужочкеЦелуют и сосут душистые цветочки,И с хриплым ропотом лесного ручейкаЗдесь птичьих голосов сливается тоска.Зефиры в соснах тут согласно присмирели, —Лишь наши в лености повиснули свирелиС бездействующих шей, и этот день младойЗимой нам кажется; другим же всем — весной.Тсс!.. Под пещерный кров теперь взойдем в прохладуИ песню пропоем. Залогом я в наградуТому, кто победит, оленя ставлю вамРучного, — ходит он за мною по пятам.В долине молодым он был похищен мноюУ пестрой матери с спиною расписною.Я выкормил его, частенько щекоча,И гладя, и чеша, и к ласкам приуча,То возле зелени, то у воды проворной, —И дикий нрав его смог обратить в покорный.

Я для Туанон берег оленя моего,И именем моим зовет она его.Она всегда его целует иль душистыйВенок на лоб кладет или на рог ветвистый,То цепь из раковин морских на раменаРоскошные ему накинет вдруг она;Кабаний с цепи клык повис серпообразный,Как месяц, что блестит, круглясь дугой алмазной;Задумчив он бредет, куда нога ведет;Тенистыми сейчас лугами он идет,То в мшистый водоем посмотрится с откоса,То в углубленье спит горбатого утесаИ, резвый ввечеру вернувшийся домой,Из рук иль со стола хлеб поедает свой;Вкруг резвится меня и псу грозится рогом,Что с лаем на него несется за порогом,Звенит бубенчиком, потом ложится спатьНа чердаке Туанон, — та любит с ним играть;И терпит он, ее наложенный руками,Ошейник с кисточкой, богатый бубенцами.Мхом, папортником набитого седлаНести он может груз; беспечна и смелаИ не боясь упасть, одной она рукоюПридерживается за рог, меж тем другоюУбор из веточек слагает над хребтом;На водопой его отводит вечерком,Одна, из белых рук его пить воду учит…Итак, кто победит сегодня, тот получитОленя этого и будет рад душой,Что милой поднесет подарок столь большой.

Поставлю я козла. Пригорком и долинойИдет, как капитан, он с армией козлиной.И смел он, и силен, и в теле, и могуч,Скор, резов, оживлен, и быстр, и попрыгуч.Он чешет, заднюю подняв высоко ногу,Браду, а между тем косится на дорогу.Размерен глаз его, он гладким строг челом,Уверен шаг его; он смотрит гордецом.Он смел с волками, как ни будь они опасны,И с псами, что одним ошейником ужасны.Нет, над тенистою скалою водружен,Едва завидит их, всегда глумится он.Четыре рога он несет над головою, —И прямы нижних два, как столб, что над межоюПоставил селянин почтенный в знак того,Что поле спорное теперь уже его.А два, которые соседствуют с ушами,Завились десятью, пятнадцатью кругами,Все в мелких складочках, чтобы пропасть потомВ шерсти, которая спадает надо лбом.

Поутру сей козел, проснувшись за оградой,Не ждет, когда пастух свое закличет стадо,Но, громким шорохом тревожа спящий хлев,Сам отворяет дверь, задвижку рогом сдев,И коз своих ведет, надменно выступаяИ их на целое копье опережая;И мерно вечерком домой приводит в срок,Дробя копытами слежавшийся песок.Он никогда, дерясь, не проиграл сраженья;Всегда, куда б ни шел, он проявлял уменьеСтать победителем, вот почему козловВсех приучил он чтить удар своих рогов.Я ставлю все ж его, и коль рассудишь строго,Олень твой Туанон пред ним не стоит много.

В суме охотничьей, из буковых корнейЕсть чаша у меня; из дерева над нейДве ручки, мастерством отменные, круглятся,И разные на ней изображенья зрятся.Поближе к горлышку художник поместилСатира страшного. Руками он схватилПосередине стан пастушки белоснежнойИ хочет уронить на папоротник нежный.Убор ее упал, и ветерок шальнойИграется волос роскошною волной.И нимфа гневная, рассерженная, строгоНазад откинула лицо свое от бога,Стараясь вырваться, и правою рукойРвет волосы с брады и с груди завитой,И нос ему приплюснула рукою левой:Напрасно — все ж сатир господствует над девой!

Три малых мальчика, полуобнаженны,Как настоящие, и пухлы, и полны,По кругу явлены. Один решился тайноСатира разлучить с добычею случайной,Ручонкой дерзкою стараясь как-нибудьУ козлоногого ладони разомкнуть.Другой, рассерженный, в волнении сугубомВ бедро власатое вцепился острым зубомИ, за икру схватясь, так сильно укусил,Что кровью ногу всю косматый оросил;А пальцем манит он уж мальчика второго,Чтоб на зубах повис он у бедра другого, —Но тот, согнувшийся в подобие дуги,Старается извлечь занозу из ноги,Присевши на лужок, где мурава густая,И зова мальчика совсем не примечая.Телушка над пятой глядит, как из нееМеж тем язвящее он тащит остриеЗанозы, впившейся в его живое тело,И это так ее захватывает дело,Что позабыла пить и есть совсем она, —Так сильно пастушком-младенцем пленена,Который, скрежеща, занозу исторгаетИ навзничь тотчас же от боли упадает.

В ответ на кубок твой поставлю посох я.Недавно я сидел на берегу ручья,Чтоб дудку починить; в ее отверстье дую.Смотрю, — к воде простер вяз ветку молодуюБез складок и узлов; тогда, сейчас же вставИ в руку радостно садовый ножик взяв,У корня срезал сук, корою покровенный,Стал ударять его я с силою отменной,Во всю длину его над ближним был лужком,И начетверо ствол перерубил потом.Зеленый сук сушил на солнце нестерпимомИ, чтобы тверже стал, держал его над дымом.

Снес к Жану наконец, который сделал мнеТот посох из сука, и в нашей сторонеНе сыщешь пастуха, кто не был бы согласенДать за него быка, — так вид его прекрасен.Искусным образом миллион узлов на нем, —Чтоб не скользить руке, — отмечены гвоздем.Чтоб он не портился, с землей соприкасаясь,Внизу сверкает он, весь медью облекаясь.Железным острием закончен посошок,Опорой для всего, так, может пастушокСтать левою ногой, на верх же упираяРукой, когда играть не хочет он, мечтая.Вся ручка — медь, весь верх — сверкающая жесть,Слегка скривленная; травы коль нужно снестьДля стада, — не одна повиснет тут копенка,Так все железо здесь изрезано и тонко.

И нимфа — чудный труд! — написана на нем,Что сушит волосы под солнечным лучом,Они же там и здесь на шею ей свисаютИ струйкой тоненькой по посоху стекают.Одной она рукой их хочет приподнять,На левой стороне их к уху подобратьВ тугие завитки, другой же натянулаИх с правой стороны и нити обернула,Что губкой холены, меж пальцев, и течетИз выжатых волос на посох пена вод.

Близ нимфы, возле коз, есть мальчик; он срываетТростинки тонкие и меж собой сплетает,Сам на колено встал, согбенный, и с трудомОн давит пальцем их, чтобы связать узлом;Их в равномерную располагает сетку,Для кузнецов себе устраивая клетку.Далеко за его покоится спинойКорзинка полная. Лиса к корзинке тойПротягивает нос и с хитростью искуснойНежданно у него съедает завтрак вкусный.Он видит воровство, но этим не смущен,Работой начатой всецело поглощен.Сей посох я готов отдать для той же цели,Меж тем ценю его не менее свирели.

Я победителю в награду принесуДрозда. Его на клей поймала я в лесу;И расскажу, как стал рабом моей он клеткиИ как родимые запамятовал ветки.Я слушала его, забравшись в наш лесок;Мне нравился полет его и голосок,И платье черное над горделивым станом,И клюв его, как будто бы пропитанный шафраном.Узнала место я, откуда он певал,Где перышки в жару дневную омывал.Брег ветками устлав с изрядным слоем клея,Где воду верхнюю тревожит ветер, вея,В траву я спряталась у ближнего кустаИ стала ждать, чтоб пить явилась птичка та,И только зной дневной палить стал землю сильно,И роща пышная, ветвями изобильна,Бессильна стала скрыть жар солнечных лучей,И жаждою томить он стал сердца зверей,Как дрозд, открывши рот, с отвисшими крылами,Томимый жаждою, спустился над ветвямиНа клейкий бережок и протянул — глядишь, —Головку, чтобы пить (бедняжка думал лишьОб удовольствии), как вдруг крылом и шейкойОн неожиданно прилип к той смазке клейкой.Вот перья все в клею; не то, что улетать,Прыжками мелкими он только мог скакать.Я тотчас же бегу и быстро похищаюСвободу сладкую, под платье забираю,Из прутьев лабиринт плету ему сама, —И куст родной ветлы уже ему — тюрьма.Он — в клетке; и с тех пор, уйдет ли солнце в водыИль кажет золото косы очам природы,И в самую жару, когда ложится скотИ жвачку медленно под ивами жует,Я так блюла его и так шептала в ухо,Что чрез пятнадцать дней он стал уж чудом слуха;Он песню сельскую забыл в немного дней,Меж тем запоминал уроки посложней,Любовью полные. Одно произведеньеХраню я в памяти, хотя изобретеньяОбычного, но все ж скажу его яснаЧтобы для всех была того дрозда цена:«Ксандрэн, ты розан мой, гвоздичка, друг мой сладкий,Тебе принадлежу и весь мой скот!И солнце, что ни ночь, идет на отдых краткий,Но от любви к тебе Марго не устает!»И знает тысячи он песенок прелестных;Он от пастушек их запомнил местных,Затем что выучит он все, что ни споешь.И хоть он дорог мне, его я ставлю все ж.

СОЛОВЕЙ