Борис Корнилов - Избранное

1933

Агент уголовного розыска. При жизни Б. Корнилова печатались первые главы: «Звезда», 1933, № 7; в том же году — в сборнике «Стихи и поэмы». Полный текст поэмы считался утраченным; обнаружен в 1968 г. в ЦГАЛИ Л. А. Знаменским; не печатавшиеся ранее главы впервые опубликованы в еженедельнике «Литература и жизнь», 1968, 4 октября; впервые полностью в книге: В. Корнилов. «Продолжение жизни», 1972.

Триполье

Памяти комсомольцев, павших

смертью храбрых в селе Триполье

Часть первая

Восстание

Пятый час.Под навесомснятся травы коровам,пахнет степью и лесом,холодком приднепровым.

Ветер, тучи развеяв,с маху хлопает дверью:— Встань, старик Тимофеев,сполосни морду зверью.

Рукавицами стукни,выпей чашку на кухне,стань веселым-веселым,закуси малосолом.

Что теперь ты намерен? —Глыбой двинулся мерин,морду заревом облил —не запятишь в оглобли.

За плечами туманы,за туманами страны, —там живут богатеи,много наших лютее.

Что у нас?Голодуха.Подчистую все чисто,в бога, в господа, в духа,да еще коммунисты.

На громадные верстыхлеборобы не рады —всюду хлеборазверстки,всюду продотряды.

Так ли, этак ли битым,супротиву затеяв,сын уходит к бандитам,звать — Иван Тимофеев.А старик Тимофеев —сам он из богатеев.Он стоит, озираяприделы, сараи.Все налажено, сбитодля богатого быта.

День богатого начат,утя жирная крячет,два огромные парняв навозе батрачат.Словно туша сомовья,искушенье прямое,тащит баба сыновьяв свинарник помой.

На хозяйстве великомни щели, ни пятен.Сам хозяин, владыка,наряден,опрятен.

Сам он оспою вышит.Поклонился иконам,в морду мерину дышиттабаком, самогоном;он хрипит, запрягая,коммунистов ругая.

А хозяйка за старымпышет гневом и жаром:— Заскучал за базаром?— Заскучал за базаром…— Дурень! —лается баба,корчит рожу овечью…— Постыдился хотя ба…— Отойди! Изувечу!— Старый пьяница, боров…— Дура!— …дерево, камень!И всего разговоров,что махать кулаками!Что ты купишь?Куренокнынче тыщарублевый…Горсть орехов каленых,да нажрешься до блева,до безумья!..

И баба,большая, седая,закудахтала слабо,до земли приседая.

В окнах звякнули стекла,вышел парень.Спросоньямолодою и теплойкрасотою фасоняи пыхтя папиросой,свистнул:— Видывал шалых…Привезем бабе роскошь —пуховой полушалок…

Хватит вам барабанить —запрягайте, папаня!Сдвинул на ухо шапку,осторожен и ловок,снес в телегу охапкумаслянистых винтовок.

Мерин выкинул ногу —крикнул мерину: «Балуй!..»Выпил, крякая, малыйпосошок на дорогу.

Дым.Навозное тесто,вонь жирна и густа.Огорожено местодля продажи скота.

И над этой квашней,золотой и сырой,встало солнце сплошнойнеприкрытой дырой.

Брызжут гривами кони,рев стоит до небес;бык идет в миллионе,полтора — жеребец.

Рубль скользит небосклономк маленьким миллионам.

Рвется денежка злаяв эту кашу, звонка,с головой покрываяжеребца и быка.

Но бычачья, густаяшкура дыбится злей,конь хрипит, вырастаяиз-под кучи рублей.

Костью дикой и остройв пыль по горло забит,блекнет некогда пестрыймиллион у копыт.

И на всю Украину,словно горе густое,била ругань в кровинуи во все пресвятое.

В чайной чайники стыли,голубые, пустые.

Рыбой черной и жаренойнесло от буфета…Покрывались испаринойшеи синего цвета.Терли шеи воловьи,пили мутную радость —подходящий сословьюкрестьянскому градус.

Приступая к беседе,говорили с оглядкой:— Что же.     Это.        Соседи?Жить.   Сословью.       Не сладко.

Парень, крытый мерлушкой,стукнул толстою кружкой,вырос:— Слово дозвольте! —Глаз косил веселó,кольт на стол.И на кольтепальцы судорогой свело.

— Я — Иван Тимофеевиз деревни Халупы.Мой папаня присутствуетвместе со мной.Что вы стонете?Глупо.Нужен выход иной.Я, Иван Тимофеев,попрошу позволеньяпод зеленое знамясобирать населенье.К атаману Зеленомувывести строемхлеборобов на битвуи — дуй до горы!Получай по винтовке!Будь, зараза, героем!Не желаем коммунийи прочей муры.Мы ходили до бога.Бог до нашего братаснизойдет нынче ночьюза нашим столом.Каждый хутор до богапосылай делегата,все послухаем бога —нельзя без того.Он нам скажет решительно,надо ль, не надо льгнусно гибнуть под игоми тухнуть, как падаль,Либо скажет, что, горло и сердце   калеча,под гремящими пулямивырасти… выстой…Отряхни, Украина,отягченные плечикрасной вошьюи мерзостью красной…нечистой…Я закончил!

И пареньпоперхнулся, как злостью,золотым самогономи щучьею костью.

Вечер шел лиловатый.Встали все за столоми сказали:— Ну что же?— Пожалуй…— Сосватай…— Мы послухаем бога…— Нельзя без того…

Бог сидел на скамейке,чинно с блюдечка чай пил…Брови бога сиялизлыми крыльями чайки.

Двигал в сторону хмуройбородою из пакли,руки бога пропахлирыбьей скользкою шкурой.

Хрупал сахар вприкуску,и в поту,и в жару,ел гусиную гузкузолотую,в жиру.

Он сидел непреклонно —все застыли по краю,а насчет самогонамолвил:— Не потребляю… —Возведя к небу очи,все шепнули:— Нельзя им! —И поднялся хозяини сказал богу:— Отче!Отче, праведный боже,поучи, посоветуй,как прожить в жизни этой,не вылазя из кожи?На земле с нами пробыв,укажи беспорядок…Жúды в продоотрядахизвели хлеборобов.Жúды ходят с наганом,дышат духом поганым,ищут чистые зерна!Ой, прижали как туго!Про Исуса позорноговорят без испуга.Нам покой смертный вырыт,путь к могиле короче.Посоветуй нам, отче,пожалей сирых сúрот!..

Бог поднялся с иконойв озлобленье великом,он в рубахе посконной,подпоясанной лыком.Все упали:— Отец мой! —Ужас тихий и древний…Бог мужицкий, известный,из соседней деревни.

Там у бога в молельняхвсё иконы да ладан,много девушек дельныхтам работают ладом.

И в молельнях у богапышут ризы пожаром, —богу девушек многотам работают даром.

Он стоял рыжей тучей,бог сектантский, могучий.Вечер двигался цветасамоварного чада…

Бог сказал:— Это, чадо,преставление света.Тяжко мне от обиды:поругание, чадо, —ведь явились из адакоммунисты и жúды.Запирай на засовыхаты, уши и веки!Схватят —клеймы бесовывыжгут на человеке.И тогда все пропало:не простит тебе божесатаны пятипалуюлапу на коже…

Бог завыл.Над народом,как над рухлядью серой,встал он, рыжебородый,темной силой и верой.

Слезы, кашель и насморк —все прошло.Зол, как прежде,бог ревел:— Бейте насмерть,рушьте гадов и режьте!Заряжайте обрезы,отточите железыи вперед непреклоннос бомбой черной и круглой,с атамана Зеленогобожьей хоругвой…

Били в колокол,песни выли…Небо знойное пропоров,сто кулацких взяли вилы,середняцких сто дворов.

И зеленый лоскут, насаженна рогатину, цвел, звеня,и плясал от земли на саженьзолотистый кусок огня.

Вед Иван Тимофеевстрашную банду —сто кулацкихи сто середняцких дворов,увозили муку,самогони дуранду,уводили баранов, коней и коров.Бедняки — те молчали,царапая щеки,тяжело поворачивая глаза,и глядели, как дуло огнем на востоке,занимались вовсю хутора и леса,

как шагали, ломая дорогу, быкии огромные кони,покидая село.Но один оседлал коняи на Киевповернул его морду,взлетая в седло.

Он качался в седлеи достигнул до светаубегающий город,и в городе томдвухэтажный, партийного комитета,широкоплечий,приземистый дом.

Секретарь приподнялся, шумя листами,и навстречу ему,седоватый, как лен,прохрипел:— Тимофеевы… гады… восстанье…Поводите коня —потому запален!..

И слова сквозь дыханиев мокром клекотеприбивалисьи, сослепу рушась на локти,подползали дрожа,тычась носиком мокрым,к ножкам стульев,столов,к подоконникам,к окнам.

Все забыть,и, бескостно сползая книзу,в темноте, огоньком синеватым горя,разглядеть —высоко идет по карнизуи срывается слово секретаря:— …мобилизация коммунистов……по исполнении оповестите меня……комсомол……караулы, пожалуйста, выставь……накормите гонца……поводите коня…

Он ушел, секретарь.Только, будто на ладан,тяжко дышит гонец,позабыв про беду,ходят песни поротно,бьют о камень прикладом,свищет ветер,и водят коня в поводу.

Табор тысячу оглобельподнял к небув синий день.За Зеленым ходит свита,о каменья — гром копыта…И, нарочно ли,по злобе ль,крыши сбиты набекрень.

Все к Зеленому с поклоном —почесть робкая низка…Адъютанты за Зеленымходят в шелковых носках.Сам Зеленый пышен, ярок,выпивает не спешадо обеда десять чарок,за обедом два ковша.

На телегу ставят кресло,жбан ведерный у локтя —атаманья туша влезлана сидение, пыхтя.

Он горит зеленой формой,как хоругвой боевой…На груди его отличья,под ногами шкура бычья,по бокам его отборныйохранение-конвой.

Он на шкуру ставит ногу,и псаломщик на низупохвалу ему, как богу,произносит наизусть.

Атаман глядит сурово,он к войскам имеет слово:— Вы, бойцы мои лихие,необъятны и смелы,потому что вы — стихия,словно море и орлы.

На Москву пойдем, паскудупобедим —приказ таков…Губернаторами всюдумы посадим мужиков.

От Москвы и до Ростоваводки некуда девать —наша армия Христовабудет петь и воевать.

Это не великий пост вам,не узилище,не гроб,и под нашим руководствомне погибнет хлебороб.Я закончил.

И ревомон увенчан, как славой.Жалит глазом суровыми дергает бровью…

На телегу влезаетнекто робкий, плюгавый,приседает, как заяц,атаману, сословью.

Он одернул зеленыйвице-полупердончик,показал запыленныйязыка легкий кончик,взвизгнул, к шуму приладясь:— Вы — живительный кладезь,переполненный гневомсвященным, от бога…В предстоящей борьбе ваммы, эсеры, — помога… —И от края до краятабор пьяный и пестрый.Воют кони, пылаякровью чистой и острой…Анархист покрыт поповойшляпою широкополой.Анархисты пьянеепьяного Ноя…Вышла песня.За неюходят стеною.

— Оплот всея России,анархия идет.Ребята, не надо властей!И черепа на знамениоблупленный ротнад белым крестом из костей.

Погибла тоска,Россия в дыму,гуляет Москва,Ростов-на-Дону.

Я скоро погибнув развале ночей.И рухну, темнея от злости,и белый, слюнявыйобъест меня червь —оставит лишь череп да кости.

Я под ноги милой моей попадуомытою костью нагою, —она не узнает меня на ходуи череп отбросит ногою.

Я песни певал,молодой, холостой,до жизни особенно жаден…Теперь же я в землюгляжу пустотойглазных отшлифованных впадин.

Зачем же рубился я,сталью звеня,зачем полюбил тебя, банда?Одна мне утеха,что после меняостанется череп…И — амба!

Часть вторая