Иннокентий Анненский - Иннокентий Анненский
Двойник
Ночь, и давно спит закоулок:Вот ее дом – никаких перемен,Только жилицы не стало, и гулокШаг безответный меж каменных стен.
Тише… Там тень… руки ломает,С неба безумных не сводит очей…Месяц подкрался и маску снимает.«Это – не я: ты лжешь, чародей!
Бледный товарищ, зачем обезьянить?Или со мной и тогда заодноСердце себе приходил ты тиранитьЛунною ночью под это окно?»
Анненскому принадлежат неотразимо захватывающие тоном и мыслью статьи о Гейне. Влюбленно-тревожное внимание русского поэта к творчеству и личности Гейне в большой мере было вызвано тем, что «русскому сердцу как-то трогательно близко все гонимое, злополучное и страдающее, а таков именно Гейне», и тягостное призвание «размыкивать тоску проклятых вопросов…» («Генрих Гейне и мы»).
Листы. – Горняя лампада – солнце, осенью все более тусклое и холодное. В последней строфе очевидна близость Анненского Достоевскому: трагическая для сознания человека антитеза благословения миру и – «обман бытия» в его личном опыте.
В открытые окна. – В автографе стихотворение имело заглавие «Летним вечером». Циклоп – персонаж древнегреческой мифологии, свирепый великан, не знающий законов, с одним глазом во лбу. Сравнение скуки и пошлости жизни с Циклопом, а красоты вечереющей природы и заходящего солнца с освобождающей душу стихией – смысловая основа стихотворения, построенного на свободном переносе изображения из одного плана в другой. Для Анненского, ученого, знатока античности, естественно частое обращение к образам, персонажам, сюжетам той великой эпохи. Оно позволяло придавать современным ему обстоятельствам вневременное значение и смысл.
Идеал. – В стихотворении изображен зал публичной библиотеки в сумерки (свидетельство автора). Вспышки газа – газовые светильники, которыми освещались помещения.
Июль. 2 («Палимая огнем недвижного светила…») – Кирьга (обл.) – кирка́. Грабаров (обл.) – землекопов. Абрис – линейное очертание предмета.
Хризантема. – …траурные кони подвигают яркий гнет… – похоронный кортеж. Что-то чуткое в короне… – траурный знак на лошади в похоронных процессиях.
Электрический свет в аллее. – Анненский любил очарование русского поэтического романса, отдал немалую дань этой стихотворной форме. «Господи, как глуп я был в сетованиях на банальность романсов… И чего-чего не покажет тебе самое грубое, самое пузырчатое стекло? Смотри – целый мир… Банальность романса, это – прозрачное стекло» (письмо Н. П. Бегичевой от 31.XII.1908). Романсные вещи Анненского всегда построены на столкновении традиционных для жанра интонации и лексики («О, не зови меня, не мучь!») и «лирической дерзости» художественного сознания XX в. («…у ночи вырвал луч, засыпав блеском ветку клена»).
Сентябрь. – Анненский воспринимает осень в тонах горестного, страдающего созерцания, в традициях Баратынского и Тютчева: увяданье, «красота утрат». Осень Пушкина («очей очарованье») и Бунина (пора живописной красоты в природе) чужда сломленному невзгодами, одинокому человеку. С соблазном пурпура на медленных недугах… – с цветом увяданья на растениях… лотоса вкусили… – Древние греки верили в волшебную силу цветка лотоса, позволяющую забыть о прошлом, дарующую блаженство.
Ноябрь. – Название в автографе – «Зимний сонет».
Ветер. – …задернет флером… флер – полупрозрачный покров, пелена, дымка. …розовым дедов… – дед, деды (обл.) – здесь: репейник, чертополох.
Ненужные строфы. – …пурпуровые тоги – в Древнем Риметоржественное одеяние, атрибут славы.
В дороге. – Овины – деревенские строения для сушки снопов перед молотьбой.
Под новой крышей. – В Сливицком строился новый дом. Стихотворение передает ощущение поэта той поры.
Еще один. – Отвлеченная символика в соседстве с выпуклой, интимно-домашней конкретностью создает в стихотворении образ медленной утраты человеком жизни в быстром мелькании дней, обкрадывающихвысокую надежду души.
Villa Nazionale – название парка в Неаполе.
Опять в дороге («Когда высоко под дугою…»). – В автографе озаглавлено: «За Пушкиным», что, по мнению А. В. Федорова, указывает на общность настроения со стихотворением Пушкина «Телега жизни». «Дорога», «дорожные» чувства, размышления и впечатления («восторг дорожных созерцаний», «воспоминания о дороге», «гоголевская дорога с ее простором, с волшебной примиренностью ее пестроты, с ее унылым зовом и безудержным порыванием в даль… в безвестное…» («Эстетика «Мертвых душ» и ее наследье») – важнейшая тема Анненского как художника и человека России.
Конец осенней сказки. – Загорелся поздно глаз… Глаз – здесь: восходящее солнце. Последние строки близки тоном и смыслом стихотворению Блока «Когда в листве сырой и ржавой…»
Утро. – Тяжелая болезнь сердца и нервная впечатлительность приносили поэту мучительно-бессонные ночи. Музыкальная стихия стихотворения переводит личное состояние в сферу драматического и мужественного противостояния души небытию. Последние строки предвосхищают мотивы и образы раннего Маяковского.
Ванька-ключник в тюрьме. – В основу стихотворения положен фольклорный сюжет о любви княгини и ее ключника Ваньки-Каина.
«Парки – бабье лепетанье». – Заглавие – цитата из стихотворения Пушкина «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы».
Далеко… далеко… – В автографе имело названия: «Перед рассветом», «Через сорок лет». Одно время Анненский очень страдал по ночам от нервного зуда кожи – «водить начинает пером». Стихотворение строится на сочетании (ассоциативном) болезненных фантасмагорий и яви. В нем отразилось внимательное изучение стихов К. К. Случевского (1837–1904), поэтические открытия которого Ан-ненский развил в своей лирике.
Тоска возврата. – В одном из автографов называлось «Ностальгия». Стихотворение покоится на прихотливых переходах смыслов: конец вечерней службы в храме, последние лучи солнца, близка ночь и прожитый день (может, пусто, может, тяжко прожитый) прощальным светом укоряет сердце. Отсюда церковная лексика («ангел», «кафизмы») и уподобление настроения, цвета и света картине Сандро Боттичелли (1444–1510) – великого итальянского живописца.
«Мухи как мысли». – Стихотворение посвящено памяти Алексея Николаевича Апухтина (1840–1893) – талантливого поэта, близкого друга П. И. Чайковского. На стихи Апухтина создано много популярных романсов. Поэзия Апухтина привлекала Анненского и Блока также и новаторской попыткой завоевать для лирической поэзии характернейшие черты психологизма большой русской прозы XIX в. Название – измененная цитата из стихотворения Апухтина «Мухи».
Под зеленым абажуром. – Две первые строфы стихотворения написаны под явным влиянием Некрасова. Строчками: «Золотые сулили вы дали // За узором двойных королей» – восхищался Блок.
Третий мучительный сонет. – Стихотворение – «поэтический принцип» Анненского, своеобразия «психология творчества», «Я ничего не делаю, только стихи иногда во мне делаются, но обыкновенно болезненно и трудно, иногда почти с отчаяньем» (письмо А. В. Бородиной от 15.VI.1904); «Я не судья своих стихов, но они это – я…» (письмо С. К. Маковскому от 22.IX.1909). …вспышками идущее сцепленье… – этой строкой Анненский приоткрывает существеннейшую грань своей манеры.
Кипарисовый ларец
«Кипарисовый ларец». Вторая книга стихов (посмертная) вышла в издательстве «Гриф» в Москве в 1910. Подготовкой книги к изданию по указанию отца занимался сын поэта. Название сборника связано с домашней кипарисовой шкатулкой, в которой хранились рукописи Анненского. Возможны и литературные ассоциации: названия произведений и книг Анатоля Франса и Шарля Кро, чтимых Анненским французских писателей. Степень авторской воли касательно композиции «Кипарисового ларца» со всей определенностью установить трудно.
Существует вариант состава и композиции «Кипарисового ларца» на основании обнаруженного Р.Д. Тименчиком в архиве письма О. П. Хмара-Барщевской к В. Кривичу, где приведена копия плана книги, составленного самим Анненским (Тименчик Р.Д. О составе сборника Иннокентия Анненского «Кипарисовый ларец» // Вопросы литературы, 1978. № 8). Этот вариант использован И. И. Подольской в издании: Анненский Иннокентий. Избранное. М.: Правда, 1987. Достойные и тщательные доказательства авторитетных исследователей не могут быть признаны бесспорными из-за отсутствия оригинала плана или прямых указаний поэта на этот счет. Мы следуем за первоизданием, которое было каноническим на протяжении десятилетий и именно таким воспринималось как современниками, так и последующими поколениями. Построение стихотворного сборника как единой книги, архитектоника которой целиком подчиняется идейно-содержательному замыслу автора (название, эпиграфы, циклы, последовательность их расположения), было принципиальным для творчества русских символистов. Но и на этом фоне, по справедливому мнению А. В. Федорова, «композиционное построение «Кипарисового ларца», упорство, с которым проведена циклизация, – явление в высшей степени своеобразное, пожалуй, и уникальное в истории русской поэзии». Это позволило Анненскому создать смысловую полифонию: соответствия, контрасты, сплетения тем и отдельных стихотворений в малых циклах (трилистник, складень), отдельных «трилистников», «складней» и стихотворений в единстве разделов («Трилистники», «Складни», «Разметанные листы»). И наконец, взаимодействие самих разделов в единстве всего сборника. Следует также учесть глубокий и постоянный интерес Анненского к музыкальному искусству, что не обошлось без последствий в его лирическом творчестве и критической прозе (лейтмотивы, обертоны и модуляции, смысловое многоголосие). Книга вызвала запоздало-должную оценку поэзии Анненского Вяч. Ивановым, М. Волошиным, Н. Пуниным, особенно у молодежи акмеистской ориентации. На закате жизни Ахматова писала: «Когда мне показали корректуру «Кипарисового ларца» Иннокентия Анненского, я была поражена и читала ее, забыв все на свете» («Коротко о себе», 1965). Показательно также мнение Н. С. Гумилева: «…искатели новых путей на своем знамени должны написать имя Анненского как нашего «завтра»… И теперь время сказать, что не только Россия, но и вся Европа потеряла одного из больших поэтов…» (Аполлон. 1910. № 8).
