Антология - Западноевропейская поэзия XХ века
СТИХИ В ОКТЯБРЕ
Перевод А. Сергеева
Под небом мой год тридцатыйПробудился в звуках от моря до ближнего леса,От ракушек в пруду до цаплиНа дюнах,А утро звало —Хоралами волн и чаек пронзительной песней,И стуками парусных лодок о мшистую пристаньВ ту же секундуПокинутьЕще не проснувшийся город.
Вместе с птицами певчимиПтицы крылатых деревьев несли мое имяНад лошадьми и фермами,И в осеннийМой день рожденияВсе былые дни на меня низвергались ливнем.Цапля ныряла в приливе, когда я вышел.Городок пробудился,За мноюВорота его затворились.
Стая жаворонков в бегущейТуче, и в кустах придорожных посвистДроздов, и почти июльскоеСолнцеНа плече холма.Вешний воздух и звонкое пенье нежданноВлились в утро, в котором бродил я и слушалШум дождяИ в дальнемЛесу завыванье осени.
Бледный дождь над заливомИ над морем церковь размером с улитку —Рожки пронзают туман,ДомикСереет, как филин.Сады же весны и лета цвели небылицейЗа горизонтом, под облаком, полным птиц.Наверно, тудаУходилМой день рожденья, но вдруг —
В край мой из стран блаженных,Освежая природу и проясняя небо,Повеяло чудом лета,Смородиной,Грушами, яблоками.И на склоне года я вдруг увидел ребенка,Который забытым утром шагает с матерьюСквозь светлые сказкиСолнцаВ легендах зеленого храма,
По детству дважды родному.И детские слезы текли по моим щекам.Этот лес и река, и море —Такие же,Как тогда,Когда я мальчишкой в затишье летнего знояПоверял свою радость камням, деревьям и рыбам,И пели тайныЖивые,Пели птицы и волны.
И там был мой день рожденья.Но погода менялась всерьез, и ожившая радостьДавно ушедшего детстваЗапелаВ сиянье солнца.Стал летним полднем тридцатый мой год под небом,Хотя городок внизу обагрялся кровью октябрьской.Пусть же сердцеС холмаПоет на границе года.
ГОРБУН В ПАРКЕ
Перевод М. Зенкевича
Горбун по парку,Одинокий сторож,Среди деревьев бродит, озабоченС утра, когда откроют доступК деревьям и воде, и вплоть до ночи,Когда звонок закончит день неяркий.
Он черствый хлеб ест на газете простоИ воду пьет из кружки на цепи,В нее швыряют дети гравий,Пьет из бассейна, где плывет кораблик,А ночью в конуре собачьей спит,Хоть привязать его никто не вправе.
Он рано просыпается, как зяблик,Как озеро, спокоен на рассвете.«Эй ты, горбун!» — кричат на дню сто разБезжалостные городские детиИ прочь бегут, когда он крик услышит,Их топот — дальше, тише…
Дразня его и скрючив спину тоже,Как будто с горбунами схожи,Они бегут оравой голосистойСреди зеленого простора,И, отложив газету, сторожЖелезной палкой подбирает листья.
Ночлежник конуры бредет быстрейСредь нянек и озерных лебедей,А дети убегают виноватоИ с камня прыгают на камень,Блестя глазами, как тигрята,А рощицы синеют моряками.
Когда же опустеют все аллеи,Там мраморная женщина, белея,Встает перед фонтаном в темноте,Показывая камня превосходство.Как будто выпрямив горба уродство,Она сияет в стройной наготе.
А все деревья запертого сада,Скамейки, пруд, запоры и ограда,Вся детвора, вопившая так дико,Невинная, в цвету, как земляника, —Все возникает перед горбуномВ собачьей конуре неясным сном.
СРЕДИ ЖЕРТВ УТРЕННЕГО НАЛЕТА БЫЛ СТОЛЕТНИЙ СТАРИК[42]
Перевод А. Сергеева
Когда утро едва забрезжило над войной,Он встал, оделся, из комнаты вышел и умер.Взрывной волной все двери в домах распахнуло.Он рухнул на камни, на свой разбитый паркет.Пусть любимая улочка с траурной черной каймойЗнает, что здесь он на миг задержал рассвет,Что глаза его были весенние почки и пламя,Когда со звоном ключи из замков вылетали.Не ищите обломков жизни в седом его сердце,Не ждите звона лопаты — уже несетсяНебесная «скорая помощь», влекомая смертью.О, спасите его от этой пошлой кареты!Утро парит на крыльях его столетья,И сотня аистов села на руку солнца.
ЖАЛОБА
Перевод Арк. Штейнберга
Я был мальчишкой, вдобавок плутом,II черным прутом от церковных врат(Старый шомпол вздохнул, подыхая по бабам).На пальцах я крался в крыжовенных чащах;Как болтунья-сорока, вопил пугач.И, завидя девочек, обруч катящихПо ослиным выгонам, плавным ухабам,Я краснел как кумач и пускался вскачь,А в качельных, воскресных ночах на лугуВсю луну лобызал мой растленный взгляд.Эти жены-малютки, — на кой мне ляд!Их, поросших листвой, я покинуть могуВ смольно-черных кустах, и пускай скулят!
Я стал ветрогоном, притом — вдвойне,И черным зверюгой церковных скамей(Старый шомпол вздохнул, подыхая по сукам).Не тем пострелом, прильнувшим к лунеФитильной, но пьяным телком, и мойСвист всю ночь звучал в дымоходах вертлявых,Городские кровати взывали ко мне,Повитухи росли в полночных канавах,И кого бы ни щупал пьяный телок,Где б ни буйствовал на травяной простыне,Что б ни делал бы в смольно-черной ночи, —Мой трепетный след повсюду пролег.
Мужчиной заправским стал я потомИ черным крестом во храме святом(Старый шомпол вздохнул, без подруг погибая).Бренди в расцвете! Я пышно басил;Нет, не котом с весенним хвостом,Чья мышь — кипятковая баба любая,Но бугристым быком, преисполненным сил,В благодатное лето, в полдневный зной,Средь пахучих стад. Поостыла вполнеКровь моя; для чего угодно я могЛечь в постель, и хватало этого мне,Черной, прочной моей душе смоляной.
Я полумужчиной стал поделом,Как священники остерегали в былом(Старый шомпол вздохнул над плачевным итогом).Не телком на цепи, не весенним котом,Не сельским быком в травостое густом,Но черным бараном с обломанным рогом.Из мышьей зловонной норы взвиласьМоя кривляка-душа, и вотЯ дал ей незрячий, исхлестанный глаз,Клячи сопатой шкуру и статьИ в смольно-черный нырнул небосвод,Чтоб женскую душу в жены поять.
Ничуть не мужчина я ныне, отнюдь,Черной казнью плачу за ревущий мой путь(Старый шомпол вздохнул о неведомой деве).Окаянный, опрятный, прозрачный, лежуВ голубятне, слушая трезвый трезвон;В смольно-черном небе душа обрелаНаконец-то жену с ангелочками в чреве!Этих гарпий она от меня родила.Благочестье молитвы творит надо мной,Небеса черный вздох мой последний блюдут,Мои чресла невинность укрыла в крыла,Все тлетворные добродетели тутМой конец отравляют мукой чумной.
ТЕД ХЬЮЗ
Тед Xьюз (род. в 1930 г.). — Родился в Йоркшире, учился в Кембриджском университете. В 1957 г. вышла в свет первая книга его стихов, «Ястреб под дождем», удостоенная премий Нью-Йоркского поэтического центра и Сомерсета Моэма. В произведениях Теда Хьюза прослеживается связь творчеством Д.-Г. Лоуренса и Д. Томаса. Поэт воспринимает жизнь как аотическое нагромождение темных сил, которому противостоит разумная воля человека.
