Владимир Черноземцев - «Мартен»

Но сейчас не о славе речь, которую, как известно, не в пример тульским пряникам, нельзя раздаривать.

Речь о твердости и активности жизненной позиции этих коммунистов, которая, как сказал Л. И. Брежнев на XXV съезде нашей партии, наряду с сознательным отношением к общественному долгу, когда единство слова и дела становятся нормой поведения, как ничто другое возвышает личность.

Илья Шевяков

СТИХИ

* * *

Уходит день,           пустеют проходные,Закат по сопкам           пламя разметал.И моет парень           руки трудовые,И кажется,           что плещется металл.

ТЮЛЬПАНЫ

Забылись далекие страны,Но снятся по-прежнему мнеПропахшие дымомТюльпаныНа танковой пыльной броне.

* * *

Опять приходятЗори ветровые,И земляникойПахнет по утрам.Идут, как прежде,Ливни озорныеИ утопаютВ многоцветье трав.Я в ту войнуПрошел почти полсвета,Но и в огнеСмертельной полосыНапевы летаСлушал до рассветаИ выживалОт ягод и росы.

ЧЕРЕМУХА

ОпятьЯ вспомнил о войне…Слепая смертьКрушила все подряд,И тупорылый вражескийСнарядСкосил черемухуУ Ржева по весне.Мне это частоВидится во сне.Она упалаВетками вразброс,А рядом с нейУпал матрос,Окрасив кровьюЛепестковый снег.

Владимир Бухарцев

ХЛЕБ

Стихотворение

Не знаю я, с каких временПо русскому широкопольюПошел неписаный закон:Гостей встречают хлебом-солью.И не считали б на землеРоссию крепкою державой,Не будь нелегкий черный хлебЕе основой, силой, славой.В извечном сельском ремеслеХранится издревле стремленьеПередавать любовь к землеИз поколенья в поколенье.Я вспоминаю тяжкий час:Запахло дымом с хлебных пашен.В то лето многие из насПошли на бой. Тот бой был страшен.И не от этого ль огняНам дорог стал в сердца запавшийСухарь, что крепок, как броня,Землей и порохом пропахший.И вечный мир, как вечный хлеб,Мы сохраним для наших пашен.Недаром наш державный гербПшеничным колосом украшен.

Виктор Савин

ЧАРУССКИЕ ЛЕСОРУБЫ[7]

(Главы из романа)

Грузовая машина плавно бежала по деревянному настилу лежневой дороги к далеким синеющим горам. По сторонам мелькали леса, болота, крутые овраги, на дне которых струились светлые, точно хрустальные, ручьи. В кузове машины ехали на лесозаготовки рабочие. Народ разный, набранный с бору да с сосенки: в деревнях, в городах, на железнодорожных станциях, на пристанях. Люди молча поглядывали на незнакомые места, у каждого были свои думы, надежды.

На замусоленном сундучке спиной к шоферской кабине сидел угрюмый, давно не бритый мужчина в сером стеганом ватнике. Во всей фигуре чувствовалось что-то суровое, нелюдимое. Он хмуро поглядывал на пестрое скопище пассажиров, чаще всего взгляд его останавливался на немолодой, но еще довольно свежей и красивой женщине в солдатской гимнастерке, расположившейся с двумя белокурыми девочками посредине кузова. За спиной женщины на ящике примостился молодой, сильно загорелый парень с бойкими глазами, одетый в грязный измятый костюм. Он запустил руку в чужую сумку, и мужчина, сидевший на сундучке, свел брови.

— Брось, Гришка!

Парень, точно подстегнутый кнутом, съежился. Убрал руку.

Как ни в чем не бывало, потуже натянув клетчатую кепку на лоб, начал насвистывать мотив песни «Далеко в стране Иркутской».

Лежневая дорога, вначале прямая, как стрела, стала извилистой: ныряла под горки, вздымалась на крутые подъемы, огибала каменистые сопки-шиханы. По обеим сторонам громоздились штабеля бревен, поленницы дров.

С высокого увала, куда поднялась машина, открылся вид на озеро, окруженное домиками.

— Вот и Чарус, наш леспромхоз! — махнув рукой в сторону озера и поселка, сказал парень с темно-рыжими бакенбардами на впалых щеках, уполномоченный по оргнабору Иван Шевалдин.

Зырянов позвал Богданова к себе в кабинет.

— Садитесь! — показал он ему на диван.

— Я постою. — Харитон привалился плечом к косяку двери.

— О чем хочешь со мной разговаривать?

— Хочу поближе познакомиться с вами.

— Что со мной знакомиться?

— Мне только что говорили о ваших организаторских способностях. Может, бригадиром вас назначить? Первое мое впечатление о вас, надо прямо сказать, неважное.

Богданов прошел к дивану, сел, снял шапку, положил на колени.

— А куда бы ты мог поставить меня бригадиром?

— В списке, я вижу, вы записались плотником. Где вы плотничали? Что строили?

— Все приходилось делать: дома, клубы, школы, промышленные здания. Словом, что придется.

— Сами-то сибиряк?

— Нет, российский.

— А как в Сибирь попали?

— Дело прошлое. Зачем тебе об этом знать?

— Интересно все же.

— Не стоит вспоминать о старом — что было, то уплыло, быльем поросло.

— Может быть, из раскулаченных? В каком году уехали в Сибирь?

— Считай: прошло двадцать лет с лишним.

— Как раз в то время кулаки ликвидировались как класс.

— Нет, замполит, я не из кулаков. К этому чертову отродью меня не причисляй. Сызмальства кусок хлеба своим горбом добываю.

— Так что же вас из родных мест погнало в далекий край?

Богданов свел брови к переносью, взял с коленей свою шапку и начал мять в жестких, огрубевших ладонях.

— Что тебе от меня надо? — сказал он с раздражением. — По делу позвал, так говори.

— Я, товарищ Богданов, насчет вашего бригадирства хотел поговорить. Стоит ли вас бригадиром ставить? Пожалуй, не стоит.

— Дело твое, замполит. Я не навязываюсь. Тебе виднее, хозяин — барин… Только чтоб потом тебе не пришлось поклониться в ножки Харитону Богданову. Народ, который я помог завербовать на узловой станции, будет работником только под моим началом, тебе без меня с ними кашу не сварить.

— Уж и не сварить? Откуда такая уверенность?

— А вот увидишь. Насыпь на стол горох и сделай из него колобок — ничего у тебя не выйдет.

— А вы что, мастер из сухого гороха колобки делать?

— Мастер, не мастер, а в бригаду людей сколотил. Сейчас она у меня как из цемента слита.

— Где же вы сколотили бригаду?

— По дороге, как из Сибири ехал… А на той большой узловой станции пробу сдавали. Попервости сам немало крови попортил со шпаной.

— В каком-нибудь жилищном тресте работали?

— У нас свой «Сам-трест». Железнодорожники — народ богатый: тому надо домик поставить, другому крышу перекрыть. Мы, пожалуйста, на все согласны, только гони денежки на кон.

— Значит, фирма «Харитон Богданов и компания». Да, бывали на матушке Руси такие подрядчики… Был и «хозяин — барин»…

Замполит встал, открыл форточку. С улицы, залитой солнцем, хлынул свежий воздух. Расправив плечи, точно стряхивая с них какой-то невидимый груз, Зырянов широкими шагами прошелся по ковровой дорожке, потом остановился перед Богдановым, закинув руки за спину.

— Нам, Богданов, здесь подрядчики не нужны. У нас не частная лавочка. И в ножки мы никому не кланяемся… Бригадирство на производстве не каждому доверяется. А вы даже держать себя как следует не умеете. Какой же из вас бригадир будет, а?

— Твое дело, замполит, твое! Посмотрю, что ты станешь делать со всякими Синько, Шишигами?

— Воспитывать станем, Богданов.

— Хы! Воспитывала мышь котенка, пока тот слепой был. Ну что ж, ищите другого бригадира. Возьмите моих молодцов. Я и без них не пропаду.

— Зачем же вы тогда ратуете за бригаду?

— Привычка у меня такая. Не люблю в одиночку работать. Мне надо, чтобы вокруг меня народ кипел, чтобы дело спорилось. С детства приучен: работать так работать, чтобы жарко было. Чем лучше поработаешь, тем слаще отдохнешь.

— Это правда, Богданов… Ну, можете идти. Через полчаса поедете на Новинку.

Богданов встал, помял в руках шапку.

— А насчет бригадирства как?

— Ладно, Богданов, я поговорю с кем следует.