Владимир Набоков - Стихотворения
149. СОН НА АКРОПОЛЕ
Я эти сны люблю и ненавижу.Ты знаешь ли их странную игру?На миг один, как стая птиц роскошных,в действительность ворвется вдруг былоеи вкруг тебя, сверкая, закружитсяи улетит, всю душу взволновав.
Я в первый раз Акрополь посещал…Убогий грек со стразом на мизинце,всё добросовестно мне объясняя,вводил меня в разрушенные храмысвоих непостижимых предков.
Макиалели меж камней; и мимолетноподумал я, что мраморные глыбы,усеянные маками, похожина мертвецов с пурпурными устами…
Мы миновали желтые колонныи с вышины увидели окрестность.Взглянул я вниз, и чудо совершилось…То южное ли солнце подшутилонад северной, тоскующей душой,иль слишком жадные глаза поэтамучительно и чудно обманулись —не ведаю… Но вдруг исчезли горы,гладь синяя мерцающего моряв цветущую равнину превратилась:Ромашек золотистые сердца,и вдовий цвет лиловый и пушистый,и колокольчики — я различалв траве густой, лоснящейся на солнце…
Преобразились белые Афины.Передо мной — знакомое село:всё — сизые, полуслепые избы,кабак с зеленой вывеской, часовня,да мальчики, играющие в бабки,да жалобно мычащая корова,да пьяница, и пьяный русский ветер,вздувающий рубашку на спине…
А там вдали, меж полем и деревней,я вижу лес, — как молодость, веселый,березовый, бледно-зеленый лес,и просветы тропинок своенравных…Как хочется предаться их извивам,блуждать, мечтать, срывать кору с берези обнимать янтарный, влажный ствол —льнуть, льнуть к нему и грудью и губамии кровь его медовую впивать!Всё вижу: блеск песчинки на тропе,и труп крота близ горки чернозема,и пестрого жука на черной шкурке…
А сам я (о, как сладко-совершенномне это чудилось!) — я сам стоюна деревенском кладбище, где дышиттак пряно тень черемухи склоненной,где меж могил алеет земляника,где сыплются ольховые сережкина старые, горбатые кресты…
И нехотя очнулся я, и голоспоскрипывал, прилежно рассуждаяо стройности дорических колонни о былых властительных богинях.Что мне до них? Я видел сон иной.
День увядал. Внизу горели окна.На запад шли оранжевые тучи.«Благодарю», — промолвил я поспешно,и на ладонь услужливого грекаупало несколько монет дырявых.
Так — за мечту платил я серебром…
<Май 1919>; Афины150. СТРАНСТВИЯ{*}
Ты много странствовал. Рассказ холодный твойя ныне слушаю не с завистью живой,а с чувством сложного, глухого сожаленья.Мне горько за тебя. Скитался долго ты;везде вокруг себя единой красотыразнообразные ты видел проявленья,и многих городов в записках путевыхтобой приведены звенящие названья.Но ты не испытал тоски очарованья.На желтом мраморе святилищ вековых,на крыльях пестрых птиц, роскошных насекомыхузор ты примечал, не чуя Божества;стыдливой музыке наречий незнакомыхс улыбкой ты внимал, а выучил словаприветствий утренних, вечерних пожеланий;в пустынях, в городах, иль ночью на поляне,сияющей в лесу, как озеро, — о нет! —не содрогался ты, внезапно потрясенныйсознаньем бытия… И через много летты возвращаешься, — но смотришь изумленно,когда я говорю, что сладостно потомо странствиях мечтать, о прошлом золотом, —и вдруг припоминать, в тревоге, в умиленьемучительном, — не то, что знать бы всякий мог,а мелочь дивную, оттенок, миг, намек, —звезду над деревом да песню в отдаленье.
<Май 1921>151. «Над землею стоит голубеющий пар…»
Над землею стоит голубеющий пар.Почки лип озарили аллею;и с нелепою песенкой первый комармне щекочет настойчиво шею…
И тоску по иной, сочно-черной весне —вдохновенное воспоминанье, —ах, какую тоску! — пробуждает во мнекомариное это жужжанье…
152. FOOTBALL{*}
Я видел, за тобой шел юноша, похожийна многих; знал я всё: походку, трубку, смех.Да и таких, как ты, немало ведь, — и что же, люблю по-разному их всех.
Вы проходили там, где дружественно-рьяноиграли мы, кружась под зимней синевой.Отрадная игра! Широкая поляна; пестрят рубашки; мяч живой
то мечется в ногах, как молния кривая,то — выстрела звучней — взвивается, и вотподпрыгиваю я, с размаху прерывая его стремительный полет.
Увидя мой удар уверенно-умелый,спросила ты, следя вращающийся мяч:знаком ли он тебе — вон тот в фуфайке белой, худой, лохматый, как скрипач.
Твой спутник отвечал, что, кажется, я родомиз дикой той страны, где каплет кровь на снег,и, трубку пососав, заметил мимоходом, что я — приятный человек.
И дальше вы пошли. Туманясь, удалилсятвой голос солнечный. Я видел, как твой другпоследовал, дымя, потом остановился и трубку стукнул о каблук.
А там всё прыгал мяч, и ведать не могли вы,что вот один из тех беспечных игроков,в молчанье, по ночам, творит, неторопливый, созвучья для иных веков.
26 февраля 1920; Кембридж153. «Безвозвратная, вечно-родная…»{*}
Безвозвратная, вечно-родная, —эти слезы, чуть слышно звенящие,проливал я, тебя вспоминая!Поглядел я на звезды, горящие,как высокие, скорбные мысли,и лучи удлинились колючие,ослепили меня, и повислина ресницах жемчужины жгучие.
О, стекайте по тайным морщинам,слезы яркие, слезы тяжелые!Над минувшим, над счастьем единым —разгорайтесь, лучи невеселые…Всё ушло, все дороги смешались,разлюбил я напевы искусные…Только звезды у сердца остались,только звезды большие и грустные…
<27 марта 1921>154. ДВИЖЕНЬЕ{*}
Искусственное тел передвиженье —вот разума древнейшая любовь,и в этом жадно ищет отраженьяпод кожею кружащаяся кровь.
Чу! По мосту над бешеною безднойчудовище с зарницей на хребтекак бы грозой неистово-железнойпроносится в гремящей темноте.
И, чуя, как добычу, берег дальний, —стоокие, — по морокам морейплывут и плещут музыкою бальнойчертоги исполинских кораблей.
Наклон, оправданное вычисленье,да четкий, повторяющийся взрыв —и вот оно, Дедала сновиденье,взлетает, крылья струнные раскрыв.
20 марта 1920155. ТЕЛЕГРАФНЫЕ СТОЛБЫ{*}
Столбов однообразных придорожныхфарфоровые бубенцы и шестьгудящих струн. Скользит за вестью весть —шум голосов бесчисленных, тревожныхи жалобных, скользит из края в край.
И ты — на бледной полосе дороги,ты, странник загорелый, босоногий,замедли шаг и с ветром замирай,внимая проплывающему пенью.
Гудит, гудит уныние равнин,И каждый столб ложится длинной тенью, и путь далек, и ты один…
11 мая 1920156. КАШТАНЫ{*}
Цветущие каштаны, словно храмыоткрытые, сияют вдоль реки.Их красоту задуют ветеркизадорные, но в этот вечер — самыйвесенний из весенних вечеров —они чудесней всех твоих даров,незримый Зодчий! Кто-то тихо, чисто,в цветах звенит (кто, ангел или дрозд?),и тени изумрудные слоистойлиствы и грозди розовые звездв воде отражены. Я здесь, упрямый,юродивый, у паперти стоюи чуда жду, и видят грусть моюкаштаны, восхитительные храмы…
20 мая 1920; Кембридж157. «Люблю в струящейся дремоте…»
