Василий Бетаки - За полвека

Холмы флорентийские вскоре

Взойдут в темноте предо мной,

Картины созвездий ковровых

Погаснут одна за другой,

И лень флорентийская снова

Нависнет над каждой строкой,

И станет сонет непригоден

Для века верлибра и тьмы,

И строки "Еврейских мелодий"

Вернутся обратно в псалмы,

И реки к истоку от устья

Вернутся (с водицей морской!),

А новые "Стансы к Августе"

Вернутся к Августе другой,

Вернётся Вергилий в нестрашный,

Сценический, дантовский ад;

И только Пизанская башня

Все падает, падает, пад…

184.

Урбино пахнет резедой. Точней —

Урбино пахнет тёплой женской ночью,

Точней — Урбино пахнет резедой…

Но это, видимо, одно и то же:

При лунном свете голубеет кожа

У женщины…

Ночь.

Городок пустой.

Столбы его холодного собора,

Нависшие над пряной резедой,

Его порталы — острой темнотой

Не в силах помешать ночному пиру

Голубизны.

Меж камнем и душой

Спор в пользу резеды легко решится:

Тяжёлый купол лунности страшится,

Последний свет всегда за резедой,

Прозрачный запах кожи голубой

Не оттеняет — оттесняет прочие…

Урбино пахнет очень женской ночью

И — тёплой синью.

То есть — резедой…

185.

КАНЦОНЕТТА

Ямщик лихой, седое время

Везёт, не слезет с облучка…

А. С. Пушкин. "Телега жизни".

Огни за стёклами вагона

Как спички чиркают в окно,

Мелькнёт бездонной ночи дно,

Как закопчёная икона.

А мне, пожалуй, всё равно:

В квадрате, где черным-черно,

Мне предъявите хоть дракона —

Георгию определённо

Завидовать не стану, но

Мне жить мешает лишь одно:

Стук рельс в начале перегона.

Потом становится темно,

И вроде — тихо, вроде — сонно…

Огни за стёклами вагона,

Года за стёклами вагона,

Как спички чиркают в окно.

Из них слагается канцона

О том, что у меня вино

Стоит на столике вагона,

И где-то там, нескоро — дно…

Так будет же повторено:

"Года за стёклами вагона

Как спички чиркают в окно"…

Поезд Париж — Базель.

186.

АЛЬПИЙСКИЕ ВАРИАЦИИ НА КАВКАЗСКУЮ ТЕМУ

1.

У савойской кривой реки

Мутный голос Куры.

Пахнут каменным дворики

От тбилисской жары.

Базилик спорит с мятою,

С беленою — полынь,

Козьим сыром пропахшая

Над базаром стена,

На вершинах распятые,

Мачты врезаны в синь,

И кругом горы — чашею,

И тропа не видна:

То вершины, то ямы,

Сколько гор, сколько лет…

Так — мозаики в храмах

Цвет сменяют на цвет,

Так — витражи в закате

Изменяют цвета,

И на светлые платья

Тень вина пролита.

2.

А в Тбилиси в подвале

Как звучало по-гру…?

Что за скрипки взвывали

Наверху, на ветру?

На Мтацминду вплывали

Ожерелья огней.

Лето.

Ночь.

А была ли?

Я не помню о ней…

Я не помню о Грузии

У савойских озёр:

Судьбы общие сузили,

Как в ущелье — обзор,

И давно не узнать их —

Сколько гор, сколько лет!

А витражи в закате

Все меняют свой цвет…

3.

Вот и смешаны краски

Под нависшей горой.

И совсем не кавказский

Гром. И не над Курой…

Разве душу что сузило,

Судьбы сделало злей,

Что чужой стала Грузия,

А Савойя — своей?

Чьи же в отсвете облака

Проступают черты?

Так менявшая облики,

Лишь теперь это — ты?

Та же самая женщина,

В ту же самую синь…

На Мтацминде обещана,

А сбылась лишь в Анси,

Где витражи в закате

Чуть меняют цвета —

И на светлые платья

Тень вина пролита…

187.

Крикливы птицы бретонских скал.

Плывёт гнилая доска.

Отливу — песка таскать, не перетаскать,

Отлив, прилив, бесконечность… Опять

Прилив, отлив, тоска!

Водоросли — волосы

спящих каменным сном русалок

(Смолкает гул, дробящийся о скалу).

Когда-то, в глубине, её бронзовое плечо моего касалось…

(Сползает шорох брызг с рыжих камней,

Торчит зелёное что-то, как плоский лук).

Но через всё — приглушённый топот коней!

Они там, на юге где-то. И это —

Доказательство, что километры — враньё!

Звуки угасли, осталось эхо

(Только эхо того, что я когда-то слыхал,

Но оно — моё!).

Эхо — оно даже нематериальней тени,

Которую ветер только что колыхал.

Эхо прошлого — это завтрашний голос

Ещё не пробившихся на свет растений

У серых и рыжих скал

На грани воды…

А я, давних столетий отлетевший осколок,

Когда ещё были кони,

Я к волнам ускакал

От берёз, от холода, от беды…

Ветер, будь добр,

Через пролив меня, как слепого, переведи!

Извини, у меня давно уже паруса нет…

Crozon, 2000 г.

188.

На сером краю промокшего мира,

Чуть смолкнут прибои, ветра и грома,

Смыкаются в тучах последние дыры,

Смягчаются острые скалы Пен Хира —

Их грани срезает, скругляет туман…

И всё: даже чаек не слышно в тумане,

А может, и чайки тоже молчат?

Но только прилив заиграет камнями,

И выдохнет шорох песчаных камланий,

Как все голоса наконец-то включат —

И вот нам расскажут — о чём небывалом? -

Те, разом порвавшие с немотой,

Те скалы…

Вот-вот — вал за валом —

По скалам…

Но нИ о чем…

Брызги.

Прибой.

2003 г.

189.

Ветер и вереск,

Вереск и ветер,

Узкие тропки

Над океаном,

Где-то внизу там

Белые плети

Хлещут по скалам,

Трещинам, ранам…

Ветер и вереск.

Вереск и ветер;

В яркой колючке

Жёлтым цветущей

Неистребима

Память о лете —

Вереск лиловый

И вездесущий.

Вереск и ветер,

Ветер и вереск,

В вереске ветер

Жёлто-лиловый,

И не пройти там,

И не поверить:

Ланды пустынны.

С неба — ни слова.

Pointe de Dinan, Bretagne

190.

БРЕТОНСКИЙ НАТЮРМОРТ

В жёлтом хаосе низкого дрока

Между клумбами синих гортензий

Бродит ветер морской, нетрезвый,

И скрипят деревянные кресла.

А какой-то — в рыбацкой шляпе,

За столом, среди синих гортензий,

Пьёт, квадратную девку облапив.

До чего ж она некрасива!

…Парусина. Свитер. Палитра.

Чашки глиняные тёмно-синие

И шуршанье жёлтого сидра…

Некрасивы и чашки эти,

И кувшин, и аляповатый

Мнущий кучи гортензий ветер,

Будто синие клочья ваты,

Некрасивы на блюде мидии —

Всё, что смотрится поодиночке…

А вот если вместе увидеть —

Тридцать строк в единственной строчке! -

Этот стих остановит мгновенье

И подарит девке сиянье,

Он погасит и ветер нетрезвый,

И сердитого сидра шуршанье.

Озарятся клумбы гортензий,

Заблестит чёрно-розовым блюдо

От креветок и лаковых мидий,

Расцветёт в цветнике посуды

Вечер цвета заплаканной меди!

Landevennec, 2002 г.

191.

СКАЗАНИЕ О ДРЕВНЕМ БРЕТОНСКОМ ГОРОДЕ ИС,

О НЕЧЕСТИВОМ КОРОЛЕ ГРАЛЛОНЕ И ЕГО МОРСКОМ КОНЕ,

О ПРИНЦЕССЕ ДАХУТЕ И О РЕСТОРАНЧИКЕ В ПОРТУ ДУАРНОНЭ

Вадиму Каплуновскому

(для голоса и шарманки)

В устье реки, в начале океана

Разнокалиберные мачты торчат.

Яркие машины в слезах тумана

По краям порта запаркованы в ряд.

Если с чёрных скал над заливом Дуарнонэ

В лунную полночь смотреть вниз,

Говорят, померещится в заливе на дне

Затопленный город Ис.

А может, и вовсе он был не тут,

А за мысом — где берег особенно крут…

Но если забраться на самую верхотуру

Холма над портом Дуарнонэ —

Руины городских стен,

Романскую церквушку,

Обломки дворца,

Заплетённую водорослями скульптуру

В тихую погоду видно на дне…