Вячеслав Ладогин - Спички

Муза без отчества

Муза без отчества, в синих цветочках халат,Смуглая старожительница коммуналкиИз двадцати пяти комнат дом №… по Фонтанке,Где коридоры во мраке коричневом спят,В четверть накала далёкие лампочки ваттСорок горят —

Муза без отчества тёмной от старости ру-кой ощущая костыльную тряпку на ручке,Грязное жёлтое дерево в кадр БертолуччиВтягивает по линялому в проплешь ковруК жёлтым перинам, решив: нынче нет, не помру,И под себя не насру.

Тело худющее смуглого цвета блокады,Где черноту с белокожестью немец смешалНа произвольной палитре, – надсадно дыша,Хрипло гортанью свистя – в двери выползти надо,Тощая в выпуклых венах немеет нога-то,Экая гада.

Вздёрнут подмышку костыль, задирая халат,И на здоровую ногу, засалена, шлёпкаЧудом христовым наделась, и светится тропкаПо коридору. Как в тыл дерзновенный десантВыброшен мощный, старуха бредёт наугад.Жители спят.

Здесь Александров, там Крутовы, там – Ромашовы,Строй из дверей, а в конце зеленеет сортирМасляной дверью… нога, дрянь, фашист, дезертир,Слушать не хочет команд своего боевогоМаршала Музы без отчества. Твердое словоНогу сурово

В бой призывает. И вот – дверь перед ней.Крашенный синим бачок, цепь висит, свинцовея,Ручка оборвана жёлтая. Бог, впрочем, с нею,Крашенный маслом стульчак… важно сесть ей скорей,Ибо нога. Ибо и на закате ей днейСтыдно людей.

Опорожнение. Грохот унёс нечистоты.«Не под себя», – шепчет Муза без отчества, «неБабкину гажу перину»… и шепчет в густой тишинеПравой ноге: «что ты прыгаешь, дурочка, что ты…Угомонися, немного осталась работы,Сдохну и всё тут.

«Родился в Питере, друзья…»

Родился в Питере, друзья,Жил у Пяти углов.Я не сужу людей, но яСужу временщиков.Кто мой герой, душа моя? —Купец Калашни-ков:Он, не судя людей, как я,Судил временщиков.

Зелёный носок

(сатирическая поэма)

В 12-м часу побрёл, зевая, в спальнюБорис Пудведев. Он в разводе, спит один.Куда как слаще спать на кожистом диване,Хотя нешуточный альков есть, балдахин,Пудведев спит «по-холостяцки, по-простому»,Как любит сказануть, легонечко хмелён.Сорочку положил на стул. И брюки. К слову,Без скобок доложу: пожалуй, складен он…Животик есть, да ведь не пузище – животик!Немного дряблости на ляжках. В целом – всё жБорис Михайлович – стройняшка. Прехорош!Любашечка звала его: «Борюнь, мой котик».Но Любки нет. Один. Что ж, раз таков расклад!Сам плюхнулся в постель. И простыни хрустят.

Чу! Нос задвигался, ища непроизвольноИсточник запаха мертвецкого вокруг.Глаза прикрытые раскрылись недовольно.Борис Михайлович наморщил лоб и вдругСпустил лениво на пол ноги: «Чем воняет»? —Борис бормочет сонно, – «что за чёрт»?Ба! На подушке, презелёный возлегаетИсштопанный носок. Герой разинул рот.Опомнясь же – как звезданёт по этажерке.Ну, братия мои, не спать служанке Верке!Звонок. Вот и она. Дрожит в руке носок.Торнадо бешенства свирепствует в обоих:Борис Пудведев – монумент в трико трусов —Дымится и шипит: «Вас, Верочка, с любовьюПоздравить? Где баран, грешивший впопыхахНа фирменном белье, в неслыханных носках»?Бряк Верка в обморок. Секьюрити уносятНосок, а с ним и Верку. КоньякуПудведев грустный принести из шкафа просит.Ложится. Егозит на правильном боку.И чувствует могильный запах несусветный…Носок!!! И задрожал, крестясь, Бориска бедный.

И где бы с этих пор бедняк ни отдыхал,Зелёный там носок был, и благоухал.Бывал с носком герой и в Греции, и в Риме,В Париже, в Катманду и в Иерусалиме —Везде, куда его забрасывала жись.Не вечно ведь сидеть! Ведь так и так ложись.И тут носок как тут несносный развонялся.Борис Михайлович теперь не высыпался,Вдыхая гадостный бессонный аромат.Всегда он был несвеж. Всегда ходил помят.Наметились круги под красными глазами.А рассказать друзьям нельзя – судите сами,Кого б позвали вы в свидетели носка?И стискивала дух английская тоска.

Он визы оформлял. Он от тоски скрывался,Но вонь была сильней, чем дальше улетал.Менялась вонь! И постепенно догадалсяБорис Михайлович, что запаха «накал»Зависит очень странным образом от места,В котором он сегодня будет почивать:Южнее был душок невероятно мерзок,А к северу имел привычку «затухать».Подумалось: «А что б по «всей Руси великой»,(как Пушкин сказанул) вояж не сделать мне?Избавлюсь, может быть, от вони (рифма – дикой?),Ведь есть там где-нибудь местечко, чтоб во снеТам не было носка, где воздух стал бы свежим,Воспрянет дух больной и счастье будет прежним.

И начал персонаж Россию изучатьПо признаку, где как смердит носок проклятый.На картах начал сам маршруты размечать,Бубня: «Движенья нет, сказал мудрец брадатый,Другой смолчал, и стал (бум-бум) пред ним ходить».На карте вышла очень странная картина:В Тюмени вонь вовсю. Рязань не так смердит,Немного пахнет побережье Сахалина,Смрад в Нижневартовске не слабже, чем в Москве,Воняет СПб, Мурма́нск – не так воняет…Неясен алгоритм. Мешонка в голове.Он чертит графики. Линейкой вымеряет…Как загнанный зверёк овалы на лугуНаматывает. Жизнь спасая от терьера,Борис Пудведев убегал… Всё: жизнь, карьера —Забыто всё. Он может вылететь в трубу!

И вдруг заглох мотор. Встал чёрный джип с мигалкойВ посёлке беженском каком-то. Меж лачугБорис Михайлович проходит с миной жалкойИскать механика из бывших шоферюг.Как джип без сервиса чинить в такой дыре,Удачно, правда, что поломка небольшая.Придётся на ночь задержаться. Засыпая,Не видит он носка! Вскочил, офонарел.Нет подлого носка! Искал по всей лачуге,Нет – гадины такой! Нет духа сволочуги!Он в полуобмороке рухнул на топчан.Отвык спать человек без смрада по ночам.В посёлке беженском обыденное утро.У дощатых лачуг желтеет ссаный снег.И на снегу стоит счастливый человек,Одетый хорошо, глядит с улыбкой блуднойНа женщину, что тюк с постиранным шмотьёмРазвешивает вдоль на бельевых верёвках,И вдруг взглянула на него в руке с носкомЗелёным, штопаным, знакомым слишком крепко…Взглянула на него, и пальчиком грозит,И улыбается: «Смотри мне, паразит»!Счастливый персонаж носку не удивился,Но рот его с тех пор в улыбке искривился,Характером он стал добрее с этих пор.Всё улыбается судьбе наперекор.

Весна выходит из тюрьмы

Так в воздухе разлита грусть,Как будто этот воздух – пойма,А грусть – река. Дымится, пуст,Взгляд, как расстрельная обойма.

Дымится… вот убит февраль,Пал март, и раны в нём чернеют,И скулы неба каменеют,И прищур неба цедит даль.

Весна выходит из тюрьмы,Как мать ребёнку потакая,Рукой, изнывшей от зимы,Мне гладит волосы, лаская.

Школьное

Пестель, Рылеев, Каховский Бестужев-Рюмин, Сергей Муравьёв-Апостол,Бестужев-Рюмин, Сергей Муравьёв-Апостол, Каховский, Пестель, РылеевСергей Муравьёв-Апостол, Каховский, Пестель, Рылеев, Бестужев-Рюмин.В каком порядке ни ставь, запомнить их список не простоИз-за двойных двух фамилий. Проще гораздо Ленин,Плеханов, Маркс, Энгельс, Сталин в любой очерёдности списка:Тоже пятеро, но их не вешали тринадцатого июня,То есть – июля, и большинство из них не знало друг друга так близко,Как вздёрнутые над помостом пятеро идеалистов.Вторую пятёрку вешали в коридорах советской власти,Отчего-то всегда без Плеханова, зря обижая предтечуЛагерной революции, простого народного счастья…Да что я, впрочем… иных уж нет как нет, те – далече,А я теперь – живи, не горюй, не велел Данелия,Сколько влезет – болей на здоровье, а умрёшь – не парься: не страшно,Как еловая шишка упала… не печалься, что в самом деле яНапускаю тоски да тумана! Друг мой, вечность оплатит наш вексель.Ах, Каховский! Бестужев-Рюмин, Муравьёв-Апостол… ах, Пестель!Ах, Маркс-Энгельс, Ах, Ленин-Сталин, ох, Плеханов, ах, Берия-Берия…

Голливудская сценка на Патриарших

Когда читаю в Мандельштаме яСлова а ля «великолепный теннис»,Не море чёрное шумит во мне, друзья,Увы, лишь лопается пена, в кружке пенясь.

С ней, потерявший родину свою,На иностранных Патриарших я стою:

Ливретки в поводках. Каникулы небес,…И лисий глаз разрез,И – взор сверкающий у спутницы Ковбоя.…Фигуры горожан – с весенней желтизною,

Скамьи меж листьев, как индейские пироги.В заплатах туч раздулся свод – как балаган.Ея щека пылает розой без румян,Улыбка белая сомкнулась на хот-доге.

Как будто годы, нет, столетья, просто враки —В глазах ея лучи лукавства и проказ.И в шляпном фетре аплодируют зеваки,Как будто паровоз придуман только щас.

Серенада Псалтири