Евгений Евтушенко - Почти напоследок
Представьте,
товарищи,
страшную жизнь Пугачёвой -к ней всё человечество лезет, ей пишет, звонит.
А я - похитрей.
Мне не надо прижизненной славы дешёвой.
Я хочу после смерти быть знаменит!
По мнению скромников,
это нескромно,
неловко,
а я себе строю...
Пусть думает там, в Пентагоне,
какой-то дурак,
что сооружается новая ракетная установка, -
а это Сарапулькин
строит себе саркофаг!
«Что это за штука?» -
спросит,
гуляя с детьми-крохотульками,
в трёхтысячном году
марсианский интурист.
А ему ответят:
«Саркофаг Сарапулькина!
Был на Колыме
такой бульдозерист».
Ну что - помогаете
или за водкой потопали?
Вижу по глазам -
вам нужен фараон.
Кстати,
работаю исключительно на сэкономленном топливе,
так что государству
не наносится урон.
В ларёк опоздаете?
Эх вы, работяги!
Вы - не класс рабочий,
а так,
лабуда.
Делали бы лучше вы себе саркофаги,
может быть, пили бы меньше тогда.»
И всех фараонов отвергая начисто,
а также алкоголиков,
рвущихся к ларьку,
он их посылает
на то, чем были зачаты.
Это -
сарапулькинское фуку!
Антонио Грамши когда-то сказал: «Я - пессимист по своим наблюдениям, но оптимист - по своим действиям».
Я видел разруху войны, но и мир лицемерный - разруха. У лжемиротворцев -крысиные рыльца в пушку. Всем тем,
кто посеял голод и тела,
и духа, -
фуку!
Забыли мы имя строителя храма Дианы Эфесской,
но помним, кто сжёг этот храм.
Непомерный почёт фашистёнку,
щенку.
Всем вам,
геростраты,
кастраты,
сажавшие,
вешавшие, -
фуку!
Достойны ли славы доносчики и лизоблюды? Зачем имена стукачей позволять языку?
А вот ведь к Христу присоседилось липкое имя Иуды -фуку!
За что удостоился статуй
мясник Александр Македонский?
А Наполеон - Пантеона?
За что эта честь окровавленному
толстяку?
В музеях, куда ни ткнешься, -прославленные подонки. Фуку!
Усатым жуком навозным прополз в историю Бисмарк. Распутин размазан по книгам подобно густому плевку. Из энциклопедий всемирных пора уже сделать бы высморк -фуку!
А ты за какие заслуги
ещё в неизвестность не канул,
ещё мельтешишь на экране,
хотя превратился в труху,
ефрейтор, колумб геноцида,
блицкрига и газовых камер?
Фуку!
И вам, кровавая мелочь, хеопсы-провинциалы, которые лезли по трупам -лишь бы им быть наверху, сомосы и пиночеты, банановые генералы, -фуку!
Всем тем, кто в крови по локоть, но хочет выглядеть чистенько, держа про запас наготове колючую проволоку,
всем тем, в ком хотя бы крысиночка, всем тем, в ком хотя бы фашистинка, -фуку!
Джек Руби прославленней Босха. Но слава ничтожеств - ничтожна, и если нажать на кнопку втемяшится в чью-то башку, своё последнее слово планета провоет истошно: «Фуку!»
Сикейрос писал мой портрет.
Между нами на забрызганном красками табурете стояла бутылка вина, к горлышку которой припадали то он, то я, потому что мы оба измучились.
Холст был повёрнут ко мне обратной стороной, и что на нём происходило, я не видел. У Сикейроса было лицо Мефистофеля.
Через два часа, как мы и договорились, Сикейрос сунул кисть в уже пустую бутылку и резко повернул ко мне холст лицевой стороной.
- Ну как? - спросил он торжествующе.
Я подавленно молчал, глядя на нечто сплюснутое, твёрдокаменно-бездушное. Но что я мог сказать человеку, который воевал сначала против Панчо Вильи, потом вместе с ним, а потом участвовал в покушении на Троцкого? Наши масштабы были несоизмеримы. Однако я всё-таки застенчиво пролепетал:
- Мне кажется, чего-то не хватает.
- Чего? - властно спросил Сикейрос, как будто его грудь снова перекрестили пулемётные ленты.
- Сердца. - выдавил я.
Сикейрос не повёл и бровью. Дала себя знать революционная закалка.
- Сделаем, - сказал он голосом человека, готового на экспроприацию банка. Он вынул кисть из бутылки, обмакнул в ярко-красную краску и молниеносно вывел у меня на груди сердце, похожее на червовый туз. Затем он подмигнул мне и приписал этой же краской в углу портрета: «Одно из тысячи лиц Евтушенко. Потом нарисую остальные 999 лиц, которых не хватает». И поставил дату и подпись.
Стараясь не глядеть на портрет, я перевёл разговор на другую тему:
- У Асеева были когда-то такие строки о Маяковском: «Только ходят слабенькие версийки, слухов пыль дорожную крутя, что осталось в дальней-дальней Мексике от него затеряно дитя». Вы ведь встречались с Маяковским, когда он приезжал в Мексику. Это правда, что у Маяковского есть сын?
Сикейрос засмеялся:
- Не трать время на долгие поиски. Завтра утром, когда будешь бриться, взгляни в зеркало.
Последнее слово мне рано ещё говорить -
говорю я почти
напоследок,
как полуисчезнувший предок, таща в междувременьи тело.
Я -
не оставлявшей объедков эпохи
случайный огрызок, объедок. История мной поперхнулась, меня не догрызла, не съела.
Почти напоследок: я -
эвакуации точный и прочный безжалостный слепок, и чтобы узнать меня, вовсе не надобно бирки. Я слеплен в пурге
буферами вагонных скрежещущих сцепок,
как будто ладонями ржавыми Транссибирки.
Почти напоследок:
я в «чёртовой коже» ходил,
будто ада наследник.
Штанина любая
гремела при стуже
промёрзлой трубой водосточной,
и «чёртова кожа» к моей приросла,
и не слезла,
и в драках спасала
хребет позвоночный,
бессрочный.
Почти напоследок:
однажды я плакал
в тени пришоссейных замызганных веток, прижавшись башкою
к запретному, красному с прожелтью знаку,
и всё, что пихали в меня
на демьяновых чьих-то банкетах,
меня
выворачивало наизнанку. Почти напоследок: эпоха на мне поплясала -от грязных сапог до балеток. Я был не на сцене -
был сценой в крови эпохальной и рвоте,
и то, что казалось не кровью, -
а жаждой подмостков,
подсветок, -
я не сомневаюсь -
когда-нибудь подвигом вы назовёте.
Почти напоследок:
я - сорванный глас всех безгласных,
я - слабенький след всех
бесследных,
я - полуразвеянный пепел сожжённого кем-то романа. В испуганных чинных передних я - всех подворотен посредник, исчадие нар,
вошебойки, барака, толкучки, шалмана.
Почти напоследок:
я,
мяса полжизни искавший погнутою вилкой
в столовских котлетах,
в неполные десять
ругнувшийся матом при тёте,
к потомкам приду,
словно в лермонтовских эполетах,
в следах от ладоней чужих на плечах
с милицейски учтивым «пройдёмте!».
Почти напоследок:
я - всем временам однолеток,
земляк всем землянам
и даже галактианам.
Я,
словно индеец в Колумбовых ржавых браслетах, «фуку!» прохриплю перед смертью поддельно бессмертным тиранам.
Почти напоследок: поэт,
как монета петровская,
сделался редок.
Он даже пугает
соседей по шару земному,
соседок.
Но договорюсь я с потомками -так или эдак -почти откровенно. Почти умирая. Почти напоследок.
Гавана - Гуернавака - Лима - Манагуа - Санто-Доминго - Каракас - станция Зима -Венеция - Магадан - Гульрипши - Переделкино. 1963-1985
СОДЕРЖАНИЕ
Мои университеты ,............. 4
«Есть прямота...»............... 8
Опоздание................. 9
Напду................... 12
Цветы для бабушки.............. 16
Фиалки.................. 19
Полтравипочки ............... 21
Забытая штольпя............... 22
Ясная, тихая сила любви........... 28
Хранительница очага............. 30
«Не отдала еще всех моих писем...»....... 33
«Под невыплакавшейся ивой...»......... 36
«Спасение наше — друг в друге...»........ 37
«Никто не спит прекраснее, чем ты...»...... 39
«Какое право я имел...»............ 39
«Когда уйду я в никогда...».......... 39
Не исчезай................. 40
Наш моторист................ 41
Труба................... 44
«Померкло блюдечко во мгле...»......... 4о
Неверие в себя необходимо.......... 48
Непопятным поэтам.............. 50
Первый день поэзии............. 52
Дмитрий Гулиа ............... 54
«Наверно, с течением дпей...».......... 56
