Виктор Гюго - Том 12. Стихотворения
Джерси, июль 1853
IV
ПЕСНЯ
Мы гуляли там, меж седых развалинБашни вековой;Доносился к нам, смутен и печален,Говор волн глухой.
Все ж понятен был нам напев стихии,Отзвук дальних бурь;Звал он: «Встаньте вновь, истины святые!Просияй, лазурь!
Мир захвачен в плен, и закон — в руинах,Всюду звон оков;Взвейтесь в небеса на крылах орлиных,Мысли мудрецов!
Встаньте, возродясь, в полнозвучном хореЗаалевших вод,Над ночною тьмой вскиньте ваши зори,Солнце и народ!
Вас же, — пусть летит с молнией шальною,С громом стая гроз, —Не сломить грозе, не свалить прибою,Узник и утес!»
Джерси, октябрь 1852
V
БЛЕСК
О, время дивное! О, хохот до истерикВсех европейских стран, всех штатов двух Америк!
Утесы льют слезу! Кровь капает с икон,Кой-как повешенных! Косят глаза мадонн!Все монстры чудные, о ком и не слыхали,С чистосердечием пред миром воссияли!Вот жалуется пот, что деготь — страх смердит!Обнюхав Шейлока, орет Иуда: «Жид!»Мышьяк разоблачил все подлости морфина!Взор укоризненный вперяет МессалинаВ разгульную Готон, и, значит, быть грозе,И в подлости Дюпен изобличил Созе!
Да, здесь карманщика клеймит громила глухо,Фальстаф уставил перст Силену прямо в брюхо,И, на глаза спустив ресниц густую тень,Стыдливо Ласенер бормочет: «То — Кастень!»
Я созерцаю век — и я имею право:Страданье — мой удел, а смех — моя забава…Найдет ли бедная старуха Клио путь,Чтобы из этого кошмара ускользнуть?Империю до дна я вижу как воочью,Когда, не в силах спать, я у окошка ночьюМечтаю, а вдали сверкает тяжелоСквозь мглу и океан маяк у Сен-Мало…Каким безумием весь этот бред измерить?Да, факт: империя — я не могу поверить! —Пятью бандитами воскрешена в полдня.Наполеон-Титан дремал!.. О, западня!..Прощен отечеством, он спал в покое склепа,Когда с ножами вдруг, кроваво и свирепо,Бандиты ринулись, — и сутки шла борьба!Наполеон-Пигмей родился в ней. Судьба,Слуга безжалостный святого искупленья,В кровь палец обмакнув, метнула оскорбленьеЗнаменам порванным, лохмотьям прежних слав,Карикатурой сей могилу запятнав.
И вот — они цветут! Цветут! Окиньте взглядом!О, срамом вздутая эпоха с голым задом!Он царствует, фигляр, — под общий смех и глум, —И шепчет, руку вздев: «Mentior, ergo sum».[7]Дни, месяцы, года идут, а сей флегматик,Порой вдруг бешеный, сей сумрачный лунатик,Что прозван Бомбою, царит за годом год,И преступление с ним об руку идет.Какое зрелище! Гуляет, вздернув плечи,Химера мерзкая с фигурой человечьейСредь бела дня! Кишат на коже у негоСюэнов скопища, — глядите! — Ничего:Он шествует нагим, бесстыдным, наглым, темным,Бароша не прикрыв хотя б листочком скромным!Макиавелли рад он показать, смеясь,Своей присяги труп, что им же брошен в грязь.Он сыплет золотом. Скорей! Давайте шляпу!Маньян подставил клюв, Тролон распялил лапу.Все ладно! Подлецы мерзавца чтут главой!Все чудно! Правильно! Итог всему простой:Им церковь пленена, им опера объята;Украл он? С нами бог! Зарезал он? Кантата!
По барину — слуга, по нравам — и закон;Империя — сплошной блистающий притон;Презренье хлопает в ладоши: «Браво! Браво!»Все согласовано: и камень и оправа.Ну и коллекция! Ну, выбор! Ну, дворец!Одним Лойола — дед, другим Бабеф — отец.Нет, ни в Венеции не встретишь, ни в БергамоСтоль мерзостных личин среди свистков и гама!Где цель у общества? Кто все права поверг?Все перевернуто изнанкою наверх.Отброс презреннейший красуется на троне.Тряпичники бредут в ночи, среди зловоний,Крюки нечистые направив на сенат…Вот власть имущие, вот все они подряд,Что в низости живут, чтоб умереть святошей:Вот президент палат, префект, министр — под ношейДел государственных томящиеся… КтоСей побирушка, рвань, любивший Фликото,Сильнее, чем Шеве, — католик правоверный,Что жил на чердаке и спал на тряпке скверной,И целый день строчил, немыт, но горделив,Дух псины вымокшей вокруг распространив?Он в государственном теперь сидит советеЗа тридцать тысяч в год… Другой вот на примете:Он был бухгалтером и — жулик или вор? —Подчистил записи. Теперь он прокурор.Вон тот — по ярмаркам скитался с обезьяной,А ныне — депутат. Вот тот — в рубашке рванойШатался шесть недель и, на носках войдяВ чужую комнату, снял тихо ключ с гвоздяИ все исподнее похитил из комода;Описана ли где в сказаниях народаСтоль пламенная страсть до нижнего белья?Вчера домашний вор, сегодня стал — судья.Вон те, духовники всей шайки, если надо,Из папы выдоят энциклику для стада.Вон те, газетчики, хотя бы тем сильны,Что частным образом с самим Христом дружны;Когда они твердят, как о своей квартире,О храме, — я готов им верить: в этом миреЛишь им одним к лицу жить, праведно постясь,И вовлекать святых в интимнейшую связь.Ужиться мог бы ведь с Вейо святой Антоний!..Вон дальше — генерал, что смотрит благосклонней,Чем даже капеллан: откормлен он вдвойне.Тот— плут. У этого сломали на спинеДве дюжины тростей. Взгляните на каналью:Когда январь нас жжет как бы каленой сталью,В опорках стоптанных и каблуков лишен,Он мудро надевал две пары панталон,Чьи дыры, к счастию, нигде не совпадали;Теперь в сенате он — как некогда в подвале;Об этом «некогда» я память сберегу…То брюхо видите? — Опуль. Тот нос? — Аргу.Тот поп — он даже здесь покрыт своим позором.Бежим! История наносит с хладным взоромРойе — удар бича, Монжи — пинок ногой.Один плечо потер, погладил зад другой,И ничего! Живут. Кто может их обидеть?..И чем? А господин, привыкший ненавидетьСвободомыслие толпы, трибун, газет,Совсем не жаждущий себя тащить на свет, —Доволен может быть; успех сверх ожиданий:Сияние двора и блеск лакейской дряни,Казалось цезарю, мир ослепят до слез,Чтоб все смежили взор… Все затыкают нос.
Возьмем-ка Богарне и разглядим под лупой,Сначала одного, потом со всею труппой.Добра — ни зернышка, хотя бы напоказ!Свирепость лишь да грязь; а человек — погас.То, что мы тупостью душевной называем,Прекрасно впрок идет презренным негодяям.
Вслед сброду этому тьмы простофиль идут;Все Трибуле-шуты, все Санчо Пансы тут.На них любой режим любую кладь навьючитИ всякой пакости сих добряков обучит.Руфины — в мокрецах, Сеяны — без копыт,Но как в седле тиран в сенате том сидит.Там солдафон с судьей гремят одним оркестром:Тот короля казнил, тот к урне шел с де Местром;Во всех парламентах у них местечко есть;Видавшие Мори к Сибуру могут лезть;Им весело; они смеются трюкам старым,Башками лысыми тряся по кулуарам;При дяде подлые, те старики сейчас,Во дни племянника, гнуснее во сто раз.Сих мандаринов сонм, что в ноги пал татарам,Спешит к ним с верностью, с любовью и с катарром,И смотрит богдыхан, приветливо смеясь,На одряхлевшую до слабоумья мразь.
Ликует банда! Есть чем ей развлечься ныне.Союз, где коршуны довольны и гусыни!
Вы, августы, в сенат вносившие поройПроекты соуса для рыбы отварной;Ты, с шеей лебедя, властительница Нила;Ты, Борджа, бредивший там, где вино свалило;Ты, черных деспотов германских злобный род;Ты, секший море Ксеркс, и неба враг — Нимрод;Кайафа, ты, кто сплел венок терновый Правде;Ты, Мессалины муж и Агриппины, Клавдий;Ты, Коммод, в сонм богов введенный на земле;Вы, Росас, Итурбид, Сулук и Ришелье;Монахи — над умом и словом бич подъятый;Ты, Инквизиция; вы, Звездные Палаты;Советы Десяти; суды, где меркнет свет;Султаны грозные — Мурад, Селим, Ахмет;Цари из букварей — кого боятся дети,Князья, и герцоги, и папы всех столетий,Тираны — сплошь в крови, но боги во плоти, —Скажите, можно ль грань, предел, рубеж найти,Где прекращается душевное увечье:Растленье общества и низость человечья?..
И под напев смычков вся банда в пляс пошла!Бал в думе городской; в сенате бал-гала.Пляшите, судьи: вам приличен танец шпаги;Вам — полька, Фульд с Мопа, клейменые бродяги,И ты, Персиль, чей нос — как гильотинный нож;Потопай, Домбидо, весь дом кидая в дрожь;Пляшите, волки; в пляс, шакалы и гиены,Каких не знал Бюффон, — Делангли и Дюпены;Медведи Бустрапы, намордники надев,Вальсируйте — Парье, Бийо, Друэн, Лебеф;Форе и Леруа, убийцы, гряньте плясомС Опулем-тыквою, с Мюратом толстомясым!В Кайенне ж, в Африке, предсмертный хрип стоит;И «Дюгеклен», понтон, ребятами набитДесятилетними («злодеев» истребляют), —И те, завшивлены, в чахотке погибают;И матери, в слезах, на пышный глядя трон,Не знают даже, где их мальчик погребен!И вновь Сансон, палач, к нам выполз из берлоги,И часто вечером наводят ужас дроги:Влачатся медленно по грубой мостовой,И что-то прыгает в корзине кровяной!..О, дайте, дайте мне бежать на берег моряИ свежий запах волн вдыхать, вдали от горя!..Смеется Джерси мой, свободный островок;Стада овец в лугах; цветет веселый дрок;Шелками белыми на скалы пена плещет;Порой на дальний холм, где острый ветер хлещет,Взлетит горячий конь и, гриву распустив.Под небо ржанием кидает свой призыв!
Джерси, 24 мая 1853
