Дмитрий Быков - Последнее время

1999 год

3. Из цикла «Сны»

Мне приснилась война мировая —Может, третья, а может, вторая,Где уж там разобраться во сне,В паутинном плетении бреда…Помню только, что наша победа —Но победа, не нужная мне.

Серый город, чужая столица.Победили, а все еще длитсяБезысходная скука войны.Взгляд затравленный местного люда.По домам не пускают покуда,Но и здесь мы уже не нужны.

Вяло тянутся дни до отправки.Мы заходим в какие-то лавки —Враг разбит, что хочу, то беру.Отыскал земляков помоложе,Москвичей, из студенчества тоже.Все они влюблены в медсестру.

В ту, что с нами по городу бродит,Всеми нами шутя верховодит,Довоенные песни поет,Шутит шутки, плетет отговорки,Но пока никому из четверкиПредпочтения не отдает.

Впрочем, я и не рвусь в кавалеры.Дни весенние дымчато-серы,Первой зеленью кроны сквозят.Пью с четверкой, шучу с медсестрою,Но особенных планов не строю —Все гадаю, когда же назад.

Как ни ждал, а дождался внезапно.Дан приказ, отправляемся завтра.Ночь последняя, пьяная рать.Нам в компании странно и тесно,И любому подспудно известно —Нынче ей одного выбирать.

Мы в каком-то разграбленном доме.Все забрали солдатики, кромеКниг и мебели — старой, хромой,Да болтается рваная штора.Все мы ждем, и всего разговора —Что теперь уже завтра домой.

Мне уйти бы. Дурная забава.У меня ни малейшего праваНа нее, а они влюблены,Я последним прибился к четверке,Я и стар для подобной разборки,Пусть себе! Но с другой стороны —

Позабытое в страшные годыЧувство легкой игры и свободы,Нараставшее день ото дня.Почему — я теперь понимаю.Чуть глаза на нее поднимаю —Ясно вижу: глядит на меня.

Мигом рухнуло хрупкое братство.На меня с неприязнью косятся:Предпочтенье всегда на виду.Переглядываясь и кивая,Сигареты туша, допивая,Произносят: «До завтра», «Пойду».

О, какой бы мне жребий ни выпал —Взгляда женщины, сделавшей выбор,Не забуду и в бездне любой.Все, выходит, всерьез, — но напрасно:Ночь последняя, завтра отправка,Больше нам не видаться с тобой.

Сколько горькой любви и печалиРазбудил я, пока мы стоялиНа постое в чужой стороне!Обреченная зелень побега.Это снова победа, победа,Но победа, не нужная мне.

Я ли, выжженный, выживший, цепкий,В это пламя подбрасывал щепки?Что взамен я тебе отдаю?Слишком долго я, видно, воюю.Как мне вынести эту живую,Жадно-жаркую нежность твою?

И когда ты заснешь на рассвете,Буду долго глядеть я на этиСтены, книги, деревья в окне,Вспоминая о черных пожарах,Что в каких-то грядущих кошмарахБудут вечно мерещиться мне.

А наутро пойдут эшелоны,И поймаю я взгляд уязвленныйОттесненного мною юнца,Что не выгорел в пламени ада,Что любил тебя больше, чем надо,—Так и будет любить до конца.

И проснусь я в московской квартире,В набухающем горечью мире,С непонятным томленьем в груди,В день весенний, расплывчато-серый,—С тайным чувством превышенной меры,С новым чувством, что все позади —

И война, и любовь, и разлука…Облегченье, весенняя скука,Бледный март, облака, холодаИ с трудом выразимое в словеОщущение чьей-то любови —Той, что мне не вместить никогда.

1996 год

4. Три просьбы

О том, как тщетно всякое слово и всякое колдовствоНа фоне этого, и другого, и вообще всего,О том, насколько среди Гоморры, на чертовом колесе,Глядится мразью любой, который занят не тем, что все,О том, какая я немочь, нечисть, как страшно мне умиратьИ как легко меня изувечить, да жалко руки марать,О том, как призрачно мое право на воду и каравай,Когда в окрестностях так кроваво, — мне не напоминай.

Я видел мир в эпоху распада, любовь в эпоху тщеты,Я все это знаю лучше, чем надо, и точно лучше, чем ты,Поскольку в мире твоих красилен, давилен, сетей, тенетЯ слишком часто бывал бессилен, а ты, я думаю, нет.

Поэтому не говори под руку, не шли мне дурных вестей,Не сочиняй мне новую муку, чтобы в сравненье с нейЯ понял вновь, что моя работа — чушь, бессмыслица, хлам;Когда разбегаюсь для взлета, не бей меня по ногам.Не тычь меня носом в мои болезни и в жалоб моих мокреть.Я сам таков, что не всякой бездне по силам в меня смотреть.Ни в наших днях, ни в ночах Белграда, ни в той, ни в этой странеНет и не будет такого ада, которого нет во мне.

О, проклятое пограничье,Чистота молодого лба,Что-то птичье в ее обличье,Альба, Эльба, мольба, пальба —Все я помню в этом хваленом,Полном таинства бытии.Ты всегда железом каленымЗакреплял уроки свои.

Ни острастки, ни снисхожденьяМне не надо. Я не юнец.Все я знал еще до рожденья,А теперь привык наконец.И спасенья не уворую,И подмоги не позову —Чай, не первую, не вторую,Не последнюю жизнь живу.

Но зачем эта страсть к повторам?Как тоска тебя не беретОт подробностей, по которымМожно все сказать наперед!Нет бы сбой, новизна в раскладе,Передышка в четыре дня —Не скажу «милосердья ради»,Но хотя б перемены для.

Как я знаю одышку года,Вечер века, промозглый мрак,Краткость ночи, тоску ухода,Площадь, башню, вагон, барак,Как я знаю бессилье слова,Скуку боя, позор труда,Хватит, хватит, не надо снова,Все я понял еще тогда.

Аргумент, что поделать, слабый:С первой жертвой — почти как с бабой,Но быстрей и грязней,Нежели с ней.

Как мы знаем, женское телоСладко и гладко,Но после этого делаГнусно и гадко.

Так и после расстрела,Когда недавно призванный рядовойИзучает первое в своей биографии телоС простреленной головой.

Дебютант, скажу тебе честно:Неинтересно.

Так что ты отпустил бы меня, гегемон.

1999 год

5. Вагонная песня

Как будто я пришел с войны, но в памяти провал:Отчизны верные сыны, а с кем я воевал?Или точнее — за кого? В родимой сторонеСегодня нет ни одного, кто нравился бы мне.

А между тем я был на войне: сестрица, посмотри!Ты видишь, что за шинель на мне? Вот тоже и внутри:На месте печени — подпалина, на легком — дыра в пятак…Добро бы это еще за Сталина, а то ведь за просто так.

Сестрица, бля, девица, бля, водицы, бля, налейОтставленному рыцарю царицы, бля, полей,Который бился браво,Но испустил бы духЕдинственно за правоНе выбирать из двух.

2001 год

6. Эпилог

Тут больше жить нельзя. По крайней мере векСухой земле не видеть всхода.На выжженную гладь крошится мелкий снег,И воздух сладок, как свобода.Что делать! Я люблю усталость эту, тишь,Послевоенный отдых Бога.Мы перешли рубеж — когда, не уследишь:Всего случилось слишком много.Превышен всяк предел скорбей, утрат, обид,Победы лик обезображен,Война окончена, ее исток забыт,Ее итог уже неважен,Погибшие в раю, зачинщики в аду,Удел живых — пустое место…Но не зови меня брататься: не пойду.Ты все же из другого теста.

Ночь, дом без адреса, тринадцать на часах,Среди миров звенят стаканы:За пиршественный стол на общих небесахСошлись враждующие станы.Казалось бы, теперь, в собрании теней,Когда мы оба очутилисьВ подполье, на полях, в чистилище — верней,В одном из тысячи чистилищ,Казалось бы, теперь, в стране таких могил,Такой переболевшей боли,Перегоревших слез — и мы с тобой могли бПожать друг другу руки, что ли.Но не зови меня брататься, визави,Не нам пожатьем пачкать руки.Казалось бы, теперь, когда у нас в кровиБезверия, стыда и скукиНе меньше, чем допрежь — надежды и вины,И больше, чем гемоглобина,Казалось бы, теперь, когда мы все равны,—Мне все еще не все едино.

Нет! как убитый зверь, что хватки не разжал,Я ока требую за око.Я все еще люблю булатный мой кинжал,Наследье бранного Востока.Когда прощенье всем, подряд, наперечет,До распоследнего солдата,—Ты все-таки не я, хотя и я не тот,Каким ты знал меня когда-то.

Гарь, ночь без времени, ущербная луна,Среди миров гремит посуда,А я стою один, и ненависть однаЕще жива во мне покуда.В тоске безумия, в бессилье немоты,В круженье морока и бреда —Ты все еще не я, я все еще не ты.И в этом вся моя победа.

1998 год