Дмитрий Мережковский - Символы. Песни и поэмы

У отпертых шкафов задумчиво стоит.

«Куда вы, бабушка?» — кричат ей, но слепая

Предмет ощупает тихонько, не спеша,

Потом уйдет, вздохнув, платок перебирая

Худыми пальцами и туфлями шурша.

И пахнет табачком от кацавейки длинной,

От рук морщинистых, — так пахнет иногда

В шкатулках дедовских, где многие года

Таится аромат под крышкою старинной…

Порою бедная, подняв упорный взгляд,

Речам живых людей с усильем долго внемлет,

Ей хочется понять, но скажет невпопад

И вновь беззубым ртом жует и будто дремлет.

Как малое дитя, она глядит на всех

С недоумением и робостью послушной,

И у нее такой бессильный, добрый смех,

Просящий жалости, как будто простодушно

Старушка над собой смеется, и порой

Я думаю: зачем жила она, любила,

Страдала? Где же цель всей жизни прожитой?

И вот, что всех нас ждет, а впереди — могила.

Осталось ей одно: с корзинкою грибов,

Бывало, девочки усталые вернутся,

«Где, родненькие, где?..» — на звук их голосов

Слепая ощупью бредет. Они смеются,

Обняв ее… Едва их голос прозвенел,

Старушка ожила, и взор не так печален,

Как будто золотой луч солнца заблестел

На сумрачных камнях покинутых развалин…

В слепые бедные глаза, в беззубый рот

Губами свежими ее целуют внучки, —

Веселью нет конца, — и маленькие ручки

В дрожащую ладонь, смеясь, она берет.

И рядом с желтою, пергаментною кожей

Поблекшего лица лукавый блеск в очах,

И смех, и ямочки на розовых щеках

Мне кажутся еще прекрасней и моложе.

И кротко светится бессмертная любовь

В глазах у бабушки. Так вот — чего могила

У нас не может взять!.. И мне понятно вновь,

Зачем она жила, зачем она любила.

IV. ТЕТЯ НАДЯ

А все же бабушка от внучек далека,

И смотрят девочки на бедную старушку

Так снисходительно, немного свысока,

Как на старинную, любимую игрушку.

Душою близкий к ней и преданный навек

Остался на земле один лишь человек —

То тетя Надя, дочь старушки…

……………………………………………

              Говорят,

Она красавицей была. Теперь некстати

Еще кокетлива; в дырявых башмаках

И с заспанным лицом, и скукою в глазах,

Всегда растрепана, в замаранном халате,

Она по комнатам блуждает. В пустоте,

В которой жизнь ее проходит, сплетни с прачкой,

Забота, чтоб вскипел кофейник на плите,

Прогулка в лавочку за нитками, за пачкой

Каких-то пуговок, пасьянс, потом еда,

И сон, и штопанье чулок, — вот все занятья.

И так влачит она недели и года…

Порою шьет она причудливые платья

Из кружев, пышных лент и ярких лоскутков —

Приманка жалкая, соблазн для женихов.

А чаще попросту, сложив покорно руки,

На крышу, на ворон глядит в окно от скуки

И только медленно, зевая, крестит рот.

А рядом, на софе, лежит сибирский кот —

Пушистый, с нежными прозрачными глазами,

Как изумруд — но злой и с острыми когтями.

Лампадка теплится пред образом в тиши…

Так много лет втроем вдали от мира жили

Старушка, серый кот и тетя. В нем души

Они не чаяли, но, верно, обкормили

Любимца жирного, и бедный кот издох.

Все счастье тетеньки его последний вздох

Унес навек. С тех пор пустая жизнь без дела

Еще печальнее. Но я подметить мог

И в ней один святой, заветный уголок:

Холодная ко всем, любовью без предела,

Ревнивой, женскою она любила мать;

И днем, и ночью с ней, — умела разговором,

Картинкой, лакомством иль просто нежным взором

Старушку, как дитя больное, утешать.

И кто бы ни дерзнул обмолвиться намеком,

Что память бабушки слабеет, в тот же миг

Вся вспыхнет тетенька, и нет конца упрекам,

Уйдет из комнаты, поднимет шум и крик, —

Ей верить хочется, что бабушка такая,

Как все, и умная, и даже не слепая.

Старушка для нее — не призрак дней былых,

Как для семьи, а друг — живой среди живых.

Два бедных существа, отживших, одиноких,

Не нужных никому и от людей далеких,

Друг друга с нежностью любили, и вдвоем

Отрадней было жить им в уголке своем.

Когда же бабушка умрет, никто не будет

О бедной горевать: лишь тетенька над ней

Поплачет искренно и друга не забудет —

Едва ли не одна из всех живых людей.

И здесь, и в пошлости глубоко прозаичной,

Есть жертва, есть любовь, ее тепло и свет!..

……………………………………………….

……………………………………………….

V. КРОКЕТ

Я слышу голосок голубоглазой Наты:

«Хотите в крокет?» — «Да!» Мы в сад уходим. День

Склоняется. Длинней берез плакучих тень,

Сильнее в парке лип цветущих ароматы.

Люблю я звонкие, тяжелые шары

И простодушие семейственной игры.

Люблю квадрат земли, песчаный, желтый, плоский —

На зеленеющих под липами лугах,

Люблю то красные, то черные полоски —

Условные значки на крокетных шарах.

Смеются девочки: у них одна забота —

«Крокировать» меня за тридевять земель,

Чтоб вместе выиграть, и в тесные ворота

Проносятся шары, и вот уж близко цель…

Слежу с улыбкою, как худенькая Ната

Кричит и прыгает, волнением объята.

В ней все — порыв, огонь… А старшая сестра

Тиха, безропотна, ленива и добра.

Вся жизнь их общая, но все в них так различно.

Они друзья, меж тем я наблюдал порой,

Как младшая царит и правит деспотично

Румяной, толстою, покорною сестрой,

Здоровой Татою. По робким выраженьям

Взаимной нежности, по взглядам и движеньям

могу предугадать две разные судьбы:

Без мук, без гордых дум одна из них, наверно,

Спокойно проживет хозяйкою примерной,

Счастливой матерью. Другая — для борьбы,

Для горя создана. Я вижу в ней задаток

Страданья долгого, тех вечных, горьких дум,

Что в наши дни томят неверующий ум;

И жизни внутренней глубокий отпечаток

Таится в голубых мечтательных глазах

И бледном личике… Так с грустью бесконечной

Люблю грядущее обдумывать порой,

Когда идут они, обнявшись, предо мной

Под сумраком берез аллеи вековечной,

И Тата «пеночкой» сестру свою зовет…

Люблю их комнатку, с игрушками комод,

Бумажные дома и куклы из резинки.

Когда же на столе кипящий самовар

Над чайником струит голубоватый пар, —

Люблю раскрашивать наивные картинки:

Румяных девочек, зеленые леса…

Бывало, кисточку я обмокну неловко:

И с пятнами воды выходят небеса,

Расплывшись, дерево сливается с головкой

Несчастной девочки. И пальчиком грозит

Мне Тата кроткая. Всю прежнюю отвагу

Теряет кисть моя; а Ната мне кричит

В негодовании: «Испортили бумагу!..»

Когда же загляну им в глубину очей, —

Какие бы мечты мой ум ни волновали,

Мне сразу так легко, я чище и добрей,

И утихают все тревоги и печали…

И что-то чудное мерцало мне не раз,

Непостижимое, как тайна звезд далеких,

И все же близкое из этих детских глаз,

Подобно небесам, безгрешных и глубоких.

VI. БУРИ В СТАКАНЕ ВОДЫ

Услышав крик и шум семейной, бурной сцены,

Я голос тетеньки и Даши узнаю,

Почтенной нянюшки, и в комнату мою

Порой доносится сквозь тоненькие стены

Ожесточенный спор. За съеденный калач,

За сломанный стакан, горшочек манной каши —

Вся ярость тетеньки и озлобленье Даши,

Весь этот ад, и крик неистовый, и плач.

Так в кухне каждый день у них едва не драка.

Но тетя на свою противницу глядит,

Храня презрительный и величавый вид,

А Даша — вне себя, она — краснее рака…

Неутолимая, смертельная вражда:

Как много хитростей им нужно и труда,

Чтоб уколоть врага, чтоб чем-нибудь обидеть!

Так только женщины умеют ненавидеть.

С душою деспота, когда бы не жила

В России нянюшка, а в Риме, в век античный,

Она бы сумрачным Тиберием была

Иль грозным Клавдием. Но в век наш прозаичный

Ее владычества не признают. Меж тем

Ей хочется в семье царить и править всем.

И в кофте ситцевой, с надменными губами,

И острым носиком, и хитрыми глазами,

Проворная, как мышь, но с важностью лица,

По дому бегает, хлопочет без конца,

На взрослых и детей кричит, дает советы…

Пророческие сны, народные приметы,

И новости газет, и жития святых,

Секреты кушаний и сплетни о родных,