Александр Владимирович Соболев - Бухенвальдский набат
Декабрь, 1979
ЗЕМНЫЕ РАДОСТИ
В погожий день, какого нет приятнее,шел теплоход сквозь голубой простор.Я был на палубе и спорящих приятелейнечаянно подслушал разговор.Один сказал: — Ты на пороге старостии все еще толкуешь о борьбе.Но вот ответь: ты знал земные радости?..Поди, они неведомы тебе —с гулянками, пикантными романами,с уменьем быть женато-холостым,с роскошными ночными ресторанамии женщинами яркой красоты...С курортами, служебными успехами,с наградами, завистливой молвой,с начальственными важными доспехамии двухэтажной дачей под Москвой.Всяк был бы рад вкусить такие сладости.И ты себе признайся самому:не смог ты получить земные радостии не лукавь: «Они, мол, ни к чему»...
— Тебя, поверь, я слушал с удивлением, —сказал другой, — я вовсе не ханжа,я, как и ты, не против ублаженияи живота, и тела... Но душа?!Земля, без суеты и без парадности,всей красотой обращена ко мнеи дарит щедро мне такие радости,которых не вкушал ты и во сне.Волнует ли тебя садов цветение?А трепетная нежность алых роз?Мечтал ли ты при соловьином пении?Любовно гладил ли стволы берез?Иль одурманенный парами ресторанными,плененный той, «завистливой молвой»,не любовался тихими полянамии звезд не замечал над головой?
Пойми, увидеть штука непростая,как «спит Земля в сияньи голубом»,и услыхать, как «роща золотаяотговорила милым языком».Тебя ж слепит успех и миг удачливыйда женских губ накрашенный коралл.Что ж, с новой «Волгой», двухэтажной дачею,ты сам себя нещадно обокрал...
И удалились от меня приятели.Меж ними, верно, продолжался спор.Был ясный день, какого нет приятнее.Плыл теплоход сквозь голубой простор.
1980
* * *
Хоть мне уже за шесть десятков,но я юнцом вскочил бы в круги ну давай плясать вприсядку,когда бы в одночасье, вдругузнал, что пала тирания,рассеченная вдоль ствола,и что несчастная Россиявсерьез Свободу обрела!
1980
В СЕЛО СВЕТЛОГОРЬЕ ДОСТАВИЛИ ГРОБ...
IВ Россиюиз Афганистана,на черных крыльях монопланов,плывут,плывут,плывут гробы...В них — убиенные Иваны,двадцатилетние рабы,рабы коварнейшего строя!Нет, вы не пали как герои:злодеями в чужом домувас смерть настигла,мрак сокроетвас, не известных никому.
...Почти мальчишками когда-то,в руках с разящим автоматом,за Родину мы шли вперед —освободители - солдаты.В народе подвиг наш живет.
А вас кто,по какому правуна смерть бесславную направил?Какой вандал?Каких кровей?Чтоб стали вы червей потравойво имя правящих червей?!К чему вам те, чужие горы,чужие города, просторы?Своя ж земля полупуста!..
Непокоренных люты взоры,их месть жестока,но свята! IIВ село Светлогорьедоставили гробс останками Вани Петрова.Торчалоцинкованный ящик,как горб,напротив родимого крова.Казалось, что теменьнакрыла крыломсредь белого дня Светлогорье.И семь деревень окружили тот дом,тот гроб,то бездонное горе.Селенья сомкнулисьв печальном кольце,не веря, что парня не стало.Несчастная мать,без кровинки в лице,над сыном своим причитала,она причитала, безмерно скорбя:— Очнись, мой соколичек ясный!Неужто затем родила я тебя,чтоб ты был убит понапрасну?!И женщины плакали горько вокруг,стонало мужское молчанье.А мать поднялась вдруг у гробаи вдругвозвысилась, как изваянье!Всего лишь промолвила несколько слов— За них, — и на гроб указала, —к ответу призвать быкремлевских отцов!Так, люди? Я верно сказала?!Вы слышите, что я сказала?!Толпа безответно молчала —рабы! IIIВ Россиюиз Афганистана,на черных крыльях монопланов,плывут,плывут,плывут гробы...
Июль, 1980
* * *
Строки мои, строки,чудо иль не чудо?Ваши где истоки,кто вы и откуда?Я того не знаю:днями и ночамия вас не слагаю,вы родитесь сами.
Строфы мои, строфы,вы — моя отрава,вы — моя Голгофа,честь моя и слава.Три строфы высокихпесней в небо взмылии какой широкиймне простор открыли.Прочих супостатыдержат на запоре...
Строки-арестанты —боль моя и горе...Вы — мои посевы,вы — из сердца соки,вы — души напевы,строки мои, строки...
1980
* * *
Быть может, это совпаденье,в чем тут секрет — мне невдомек:почти всегда в мой день рожденьябывает солнечный денек.
Еще вчера гуляли тучи,не август — осень на дворе.А нынче будто маг могучийочистил небо на заре.И наяву, не в чудной сказке,в сиянье радостного дняраскрылись снова лета краскивсё для меня,всё для меняи для моей котёнки тоже...
Прошу тебя,на всем путисвети нам чаще, если можешь,свети нам, солнышко, свети!
1980
ЕРЕТИКИ
Еретиков в средневековьесжигала церковь на кострах.Так проще: убивать без кровии всенародно сеять страх.
Иезуитам вопреки,через костры,застенки,годы,всё множатся еретики —правофланговые свободы.Непокоренные, они,сегодня на Руси, в ГУЛАГе,высоко держат правды стягикак негасимые огни...
Еретикам и я сродни.
1980
* * *
Угомонись ты, гуманист!Хоть будь героем из героев,хоть будь ты фанатичен втрое,красно, как Цицерон, речист,бей в барабан и день и ночь,зови людей к Добру и Свету,Зло, полонившее планету,увы, тебе не превозмочь.Вокруг — тугая темнота,а ты всего-то слабый лучик!Ты до смерти себя замучишь,лишь повторив удел Христа.А он в страданиях угас,умолк, распятый на тесине...В народной гуще, как в трясине,тонул его призывный глас...
Угомонись ты, гуманист!А коль не можешь —что ж, как прежде,вопи о призрачной надежде,труби,трагический горнист!
1980
* * *
Я знаю,я знаю,я знаю:жесток человеческий род.He раз журавлиную стаю,не раз лебединую стаютаранил двуногий урод.Но это лишь мелочь —в сравненье...
Обличьем на волка похож,втыкает в живот с упоеньемдвуногий двуногому нож.Паденья людского минута,а кто-то заметит: «Пустяк»...Ведь есть палачи, что Малютапред ними ягненок как будто,милейший мучитель-добряк...
Не вытерпит даже бумага,и та захлебнется в крови,коль ей палачи из ГУЛАГаповедают прямо и наглобессчетные зверства свои.
Взгляните,как зримо,как зримо,видна эта жуткая даль:мрак адских печей Освенцима,пылающий смерч Хиросимыи ужаса стон — Бухенвальд...
Я знаю,я знаю,я знаю:жесток человеческий род....Летит лебединая стая,летит журавлиная стая.Опомнись, двуногий урод!
Увы! Я напрасно взываю:таков человеческий род!..
1980
