Анна Ахматова - Стихотворения и поэмы

Всё это я говорю в связи с моей поэмой, потому что, оставаясь поэмой исторической, она очень близка современному читателю, который втайне хочет побродить по Петербургу 1913, хочет сам узнать всех, кого он так любит (или так не любит). Представители ленинградской элиты спрашивают меня, в каком номере «Русской мысли» напечатана статья Н.В. Недоброво о «Четках», а кембриджец Антони Кросс пишет работу о «Четках» к 50-летию выхода этого сборника. (30 марта 1964).

Б.П<астернак> думал, что за границей интересуются им одним. Это было одной из его ошибок. Еще одно: по мере того как уменьшается интерес к Блоку – вырастает интерес к Андрею Белому, о котором сейчас все говорят. Но что, о Боже, будет с Сологубом, неужели он останется так прочно забыт. (Ал. Ремизова очень любят и помнят за границей.)

В Оксфорде настоящий культ Вячеслава Иванова («Свет вечерний» и статьи). Сэры Bowra и Berlin ездили к нему на поклон (между нами говоря, это было зрелищем для богов!?), ему разрешено все, вплоть до кровосмешения.

ЕЩЕ О ПОЭМЕ

<52> Х. У. сказал сегодня, что для поэмы всего характернее следующее: если первая строка строфы вызывает, скажем, изумление, вторая – желание спорить, третья – куда-то завлекает, четвертая – пугает, пятая – глубоко умиляет, а шестая – дарит последний покой или сладостное удовлетворение, – читатель меньше всего ждет, что в следующей строфе для него уготовано опять все только что перечисленное. Такого о поэме я еще не слыхала. Это открывает какую-то новую ее сторону.

Вообще все, что этот человек говорит о моих стихах, нисколько не похоже на то, что о них говорили или писали (на многих языках) в течение полувека. Ему как будто дано слышать их во сне, или видеть в каком-то заколдованном зеркале.

Про отдельные стихи он знает то, чего не знает никто и я всегда боюсь читать ему новое. Он никогда (ни разу) не задал мне ни одного вопроса о моих стихах или обстоятельствах, с которыми они связаны – об их месте в моей жизни. В его отношении есть что-то суровое и одержимо-целомудренное.

Это так не похоже на все остальное, с чем приходится бороться почти каждый день…

2 марта 1963 г. Ленинград после Москвы. (Значит, еще до 10-го марта в Комарове, когда возникла одна Элегия).

П<ОЭМА> Б<ЕЗ> Г<ЕРОЯ>

<53> Пушкин – Пиковая Дама (загл<ядывает> в окно)

Лермонтов – Улыбка Тамары (о Блоке)

Гоголь – (Валились с мостов кареты и оживш<ие> портреты)

Достоевск<ий> («Бесы» – самоуб<ийство> Кир<иллова>, I глава.)

Блок – («Крик петуший нам только снится»)

Браунинг – (подагра усадила. – Dis aliter visum)

Бердяев («мне всегда почему-то казалось»)

Вяч. Иванов

КЛАС<СИЧЕСКИЕ> СВЯЗИ

<54> Пушкин (Пик<овая> дама)

Лермонт<ов> (Улыбка Там<ары>)

Достоевск<ий> (Самоуб<ийство> Кир<иллова>)

Гоголь (кареты с мостов)

Блок (роза в бокале)

СТРОФЫ, СОДЕРЖ<АЩИЕ> ТРАГ<ИЧЕСКОЕ>

<55> 0. Первое посвященье

(А так как мне бумаги не хватило)

I. Шутки ль месяца молодого

(Значит мягче воска гранит)

II. Распахнулась атласная шубка

(Все равно подходит расплата)

III. Ты ли Путаница-Психея

(И иною дышишь весной)

IV. Сплю – мне снится молодость наша

(Иль подснежник в могильном рву)

V. Полно мне леденеть от страха

(Что смутится двадцатый век)

VI. И запомнит Крещенский вечер

(Он погибель мне принесет)

VII. Из года сорокового

(И под темные своды схожу)

VIII. Я зажгла заветные свечи

(И вино, как отрава, жжет)

IX. Это всплески жесткой беседы

(Стерегу последний уют)

X. Я не очень боюсь огласки

(И замаливать давний грех)

XI………………………………………

(Владыку Мрака

Вы не смели сюда ввести)

XII. Маска это, череп, лицо ли —

(Самый смардный грешник

Воплощенная благодать)

XIII. (Наоборот)

Не последние ль близки сроки

(Страшный праздник мертвой листвы)

XIV. (А вот посередине)

Крик петуший нам только снится

Гибель где-то здесь, очевидно,

Но………………………бесстыдна

Маскарадная болтовня

XV. (Это все всплывает не сразу

(Но ты будешь моей вдовою)

XVI. На площадке две слитые тени

(Чистый голос: «Я к смерти готов»)

XVII. Вздор, вздор, вздор…

(За одну минуту покоя

Я посмертный отдам покой)

XIX. Санчо Пансы и Дон Кихоты

(И безумья близится срок)

XX. А за ней в шинели и в каске

(И зачем эта струйка крови

Бередит лепесток ланит)

XXI. К прочим титулам надо и этот

приписать

(Вижу танец придворных костей)

XXII. Оплывают венчальные свечи

(Как проклятье в твоей груди)

XXIII. Твоего я не видела мужа

(Гороскоп твой давно готов)

XXIV. Были святки кострами согреты

(Только прочь от своих могил)

XV. Оттого, что по всем дорогам

(И кладбищем пахла сирень)

XXVI. И царицей Авдотьей заклятый,

(Как пред казнью бил барабан)

Иногда «траг<ическое> начинается в предпоследней строке.

XXVII. Бал мятелей на Марсовом Поле

([Кто лишь смерти молит у Бога…])

И кто будет навек забыт

XXIX. Все в порядке. Лежит поэма

(И виденье скрещенных рук)

XXIV. Мирная истор<ическая> справка

развертывается в страш<ную> картину

казни.

XXVII. «Бал на Марсовом Поле» (мятель)

переходит в заупок<ойный> гул

по навеки забытом.

XXIX. Порядок! в первом стихе

и видение мертвеца в посл<еднем>

I. Я ответила: Там их трое

(Третий прожил лишь 20 лет)

II. Не отбиться от рухляди пестрой.

(Кто не знает, что совесть значит

И зачем существует она)

III. Я ль растаю в казенном гимне

(На пороге стоит Судьба)

I. Краткая биография третьего.

II. Трагедия совести.

III. Рок в собств<енной> биографии.

I. Ты не первый и не последний

(Это нашей разлуки весть!)

II. А веселое слово – дома

(Как отравленное вино)

Итак, это более верно по отношению к 2-ой части поэмы.

I. Как бы холодное констатиров<ание> и…

всплеск ужаса:

Это нашей разлуки весть!

II. Здесь можно не объяснять.

СКАЗАТЬ ДОБИНУ О ПОЭМЕ

<56> Самое главное – конец – откуда этот почти извиняющийся тон. В поэме нет никакой традицион<ности>, это он сам только что превосходно доказал и вдруг!

Второе: Шостакович. Исправить.

Третье: десятых, а не двадцатых.

Четв<ертое> непременно смягчить про Ольгу. Ничего личного.

В одном из отброшенных «пред<исловий> автор признается, что между 46 и 56 гг., когда лирика отсутствова<ла>, «Поэма» преследовала его даже во сне.

<ПРОЗА К ПОЭМЕ>

<57> Сегодня ночью я увидела (или услышала) во сне мою поэму – как трагический балет. (Это второй раз, первый раз это случ<илось> в 1944 г.). Будем надеяться, что это ее последнее возвращение, и когда она вновь явится, меня уже не будет… Но мне хочется отметить это событие, хотя бы в одном списке, что я и делаю сейчас. Я помню все: и музыку, и декорации, и костюмы, и большие часы (справа), которые били в новогоднюю полночь… Ольга танцевала la danse russe rêvée par Debussy,[73] как сказал о ней в 13 г. К<ирилл> В<ладимирович>, и [плясала] исполняла пляску козлоногой, какой-то танец в шубке, с большой муфтой (как на портрете С<удейки>на) и в меховых сапожках. Потом сбросила все и оказалась Психеей с крыльями и в густом теплом желтом сиянии. Кучера плясали, как в «Петрушке» Стравинского, Павлова летела над Мариинской сценой (Последний танец Нижинского), голуби ворковали в середине Гост<иного> Двора, перед угловыми иконами в зол<отых> окл<адах> горели неугасимые лампады… Блок ждал Командора… Бил барабан… (в эту ночь 3 чел. очень обо мне беспокоились).

<58> Курносые павловцы возвращаются в свои казармы с Крещенского парада по льду… Бьет барабан. Смена караула в Зимнем…Кучера плясали, как в «Петрушке» Стравинского, Анна Павлова (Лебедь) летела над Мариинской сценой… Голуби ворковали в средине Гостиного Двора (там продавали пахучие елки), перед угловыми иконами в пышных золотых окладах жарко горели негасимые лампады. Блок ждал «Командора». Я с Б.А. возвращалась с генеральной репетиции «Маскарада», где Мейерхольд и Юрьев получили последние царские подарки (25 февраля 1917)

И я рада или не рада,Что иду с тобой с «Маскарада»И куда мы еще дойдем? —А вокруг – ведь город тот самыйСтарой ведьмы – Пиковой Дамы,С каждым шагом все дальше дом…

…Немцы бомбили мосты, в музыке гробовой стук – это зашивают город.

Седьмая симфония Шостаковича, увозя немецкий марш, возвращалась в родной эфир. Гость из Будущего назвал поэму – Реквиемом по всей Европе и исчез в мутном зеленом зеркале Шереметевского чердака.