Владимир Черноземцев - «Мартен»

Все здесь по-прежнему, как и десять, и пять лет назад. Те же печи, краны, те же бешеные стрелки в пультовом. Правда, теперь они представляются мне совсем по-другому. Сегодня я почему-то усиленно хочу не просто запечатлеть в уме их пляску, а уловить напряжение, глубинный смысл всего, что кроется за ними. Мне кажется, что, не поняв этого, что-то оставишь не открытым в характере сталеварской работы, в характере сталеваров. Я, например, заметил (и это пришло далеко не сразу), что ослепительный свет в печи бывает и холодным, каким-то насильственным, и теплым, мягким, льющимся нежными, глубинными волнами. Холодный — в начале, когда обломки и куски металла, составляющие шихту, еще не расплавились. В это время сталевар поворачивает печь, чтобы равномерно прогреть шихту. Он все это делает не так, как делала бы то же самое электронная машина, а по внутренней потребности, будто не электродам, толстенным графитовым колоннам, стало тяжко, а его собственным рукам. И он поднимает электроды. Стрелки на главном пульте безжизненно падают, а на пульте слева все три замирают на одной отметке. Это значит, что моторы поднимают руки-электроды буднично, нагруженно, равномерно. Но вот печь повернута. И снова — слева стрелки вздрогнули, поднялись вверх до середины и замерли: это электроды пошли вниз. Скоро, через секунды, как только коснутся они металла, раздастся гром и из печи брызнет холодный ослепительный свет. В этот момент все стрелки начнут ту самую чудовищную пляску под аккомпанемент раскатов рукотворного грома. Электроды-руки все время в движении: вверх — вниз, вверх — вниз. Так регулируется сила вольтовой дуги. Это невероятно трудно. Это под силу только машинам, которые — продолжение рук сталевара, его помощники. Оттого, когда он смотрит на стрелки, не слышит шума и посторонних слов. Здесь слишком высокое трудовое напряжение.

Вскоре из печи начинает литься мягкий, теплый, спокойный свет. Это значит, что шихта расплавилась. Ее поверхность становится ровной, спокойной. Стрелки еще продолжают дрожать, но уже как-то умиротворенно, устало, время от времени. Зато у сталеваров наступает самая ответственная, самая сложная пора — рафинирование и доводка плавки. Невольно начинаешь волноваться, чувствуя это внутреннее человеческое напряжение, этот на пределе возможности темп, определяемый самим огнем, когда ни подождать, ни прервать, ни перекурить, ни смахнуть пот с лица, когда все время — бегом. Бегом — вниз, в кузницу: здесь под пневмомолотом пробуют металл на пластичность, бегом — к пневмопочте с образцами для химлаборатории, бегом — навстречу подручному, с новым образцом, тот перехватывает его на ходу, а сталевар — бегом — снова к печи.

Сталеваров подгоняет кипящая сталь. Мне кажется, что этим пользуются некоторые горе-руководители, не занимающиеся внедрением всевозможных приспособлений, призванных облегчать труд у печи. Они знают, что, начав плавку, ее уже не бросишь, чего бы это ни стоило творцу, с каким бы напряжением и трудностями он ни столкнулся. Не отсюда ли прижившийся в сталеплавильных цехах консерватизм. В том же втором электросталеплавильном за тридцать лет по сути ничего не внедрено из новой техники для облегчения и упрощения труда. Все почти без изменения…

…Зато годы изрядно перекроили саму бригаду. Это стало понятно с первых слов при последней встрече у печи имени «Правды». Из-за болезни вышел на пенсию первым Николай Иванович Андрианов. Недавно на отдых проводили Михаила Федоровича Гуляева. Совсем немного рабочих смен у родной печи осталось у Петракова.

— Кто же будет у печи? — возникает беспокойный вопрос.

На него ответили сами сталевары-ветераны. Ответили всей своей жизнью. Они подготовили учеников, Вместо них остаются подручные. Бывший подручный Петракова Виктор Пересторонин — вновь занял место у пульта, сменив Андрианова, коммунист Евгений Малков, когда пришло время, сменил Гуляева.

— Михаил Александрович, — спрашиваю у Петракова, — а вас кто сменит?

— Вполне может работать самостоятельно мой подручный Валерий Шерстнев. Я его давно подготовил.

И я снова убеждаюсь, что Петраков, — это не только класс мастерства, не только тысячи тонн сверхплановой стали. Это настоящая школа, именуемая рабочей традицией. Почему? Хотя бы потому, что и один из лучших старших мастеров цеха Тимофей Ряхов — тоже бывший подручный Петракова. А у Ряхова теперь своя школа. И пойдут отныне искры, зароненные Петраковым, к другим, уже неизвестным ему ученикам.

…— Так как же с единым нарядом? — спрашиваю я у Марка Николаевича Бурикова.

— Пока держимся.

— Что значит — пока?

— Знаешь, какое это дело? Никому не хочется, чтоб других на себе тянуть. Если все будут стараться, будет и единый наряд.

— Марк Николаевич, вы теперь скоро будете на печи самым старшим, самым опытным, самым заслуженным. На вас ложится вся ответственность — партийная ответственность — за судьбу замечательного начинания.

Нет, мне это не показалось. Я увидел, как посерьезнели глаза сталевара при слове ответственность. Наверное, он уже много думал об этом и помнит о своем долге перед молодыми напарниками, перед заводом и всей его славной историей.

Что касается Петракова, то он смотрит на продолжение своего дела с завидным оптимизмом:

— Было бы очень больно, если бы забыли о хорошем начинании. Больно, потому что этому отдана большая часть жизни. Но на днях я прочитал, что во втором мартеновском нашего завода сталевары вновь перешли на единый наряд. Нет, теперь это не умрет и не забудется. Хорошее люди крепко помнят…

Есть у златоустовцев красивая легенда о «коренной тайности», иначе — о тайне булата. Булат — это визитная карточка города. Всякий, кто к нам приезжает, первым делом спрашивает:

— А что, могут на вашем заводе булат отлить?

Звоню однажды начальнику центральной лаборатории металлургического завода доктору технических наук Г. А. Хасину, договариваюсь о встрече и сразу же задаю ему вопрос о том, что такое булат и можно ли его получить сегодня на заводе. Каким анахронизмом прозвучал мой дилетантский вопрос, я понял сразу, войдя в этот заводской храм науки, где электронный микроскоп, лаборатории со сложными названиями, возглавляемые кандидатами наук…

— Булат всегда представлял и загадку, и большой интерес, — начал разговор Г. А. Хасин. — Наверное, это оттого, что доля его выплавки в общем производстве стали во все времена, в том числе и при Аносове, была крайне незначительной. Почему? Да потому, что строгой технологии его получения не существовало. Аносов и его последователи поняли принцип, но при плавке у них всегда был элемент случайности.

Дело в том, что булат — типичный выразитель неоднородности структуры металла. Именно этим определяется и его рисунок и физические свойства — твердость, упругость, острота булата. Структура его такова, что кристаллические составляющие живут своей жизнью. Мягкие как бы армируют очень твердые, но хрупкие, а в единстве получается уникальный материал.

Очень длительное время, по сути весь наш век, господствует мнение, что главное в стали — ее однородность, а неоднородность воспринимается как зло. Само существование булата, как представителя неоднородной структуры, опровергает это мнение. И мы уже неоднократно доказали, что в некоторых случаях в металле неоднородность более предпочтима. Важно понять закономерности и научиться управлять неоднородностью, получая желаемые свойства.

А что касается выплавки булата, то, думаю, особой сложности сейчас это не представляет. На заводе есть такая технология. Но булат сегодня не нужен. Он в 90 случаях из 100 неконкурентоспособен по сравнению с современными марками стали. Даже сверло из него сгорит через считанные минуты. Так что речь может идти только об историческом интересе, о традициях златоустовских мастеров…

Но, честно признаться, все, что говорилось дальше, уже проходило мимо меня. В сознании застряли слова о неоднородности структуры, о ее праве на жизнь, о ее исключительной прочности при определенных условиях, о том, что главное — постичь тайну управления такой структурой. Но ведь и любая бригада, любой коллектив — это тоже… неоднородная структура.

Может быть, это объясняется моим особо пристрастным отношением к сталеварам печи имени газеты «Правда», но я тут же вспомнил о ней и поразился: все, что говорилось сейчас о тайне прочности булата, без натяжек относится и к этому уникальному человеческому сплаву, сплаву друзей, коммунистов, который удалось им получить совместно. Правда, я склонен полагать, что главным мастером, получившим такой сплав, все-таки остается М. А. Петраков.

Но сейчас не о славе речь, которую, как известно, не в пример тульским пряникам, нельзя раздаривать.