Белла Ахмадулина - Белла Ахмадулина

Анне Каландадзе

Как мило всё было, как странно.Луна восходила, и Аннапечалилась и говорила:– Как странно всё это, как мило. —В деревьях вблизи ипподрома —случайная сень ресторана.Веселье людей. И природа:луна, и деревья, и Анна.Вот мы – соучастники сборищ.Вот Анна – сообщник природы,всего, с чем вовеки не споришь,лишь смотришь – мгновенья и годы.У трав, у луны, у туманаи малого нет недостатка.И я понимаю, что Анна —явленье того же порядка.Но если вблизи ипподрома,но если в саду ресторанаи Анна, хотя и продрогла,смеётся так мило и странно,я стану резвей и развязнейи вымолвлю тост неизбежный:– Ах, Анна, я прелести вашейтакой почитатель прилежный.Позвольте спросить вас: а развеваш стих – не такая ж загадка,как встреча Куры и Арагвиблиз Мцхета во время заката?Как эти прекрасные рекислились для иного значенья,так вашей единственной речинерасторжимы теченья.В ней чудно слова уцелели,сколь есть их у Грузии милой,и раньше – до Свети-Цховели,и дальше – за нашей могилой.Но, Анна, вот сад ресторана,веселье вблизи ипподрома,и слышно, как ржет неустанноконей неусыпная дрема.Вы, Анна, – ребенок и витязь,вы – маленький стебель бесстрашный,но, Анна, клянитесь, клянитесь,что прежде вы не были в хашной! —И Анна клялась и смеялась,смеялась и клятву давала:– Зарей, затевающей алость,клянусь, что еще не бывала! —О жизнь, я люблю твою сущность:луну, и деревья, и Анну,и Анны смятенье и ужас,когда подступали к духану.Слагала душа потаенносвой шелест, в награду за этоприсутствие Галактионаравнялось избытку рассвета,не то чтобы видимо зренью,но очевидно для сердца,и слышалось: – Есмь я и реювот здесь, у открытого срезаскалы и домов, что навислинад бездной Куры близ Метехи.Люблю ваши детские мыслии ваши простые утехи. —И я помышляла: покудасоседом той тени не стану,дай, жизнь, отслужить твоё чудо,ту ночь, и то утро, и Анну…

«Я столько раз была мертва…»

Гие Маргвелашвили

Я столько раз была мертваиль думала, что умираю,что я безгрешный лист мараю,когда пишу на нём слова.

Меня терзали жизнь, нужда,страх поутру, что всё сначала.Но Грузия меня всегдазвала к себе и выручала.

До чудных слёз любви в зрачкахи по причине неизвестной,о, как, когда б вы знали, – какменя любил тот край прелестный.

Тифлис, не знаю, невдомёк —каким родителем суровымя брошена на твой порогподкидышем большеголовым?

Тифлис, ты мне не объяснял,и я ни разу не спросила:за что дарами осыпали мне же говорил «спасибо»?

Какую жизнь ни сотворюиз дней грядущих, из тумана, —чтоб отслужить любовь твою,всё будет тщетно или мало…

Тифлис

Отару и Тамазу Чиладзе

Как любила я жизнь! – О любимая, длись! —я вослед Тициану твердила.Я такая живучая, старый Тифлис,твоё сердце во мне невредимо.

Как мацонщик, чей ослик любим, как никто,возвещаю восход и мацони.Коль кинто не придёт, я приду, как кинто,веселить вас, гуляки и сони.

Ничего мне не жалко для ваших услад.Я – любовь ваша, слухи и басни.Я нырну в огнедышащий маленький адза стихом, как за хлебом – хабази.

Жил во мне соловей, всё о вас он звенел,и не то ль меня сблизило с вами,что на вас я взирала глазами зверейтой породы, что знал Пиросмани.

Без Тифлиса жила, по Тифлису томясь.Есть такие края неужели,где бы я преминула, Отар и Тамаз,вспомнить вас, чтоб глаза повлажнели?

А когда остановит дыханье и речьта, последняя в жизни превратность,я успею подумать: позволь умеретьза тебя, мой Тифлис, моя радость!

Роза

Александру Кушнеру

Вид рынка в Гагре душу веселит.На злато дыни медный грош промотан.Не есть ли я ленивый властелин,чей взор пресыщен пурпуром и мёдом?

Вздыхает нега, бодрствует расчёт,лоснится благоденствие Кавказа.Торговли огнедышащий зрачокразнежен сном и узок от коварства.

Где, визирь мой, цветочные ряды?С пристрастьем станем выбирать наложниц.Хвалю твои беспечные труды,владелец сада и садовых ножниц.

Знай, я полушки ломаной не дамза бледность черт, чья быстротечна участь.Я красоту люблю, как всякий дар,за прочный позвоночник, за живучесть.

Я алчно озираюсь. Наконец,как старый царь – невольницу младую,влеку я розу в бедный мой двореци на свои седины негодую.

Эй вы, плавней, кто тянет паланкин!Моих два локтя понукаю, то есть —хранить её, пока меж половинвсего, что в нём, расплющил нас автобус.

В беспамятстве, в росе ещё живой,спи, жизнь моя, твой обморок не вечен.Как соразмерно мощный стебель твойпрелестно малой головой увенчан.

Уф, отдышусь. Вот дом, в чей бок тавровпечатано: «Дом творчества». Как просто!Есть дом у нас, чтоб сотворить твоёбессмертие на белом свете, роза!

Пока юлит перед тобой глагол,твой гений сразу обретает навыкдышать водой, опередив глотоксестёр твоих – прислужниц и чернавок.

Прости, дитя, что, из родимых кущизъяв тебя, томлю тебя беседой.Лишь для того мой разум всемогущ,чтоб стала ты пусть мёртвой, но воспетой.

Что розе этот вздор? Уныл и дряхлхвалёный ум, и всяк эпитет скуден.Он бесполезней и скучнее драхмеё красе, что занята искусством

растеньем быть, а не предметом дляхвалы моей. О, как светает грозно.Я говорю при первом свете дня:– Как ты прекрасна, розовая роза!

Та роза ныне – слабый призрак, вздох.Но у неё заступник есть в природе.Как беспощадно он взимает долгс немой души, робеющей при розе.

Переделкино после разлуки

Станиславу Нейгаузу

Темнела долгая загадка,и вот сейчас блеснёт ответ.Смотрю на купол в час заката,и в небо ясный вход отверст.

Бессмертная душа надменна,а то, что временный оплотдуши, желает жить немедля,но это место узнаёт.

Какая связь меж ним и телом,не догадаться мудрено.Вдали, внизу, за полем белымо том же говорит окно.

Всё праведней, всё беззащитнейжизнь света в доблестном окне.То – мне привет сквозь мглу, сквозь иней,укор и предсказанье мне.

Просительнее слёз и слова,слышнее изъявленья уст,свет из окна. Но я – готова,и я пред ним не провинюсь.

Ни я не замараюсь славой,ни поле, где течёт ручей,не вздумает очнуться свалкойненужных и чужих вещей.

Всегда быть не хитрей, чем дети,не злей, чем дерево в саду,благославляя жизнь на светезаботливей, чем жизнь свою…

С Василием Аксеновым

Сад

Василию Аксёнову

Я вышла в сад, но глушь и роскошьживут не здесь, а в слове: «сад».Оно красою роз возросшихпитает слух, и нюх, и взгляд.

Просторней слово, чем окрестность:в нём хорошо и вольно, в нёмсиротство саженцев окрепшихусыновляет чернозём.

Рассада неизвестных новшеств,о, слово «сад» – как садовод,под блеск и лязг садовых ножницты длишь и множишь свой приплод.

Вместилась в твой объём свободныйусадьба и судьба семьи,которой нет, и той садовойпотёрто-белый цвет скамьи.

Ты плодороднее, чем почва,ты кормишь корни чуждых крон,ты – дуб, дупло, Дубровский, почтасердец и слов: любовь и кровь.

Твоя тенистая чащобавсегда темна, но пред жаройзачем потупился смущённовлюблённый зонтик кружевной?

Не я ль, искатель ручки вялой,колено гравием красню?Садовник нищий и развязный,чего ищу, к чему клоню?

И, если вышла, то куда явсё ж вышла? Май, а грязь прочна.Я вышла в пустошь захуданьяи в ней прочла, что жизнь прошла.

Прошла! Куда она спешила?Лишь губ пригубила немыхсухую му́ку, сообщила,что всё – навеки, я – на миг.

На миг, где ни себя, ни садая не успела разглядеть.«Я вышла в сад», – я написала.Я написала? Значит, есть

хоть что-нибудь? Да, есть, и дивно,что выход в сад – не ход, не шаг.Я никуда не выходила.Я просто написала так:«Я вышла в сад»…

Да будем мы к своим друзьям пристрастны,да будем думать, что они прекрасны!Терять их страшно, Бог не приведи!

В мастерской Мессерера