Анна Ахматова - Стихотворения и поэмы

<29> Ты! кому эта поэма принадлежит на ¾, так как я сама на ¾ сделана тобой, я пустила тебя только в одно лирическое отступление (царскосельское). Это мы с тобой дышали и не надышались сырым водопадным воздухом парков («сии живые воды») и видели там <в> 1916 г. (нарциссы вдоль набережной).

…траурниц брачный полет…

<30> Начинаю думать, что «Другая», откуда я подбирают крохи в моем «Триптихе» – это огромная траурная, мрачная, как туча – симфония о судьбе поколения и лучших его представителей, т. е. вернее обо всем, что нас постигло. А постигло нас разное: Стравинский, Шаляпин, Павлова – слава, Нижинский – безумие, Маяков<ский>, Есен<ин>, Цвет<аева> – самоубийство, Мейерхольд, Гумилев, Пильняк – казнь, Зощенко и Мандельштам – смерть от голода на почве безумия и т. д., и т. п. (Блок, Хлебников…)

Моя бедная поэма, которая начиналась с описания встречи Нов<ого> года и чуть ли не домашнего маскарада – смела ли она надеяться, к чему ее подпустят. Но это странное упорство, с которым я к ней возвращалась, небывалый способ, которым я ее писала, все же свидетельствовал о чем-то. Когда в июне 41 г. я прочла (в Москве) первый (без начала и без конца) кусок Марине Цветаевой, она не без язвительности сказала: «Надо обладать большой смелостью, чтобы в 1941 г. писать о Коломбине, Пьеро и Арлекине». Вероятно, этот кусок показался ей непростительно старомодным подражанием, стилизацией под раннего Кузмина или чем-то в этом роде, а она в это время уже была автором «Поэмы Воздуха» (1936), которую она в одну ночь переписала своей рукой и подарила мне с надписью, где фигурировала 25-лет<няя> любовь. Но не в этом дело.

<31>…и все-таки все эти списки не полны и не верны. На единственно верном, отменяющем все списки, должны быть: 1) Дата 1962 г. 2) Отделенная от третьей IV-ая главка «1913 г.» со своей прозой («Угол Марсова Поля…») и новыми 9-ю стихами («Кто-то с ней «без лица и названья» – «А теперь прощаться пора») после стиха: «Возвратилась домой не одна». 3) Со стихами:

Кружевную шаль не снимая…В ожерелье черных агатов («1913 г.»)…

4) Следующий кусок должен читаться так («1913»):

До смешного близка развязка,Вкруг костров кучерская пляска[64]Из-за ширм Петрушкина маскаНад Дворцом черно-желтый стяг…Все уже на местах – кто надо,Пятым актом из Летнего СадаПахнет. Призрак цусимского адаТут же. Пьяный поет моряк.

5) «Вопль: «Не надо!» – и в отдалении (1913)

Чистый голос: «Я к смерти готов».

6) В прим<ечаниях> автора два портрета: Козлоногой и драгуна. Там же строфа «Всех наряднее…» кончается так:

Не клянет, не молит, не дышитГолова m-me de Lamballe.А смиренница и красотка,Та, что козью пляшет чечетку.Снова гулит томно и кротко:«Que me veut mon Prince Carnaval?»

7) Новая редакция прозы к II-ой главке. (Про арапчат.) См. книгу Мейерхольда.

8) Дапертутто, Иоканааном (1913)

9) И никто меня не осудит

10) Певчих птиц не прятала в клетку (13)

11) И в тени заповедного кедра (февраль 62) Комар<ово>

К «ПРОЗЕ О ПОЭМЕ»

<32> Начинаю думать, что «Другая», из которой я подбираю крохи в моем «Триптихе» – это огромная, мрачная, как туча – симфония о судьбе поколения и лучших его представителей, т. е. обо всем, что нас постигло. А постигло нечто беспримерное,[65] что та поэма звучит все время, как суд у Кафки и как Время, чего я, конечно, не смею сказать о моем бедном «Триптихе». Но слушая «Другую», т. е. слушая Время…

…и только сегодня мне удалось окончательно сформулировать особенности моего метода в «Поэме…». Ничего не сказано в лоб: сложнейшие и глубочайшие вещи изложены не на десятках страниц, как они привыкли, а в двух стихах, – но всем понятно, о чем идет речь и что чувствует автор. Напр.:

«Коридор Петровских коллегийБесконечен, гулок и прям,Что угодно может случиться,Но он будет упрямо снитьсяТем, кто нынче проходит там».[66]

Разве это не вся петербургская ученая эмиграция?

А «Все уже на местах, кто надоПятым актом из Летнего СадаВеет».

Разве это не канун Революции?И еще:… призрак цусимского адаТут же. – Пьяный поет моряк.

Раньше «цусимского ада» не было. Я извлекла его из пьяного и поющего моряка, в котором он всегда был. (Сравнение с цветком). Так развертывая розу, мы находим под сорванным лепестком – совершенно такой же.

А в Эпилоге:

«И открылась мне та дорога, (за Уралом)По которой ушло так много,По которой сына везли…»

В этих строчках каждый из нас узнает ежовщину и бериевщину. У всех везли сына (или мужа) за Урал. Более мелкие примеры:

«Уверяю, это не ново…«Вы дитя, signor Casanovaи т. д. т. д.

В строчке «По которой ушло так много» уже содержится следующая.

Этот метод дает совершенно неожиданные результаты: я уже писала в другом месте, что все время чувствовала помощь (и почти подсказку) читателя. (Особенно в Ташкенте). И вот это «развертывание цветка» (в частн<ости> розы) дает и читателю в какой-то мере, и, конечно, совершенно подсознательное ощущение – соавторства. Есть поэты, которые знают, что про некоторые их произведения читатели говорят: «Это про меня[67] – это будто я написал(а)». И тогда автор может быть уверен, что сделанное им «дошло».

Так или не совсем так было с «Поэмой без героя». Абсолютно чужая и страшная одним, она как бы всецело принадлежит другим.

Разгадку ее недоходчивости сообщил мне переводчик Превера, у которого она довольно долго лежала. Разгадка эта так низменна, что мне не хочется переписывать ее второй раз. (Отсутствие крамолы, которая якобы необходима в каждой ненапечатанной вещи).

О РЕШКЕ

<33>…там у меня два двойника. В первой части – «петербургская кукла, актерка», в третьей – некто «в самой чаще тайги дремучей», во второй части (т. е. в «Решке») у меня двойника нет. Там никто ко мне не приходит, даже призраки («В дверь мою никто не стучится»). Там я такая, какой была после «Реквиема» и четырнадцати лет жизни под запретом («My future is my past») на пороге старости, которая вовсе не обещала быть покойной и победоносно сдержала свое обещание. А вокруг был не «старый город Питер» – а послеежовский и предвоенный Ленинград – город, вероятно, еще никем не описанный и, как принято говорить, еще ожидающий своего бытописателя.

К ПРОЗЕ О ПОЭМЕ

<34> Я начинаю замечать еще одно странное свойство Поэмы: ее все принимают на свой счет, узнают себя в ней. В этом есть, что-то от «Фауста» (см. то место, где Ф<ауст> видит на Брокене издали Марг<ариту>, а Мефистоф<ель> говорит ему, что в этом призраке все узнают любимую девушку).

Но Фауст именно тогда бросает все и мчится «спасать» Маргариту.

ЕЩЕ О ПОЭМЕ

<35>…кроме вещей (см. 1-ый отрыв<ок>) в дело вмешался сам Фонтанный Дом: древние, еще шведские дубы. Белый (зеркальный) зал – через площадку, где пела сама Параша для Павла I, уничтоженный в… году грот, какие-то призрачные ворота и золотая клинопись фонарей в Фонтанке – и Шумерская кофейня (комната В.К. Шилейко во флигеле)… Потом еще…

ДЛЯ М<АЛИЯ>

<36> 1. Поэма – волшебное зеркало, в котором каждый видит то, что ему суждено видеть. (4 примера – Чук<овский>, М<ихайлов>, Blot, Фил<иппов>.)

НОВОЕ В СПИСКЕ 1962

<37> I. Строфы. (Не давать никому).

1) Маска это, череп, лицо ли? (1913-й, I главка)

2) Скоро мне нужна будет лира… («Решка»)

3) Портрет козлоногой (В примеч<аниях> авт<ора>)

4) Портрет драгуна (В прим<ечаниях> ав<тора>).

5) Кружевная шаль (1-ая главка)

6) И Венера возникла из пены (?)

5) Кто-то с ней без лица и названья (9 стихов)

6) IV гл<авка>. Эпиграф 9 строк, прозаическая часть

7) Уладить арапчат [9] 7 [½ строк о Козлон<огой>]

8) Вопль: «Не надо!!.» (1-ая главка 1913 г.)

9) И никто меня не осудит (1-ая гл<авка>)

10) Не клянет, не молит, не дышит (М. Lamb<alle>)

11) Та, что [здесь] пляшет козью чечетку (в Прим<ечаниях>)

12) Я же роль рокового хора (II главка)

13) Дапертутто, Иоканааном (1-ая главка)

14) Лат<инское> прим<ечание> Байрона к [цитате] эпиграфу из Д<он> Жуана

14а) Проза при IV главке (Гораций)

15) Призрак цусимского ада

Тут же: пьяный поет моряк

16) Из-за ширм Петрушкина маска (1913).

Новое предисловие. «Проза о Поэме» – отрывки о Канунах, о карусели, о заземлении, о петерб<ургской> гофман<иане> и т. д.

<38> <…> от лиц, вернувшихся оттуда, где стихи запоминались наизусть, до пишущего эти строки дошла следующая новелла:

Такого-то года, такого-то числа (даты всякий раз иные) где-то недалеко от Ленинграда (место тоже в каждом рассказе другое) волны Маркизовой Лужи выбросили на берег бутылку, в которой оказались строфы… дальше