Эмиль Верхарн - Стихи
Перевод Валентина Дмитриева
Корабль
Мы мирно курс ведем под звездными огнями,И месяц срезанный плывет над кораблем,Нагроможденье рей с крутыми парусамиТак четко в зеркале отражено морском!
Ночь вдохновенная, спокойно холодея,Горит среди пространств, отражена в волне,И тихо кружится созвездие ПерсеяС Большой Медведицей в холодной вышине.
А снасти четкие, от фока до бизани,От носа до кормы, где светит огонек,Доныне бывшие сплетеньем строгой ткани,Вдруг превращаются в запутанный клубок.
Но каждый их порыв передается дрожьюГромаде корабля, стремящейся вперед;Упругая волна, ложась к его подножью,В широкие моря все паруса несет.
Ночь в чистоте своей еще просторней стала,Далекий след кормы, змеясь, бежит во тьму,И слышит человек, стоящий у штурвала,Как весь корабль, дрожа, покорствует ему.
Он сам качается над смертью и над бездной,Он дружит с прихотью и ветра и светил;Их подчинив давно своей руке железной,Он словно и простор и вечность покорил.
Перевод Вс. Рождественского
Из книги «Вся Фландрия»
(1904–1911)
Кровля вдали
О, дом, затерянный в глуши седой зимы,Среди морских ветров, и фландрских дюн, и тьмы!
Едва горит, чадя, светильня лампы медной,И холод ноября и ночь в лачуге бедной,
Глухими ставнями закрыт провал окна,И тенью от сетей расчерчена стена.
И пахнет травами морскими, пахнет йодомВ убогом очаге, под закоптелым сводом.
Отец, два дня в волнах скитаясь, изнемог,Вернулся он и спит. И сон его глубок.
Ребенка кормит мать. И лампа тень густуюКладет, едва светя, на грудь ее нагую.
Присев на сломанный треногий табурет,Кисет и трубку взял угрюмый старый дед,
И слышно в тишине лишь тяжкое дыханьеДа трубки сиплое, глухое клокотанье.
А там, во мгле,Там вихри бешеной ордойНесутся, завывая, над землей.Из-за крутых валов они летят и рыщут,Бог весть какой в ночи зловещей жертвы ищут.Безумной скачкой их исхлестан небосклон.Песок с прибрежных дюн стеной до туч взметен…Они в порыве озлобленьяТак роют и терзают прах,Что, кажется, и мертвым нет спасеньяВ гробах.
О, как печальна жизнь средь нищеты и горя,Под небом сумрачным, близ яростного моря!
Мать и дитя, старик в углу возле стола —Обломок прошлого, он жив, но жизнь прошла.
И все-таки ему, хоть велика усталость,Привычный груз труда влачить еще осталось.
О, как жестока жизнь в глуши седой зимы,Когда валы ревут и вторят им холмы!
И мать у очага, где угасает пламя,Ребенка обняла дрожащими руками.
Вой ветра слушает, молчит она и ждет,Неведомой беды предчувствуя приход,
И плачет и скорбит. И дом рыбачий старый,Как в кулаке гнездо, ноябрь сжимает ярый.
Перевод А. Корсуна
Побережье
Широкие каймы пустынных берегов,Все тех же самых волн все тот же вопль и ревС конца в конец того же фландрского приморья,Песчаных дюн холмы и пепельные взгорья,Недобрая земля, жестокая порой,Земля, где вечная борьба, и вечно войВетров, и вечные тревоги и усилья,Где бури зимние над нами вихрят крыльяИ стены черные вздымает сквозь туманКлокочущий тоской и злобой океан, —Спасибо вам за то, что вы у нас такие,Как смерть, как жизнь в ее мгновенья грозовые!От вас избыток сил у наших сыновей,И в бедах и в трудах упорство молодое;От вас они светлы той дерзкой красотою,Что неосознанно живет в сердцах людейИ в смертный бой влечет одолевать злосчастье.Спокойным мужеством вы наделили ихВ привычных пагубах, в опасностях лихих,Которыми грозит осеннее ненастье;От вас у девушек, что победили страхЕще невестами изведать вдовье горе, —Любовь и верности к тем, кого в седое мореСурово шлет нужда на барках и ладьях,Чтоб в час, когда тепло у очага родногоИ тело к телу льнет в уютной тьме лачуг,Счастливым отдыхом и ласками подругМогли насытиться вернувшиеся с лова.Страна полуночных и западных ветров,Несущих соль морей и терпкий запах йода,Тобой закалена крутая плоть народаИ много сил дано рукам его сынов,Чтоб, властные, они вложили труд и волюВ печальный милый край, что им достался в долю.Пускай возникли здесь дворцы и купола,Как сон диковинный из камня и стекла,И город встал у вод, морской овеян солью, —Вам, парни Фландрии и девушки, лишь вамБыть сопричастными я волнам, и ветрам,Прилива бурного могучему раздолью.Вас, дети моря, с ним ничто не разлучит,От моря ваших душ неистовство и сила,И очи вам его сиянье засветило,И в вашей поступи прибойный ритм звучит.
А те из вас, кто всех бесстрашней и суровей,Они еще верны заветам древней крови:Потомки викингов[35] на всех путях морскихПьянеют яростью прапрадедов своих,Что уходили в смерть на кораблях, объятыхОгнем, без спутников, без парусов крылатых,Без весел, чтоб найти торжественный покойБагряным вечером в пучине золотой.
Перевод Н. Рыковой
Гильом де Жюлье
Ведя ряды солдат, блудниц веселых круг,Ведя священников и ворожей с собою,Смелее Гектора, героя древней Трои,Гильом Жюлье, архидиакон, вдругПришел защитником страны, что под ударомСклонилась, — в час, когда колоколаЗвонили и тоска их медная теклаНад Брюгге старым.
Он был горяч, и юн, и жаркой волей пьян;Владычествовал он над городом стариннымНевольно, ибо дар ему чудесный дан:Везде, где б ни был он, —Быть господином.В нем было все: и похоть и закон;Свое желание считал он высшим правом,И даже смерть беспечно видел онЛишь празднеством в саду кровавом.
Леса стальных мечей и золотых знаменЗарей сверкающей закрыли небосклон;На высотах, над Кортрейком безмолвным,Недвижной яростью застылФранцузов мстительных неукротимый пыл.«Во Фландрии быть властелином полнымХочу», — сказал король. Его полки,Как море буйное, прекрасны и легки,Собрались там, чтоб рвать на частиТяжелую, упрямую страну,Чтоб окунуть ее в волнуСвирепой власти.О, миги те, что под землеюПрожили мертвые, когдаИх сыновья, готовясь к бою,С могилами прощались навсегда,И вдруг щепоть священной почвы бралиС которою отцов смешался прах,И эту горсть песка съедали,Чтоб смелость укрепить в сердцах!
Гильом был здесь. Они катились мимо,Грубы и тяжелы, как легионы Рима, —И он уверовал в грядущий ряд побед.
Велел он камыши обманным покрываломВалить на гладь болот, по ямам и провалам,Которые вода глодала сотни лет.Казалась твердою земля — была же бездной.И брюггские ткачи сомкнули строй железный,По тайникам глухим схоронены
Ничто не двигалось. Фламандцы твердо ждалиВрагов, что хлынут к ним из озаренной дали, —Утесы храбрости и глыбы тишины.
Легки, сверкая и кипя, как пена,Что убелила удила коней,Французы двигались. ИзменаВилась вкруг шлемов их и вкруг мечей, —Они ж текли беспечным роем,Шли безрассудно вольным строем, —И вдруг: треск, лязг, паденья, всплески вод,Крик, бешенство. И смерть среди болот.
«Да, густо падают: как яблоки под бурей», —Сказал Гильом, а там —Все новые рядыТекли к предательски прикрытой амбразуре,На трупы свежие валясь среди воды;А там —Все новые полки, сливая с блеском дали,С лучом зари — сиянье грозной стали,Все новые полки вставали,И мнилось им глаза закрыв,В горнило смерти их безумный влек порыв.
Поникла Франция, и Фландрия спасалась!
Когда ж, натужившись, растягивая жилы,Пылая яростью, сгорая буйной силой,Бароны выбрались на боевых коняхПо гатям мертвых тел из страшного разреза, —Их взлет, их взмахРазбился о фламандское железо.
То алый, дикий был, то был чудесный миг.Гильом пьянел от жертв, носясь по полю боя;Кровь рдела у ноздрей, в зубах восторга крикСкрипел, и смех его носился над резнею;И тем, кто перед ним забрало подымал,Прося о милости, — его кулак громадныйРасплющивал чело; свирепый, плотоядный,Он вместе с гибелью им о стыде кричалБыть побежденными мужицкою рукою.Его безумный гнев рос бешеной волною:Он жаждал вгрызться в них и лишь потом убить.
Чесальщики, ткачи и мясники толпоюНосились вслед за ним, не уставая литьКровь, как вино на пире исступленномУбийств и ярости, и стадом опьяненнымОни топтали всё. Смеясь,Могучи, как дубы, и полны силы страстной,Загнали рыцарей они, как скот безвластный,Обратно в грязь.Они топтали их, безжизненно простертых,На раны ставя каблуки в упор,И начался грабеж оружья, и с ботфортовСлетали золотые звезды шпор.Колокола, как люди, пьяны,Весь день звонили сквозь туманы,Вещая о победе городам,И герцогские шпорыКорзинами несли бойцы в соборыВ дар алтарям.
Валяльщики, ткачи и сукновалыПод звон колоколов свой длили пляс усталый;Там шлем напялил шерстобит;Там строй солдат, блудницами влекомый,На весь окутанный цветным штандартом щитВознес Гильома;Уже давноСтруился сидр, и пенилось вино,И брагу из бокалов тяжких пили,И улыбался вождь, склоняясь головой,Своим гадальщиком, чьих тайных знаний стройУ мира на глазах цвет королевских лилийЕму позволил смять тяжелою рукой.
Перевод Г. Шенгели
