Белла Ахмадулина - Стихотворения

Белла Ахмадулина

Стихотворения

* * * «Я думала, что ты мой враг…»

Я думала, что ты мой враг,что ты беда моя тяжёлая,а вышло так: ты просто враль,и вся игра твоя — дешёвая.

На площади Манежнаябросал монету в снег.Загадывал монетой,люблю я или нет.

И шарфом ноги мне обматывалтам, в Александровском саду,и руки грел, а всё обманывал,всё думал, что и я солгу.

Кружилось надо мной враньё,похожее на вороньё.

Но вот в последний раз прощаешься.В глазах ни сине, ни черно.О, проживёшь, не опечалишься,а мне и вовсе ничего.

Но как же всё напрасно,но как же всё нелепо!Тебе идти направо.Мне идти налево.

1957

Белла Ахмадулина. Озноб. Посев, 1968.

* * * «О, мой застенчивый герой…»

О, мой застенчивый герой,ты ловко избежал позора.Как долго я играла роль,не опираясь на партнёра!

К проклятой помощи твоейя не прибегнула ни разу.Среди кулис, среди тенейты спасся, незаметный глазу.

Но в этом сраме и бредуя шла пред публикой жестокой —всё на беду, всё на виду,всё в этой роли одинокой.

О, как ты гоготал, партер!Ты не прощал мне очевидностьбесстыжую моих потерь,моей улыбки безобидность.

И жадно шли твои стаданапиться из моей печали.Одна, одна — среди стыдастою с упавшими плечами.

Но опрометчивой толпегерой действительный не виден.Герой, как боязно тебе!Не бойся, я тебя не выдам.

Вся наша роль — моя лишь роль.Я проиграла в ней жестоко.Вся наша боль — моя лишь боль.Но сколько боли. Сколько. Сколько.

Белла Ахмадулина. Озноб. Посев, 1968.

ТЕАТР

В. Высоцкому

Эта смерть не моя есть ущерб и зачётжизни кровно-моей, лбом упёршейся в стену.Но когда свои лампы Театр возожжети погасит — Трагедия выйдет на сцену.

Вдруг не поздно сокрыться в заочность кулис?Не пойду! Спрячу голову в бархатной щели.Обречённых капризников тщетный каприз —вжаться, вжиться в укромность — вина неужели?

Дайте выжить. Чрезмерен сей скорбный сюжет.Я не помню из роли ни жеста, ни слова.Но смеётся суфлёр, вседержатель судеб:говори: всё я помню, я здесь, я готова.

Говорю: я готова. Я помню. Я здесь.Сущ и слышим тот голос, что мне подыграет.Средь безумья, нет, средь слабоумья злодействздраво мыслит один: умирающий Гамлет.

Донесётся вослед: не с ума ли сошедТот, кто жизнь возлюбил да забыл про живучесть.Дай, Театр, доиграть благородный сюжет,бледноликий партер повергающий в ужас.

Bella Akhmadulina. The Garden. New and selected poetry and prose. Ed.,transl. by F. D. Reeve. New York, Henry Holt and Co., 1990.

БОГ

За то, что девочка Настасьядобро чужое стерегла,босая бегала в ненастьеза водкою для старика, —

ей полагался бог красивыйв чертоге, солнцем залитом,щеголеватый, справедливый,в старинном платье золотом.

Но посреди хмельной икоты,среди убожества всегодве почерневшие иконыне походили на него.

За это вдруг расцвёл цикорий,порозовели жемчуга,и раздалось, как хор церковный,простое имя жениха.

Он разом вырос у забора,поднёс ей жёлтый медальони так вполне сошёл за богав своём величье молодом.

И в сердце было свято-святоот той гармошки гулевой,от вин, от сладкогласья сватаи от рубашки голубой.

А он уже глядел обманно,платочек газовый снимали у соседнего амбараей плечи слабые сминал…

А Настя волос причесала,взяла платок за два конца,а Настя пела, причитала,держала руки у лица.

«Ах, что со мной ты понаделал,какой беды понатворил!Зачем ты в прошлый понедельникмне белый розан подарил?

Ах, верба, верба, моя верба,не вянь ты, верба, погоди!Куда девалась моя вера —остался крестик на груди».

А дождик солнышком сменялся,и не случалось ничего,и бог над девочкой смеялся,и вовсе не было его.

Песнь Любви. Стихи. Лирика русских поэтов. Москва, Изд-во ЦК ВЛКСМ «Молодая Гвардия», 1967.

* * * «По улице моей который год…»

По улице моей который годзвучат шаги — мои друзья уходят.Друзей моих медлительный уходтой темноте за окнами угоден.

Запущены моих друзей дела,нет в их домах ни музыки, ни пенья,и лишь, как прежде, девочки Дегаголубенькие оправляют перья.

Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страхвас, беззащитных, среди этой ночи.К предательству таинственная страсть,друзья мои, туманит ваши очи.

О одиночество, как твой характер крут!Посверкивая циркулем железным,как холодно ты замыкаешь круг,не внемля увереньям бесполезным.

Так призови меня и награди!Твой баловень, обласканный тобою,утешусь, прислонясь к твоей груди,умоюсь твоей стужей голубою.

Дай стать на цыпочки в твоём лесу,на том конце замедленного жестанайти листву, и поднести к лицу,и ощутить сиротство, как блаженство.

Даруй мне тишь твоих библиотек,твоих концертов строгие мотивы,и — мудрая — я позабуду тех,кто умерли или доселе живы.

И я познаю мудрость и печаль,свой тайный смысл доверят мне предметы.Природа, прислонясь к моим плечам,объявит свои детские секреты.

И вот тогда — из слёз, из темноты,из бедного невежества былогодрузей моих прекрасные чертыпоявятся и растворятся снова.

1959

Белла Ахмадулина. Всемирная библиотека поэзии. Ростов-на-Дону, «Феникс», 1998.

ПРИКЛЮЧЕНИЕ В АНТИКВАРНОМ МАГАЗИНЕ

Зачем? — да так, как входят в глушь осин,для тишины и праздности гулянья, —не ведая корысти и желанья,вошла я в антикварный магазин.

Недобро глянул старый антиквар.Когда б он не устал за два столетьялелеять нежной ветхости соцветья,он вовсе б мне дверей не открывал.

Он опасался грубого вредадля слабых чаш и хрусталя больного.Живая подлость возраста иногобыла ему враждебна и чужда.

Избрав меня меж прочими людьми,он кротко приготовился к подвоху,и ненависть, мешающая вздоху,возникла в нём с мгновенностью любви.

Меж тем искала выгоды толпа,и чужеземец, мудростью холодной,вникал в значенье люстры старомоднойи в руки брал бессвязный хор стекла.

Недосчитавшись голоска одной,в былых балах утраченной подвески,на грех её обидевшись по-детски,он заскучал и захотел домой.

Печальную пылинку серебравлекла старуха из глубин юдоли,и тяжела была её ладонився невесомость быта и добра.

Какая грусть — средь сумрачных теплицразглядывать осеннее предсмертьечужих вещей, воспитанных при светеогней угасших и минувших лиц.

И вот тогда, в открывшейся тиши,раздался оклик запаха иль цвета:ко мне взывал и ожидал ответаневнятный жест неведомой души.

Знакомой боли маленький горнисттрубил, словно в канун стихосложенья, —так требует предмет изображенья,и ты бежишь, как верный пёс на свист.

Я знаю эти голоса ничьи.О плач всего, что хочет быть воспето!Навзрыд звучит немая просьба эта,как крик: — Спасите? — грянувший в ночи.

Отчаявшись, до крайности дойдя,немое горло просьбу излучало.Я ринулась на зов, и для начала сказала я:— Не плачь, моё дитя.

— Что вам угодно? — молвил антиквар. —Здесь всё мертво и не способно к плачу. —Он, всё ещё надеясь на удачу,плечом меня теснил и оттирал.

Сведённые враждой, плечом к плечустояли мы. Я отвечала сухо:— Мне, ставшею открытой раной слуха,угодно слышать всё, что я хочу.

— Ступайте прочь! — он гневно повторял.И вдруг, средь слабоумия сомнений,в уме моём сверкнул случайно генийи выпалил: — Подайте тот футляр!

— Тот ларь? — Футляр. — Фонарь? — Футляр!— Фуляр? — Помилуйте, футляр из чёрной кожи. —Он бледен стал и закричал: — О боже?Всё, что хотите, но не тот футляр.

Я вас прошу, я заклинаю вас!Вы молоды, вы пахнете бензином!Ступайте к современным магазинам,где так велик ассортимент пластмасс.

— Как это мило с вашей стороны, —сказала я, — я не люблю пластмассы. —Он мне польстил: — Вы правы и прекрасны.Вы любите непрочность старины.

Я сам служу её календарю.Вот медальон, и в нём портрет ребёнка.Минувший век. Изящная работа.И всё это я вам теперь дарю.

…Печальный ангел с личиком больным.Надземный взор. Прилежный лоб и локон.Гроза в июне. Воспаленье в лёгком.И тьма небес, закрывшихся за ним…

— Мне горестей своих не занимать,а вы хотите мне вручить причинуоплакивать всю жизнь его кончинуи в горе обезумевшую мать?

— Тогда сервиз на двадцать шесть персон! —воскликнул он, надеждой озарённый. —В нём сто предметов ценности огромной.Берите даром — и вопрос решён.

— Какая щедрость и какой сюрприз!Но двадцать пять моих гостей возможныхвсегда в гостях, в бегах неосторожных.Со мной одной соскучится сервиз.

Как сто предметов я могу развлечь?Помилуй бог, мне не по силам это.Нет, я ценю единственность предмета,вы знаете, о чём веду я речь.

— Как я устал! — промолвил антиквар. —Мне двести лет. Моя душа истлела.Берите всё! Мне всё осточертело!Пусть всё моё теперь уходит к вам.

И он открыл футляр. И на крыльцоиз мглы сеней, на волю из темницыявился свет и опалил ресницы,и это было женское лицо.

Не по чертам его — по черноте,ожёгшей ум, по духоте пространствая вычислила, сколь оно прекрасно,ещё до зренья, в первой слепоте.

Губ полусмехом, полумраком глазлицо её внушало мысль простую:утратить разум, кануть в тьму пустую,просить руки, проситься на Кавказ.

Там — соблазнять ленивого стрелкасверкающей открытостью затылка,раз навсегда — и всё. Стрельба затихла,и в небе то ли бог, то ль облака.

— Я молод был сто тридцать лет назад, —проговорился антиквар печальный. —Сквозь зелень лип, по желтизне песчанойя каждый день ходил в тот дом и сад.

О, я любил её не первый год,целуя воздух и каменья сада,когда проездом — в ад или из ада —вдруг объявился тот незваный гость.

Вы Ганнибала помните? Мастакон был в делах, достиг чинов немалых.Но я о том, что правнук Ганнибаловслучайно оказался в тех местах.

Туземным мраком горячо дыша,он прыгнул в дверь. Всё вмиг переместилось.Прислуга, как в грозу, перекрестилась.И обмерла тогда моя душа.

Чужой сквозняк ударил по стеклу.Шкаф отвечал разбитою посудой.Повеяло палёным и простудой.Свеча погасла. Гость присел к столу.

Когда же вновь затеяли огонь,склонившись к ней, переменившись разом,он всем опасным африканским рабствомпотупился, как укрощённый конь.

Я ей шепнул: — Позвольте, он урод.Хоть ростом скромен, и на том спасибо.— Вы думаете? — так она спросила. —Мне кажется, совсем наоборот.

Три дня гостил, — весь кротость, доброта, —любой совет считал себе приказом.А уезжая, вольно пыхнул глазоми засмеялся красным пеклом рта.

С тех пор явился горестный намёкв лице её, в его простом порядке.Над непосильным подвигом разгадкитрудился лоб, а разгадать не мог.

Когда из сна, из глубины теплавсплывала в ней незрячая улыбка,она пугалась, будто бы ошибкалицом её допущена была.

Но нет, я не уехал на Кавказ.Я сватался. Она мне отказала.Не изменив намерений нимало,я сватался второй и третий раз.

В столетие том, в тридцать седьмом году,по-моему, зимою, да, зимою,она скончалась, не послав за мною,без видимой причины и в бреду.

Бессмертным став от горя и любви,я ведаю этим ничтожным храмом,толкую с хамом и торгую хламом,затерянный меж богом и людьми.

Но я утешен мнением молвы,что всё-таки убит он на дуэли.— Он не убит, а вы мне надоели, —сказала я, — хоть не виновны вы.

Простите мне желание рукивладеть и взять. Поделим то и это.Мне — суть предмета, вам — краса портрета:в награду, в месть, в угоду, вопреки.

Старик спросил: — Я вас не вверг в печальпризнаньем в этих бедах небывалых?— Нет, вспомнился мне правнук Ганнибалов, —сказала я, — мне лишь его и жаль.

А если вдруг, вкусивший всех наук,читатель мой заметит справедливо:— Всё это ложь, изложенная длинно, —Отвечу я: — Конечно, ложь, мой друг.

Весьма бы усложнился трезвый быт,когда б так поступали антикварыи жили вещи, как живые твари,а тот, другой, был бы и впрямь убит.

Но нет, портрет живёт в моём дому!И звон стекла! И лепет туфель бальных!И мрак свечей! И правнук Ганнибаловк сему причастен — судя по всему.

Белла Ахмадулина. Всемирная библиотека поэзии. Ростов-на-Дону, «Феникс», 1998.