Теодор Крамер - Зеленый дом
Трактир у реки
Над недвижным руслом старицы, кудазатекла весною и цветет вода,у начала тракта, к насыпи впритир —деревянный, ветхий уцелел трактир.
Выкрашена в зелень каждая доска,прямо под террасой — топкая река,к обомшелым сваям вот уж сколько леттянется последним стеблем очерет.
Здесь уху в охотку ест рыбачий люд,городские тоже ужинать идут,отдыхают, глядя на нехитрый скарб:не в урон карману запеченный карп.
Задевая гравий, прочь ползет баржа,наплывает вечер, тишина свежа,и река струится между берегов,отделив собою город от лугов.
О вине, быть может, белом и сухомкто-нибудь и скажет — мол, шибает мхом, —это — с непривычки: не сгубить виназеленью и сладкой плотью сазана.
Ты с рыбачьим краем слит сейчас в одно:старица, трактирщик, местное вино,женщина напротив, — только все белейполоса тумана от глухих полей.
Мы, разделившие с пылью летящей судьбу
Мы, разделившие с пылью летящей судьбу,мы, у которых начертана гибель на лбу,мы у которых и общего — разве что цель,все-таки многого алчем и жаждем досель:
хлеба от хлеба, который без нас испекли,плоти от плоти (как мы стосковались вдали!),силы от силы, что стала добычею тьмы,места от места, с которого изгнаны мы.
Мы, что все время сбивались с прямого пути,свято желая хоть что-то святое найти —окаменели сердцами, никто не припасвремени на доброту и на мудрость для нас.
Сделай же так, чтобы сгинула наша беда,минула горечь… Мы скоро уйдем в никуда:хлеба нам дай и вина, на тропу отведи,и, наконец, беспощадным судом не суди.
Умирающие реки
Хворают великие реки,уходят в прибрежный песок,мелеют, мертвеют навеки,ни драга, ни чистка не впрок.С плотины по грязи и глинепо скалам летит водопад,и мутный поток на равнинетяжелою дамбой зажат.
Задымлены близи и дали,ольшаник иссохнуть готов,столбы телеграфные всталив низовьях на месте лесов.Крошатся прибрежные глыбы,под мусором отмель растет,и дохнут последние рыбысредь погани и нечистот.
От некогда дикой природыни сыщешь уже ни следа;цементные, грузные водыугрюмо текут в города.Пусть ливни хлопочут, но вскоресвой облик изменит страна:бесцельно потянутся в морелишь русла, сухие до дна.
Благотворный туман
Повисла осенняя мгла над шинком,шуршит по шпалере сухим стебельком,в лозу нагнетает густое вино,а ветер шумит, и во мраке темно,и падают листья в тумане.
Где сыщется рислинга добрый глоток —сойдет за обед даже хлеба кусок;в долине, как солнце далеких миров,колышутся дымные пятна кострови щелкают сучья в тумане.
Такая нежданно богатая тишь,что зреет, что падает — не уследишь;и только бы знать, что утихли ветра,и чуешь — все ближе и ближе порапопоек и песен в тумане.
О пребывании в бедности
Живешь, о разносолах не жалея —но счет пришлют мясная, бакалея,и отлетит подошва башмака:как не проклясть судьбину бедняка.
Когда заглянет в гости тот, кто дорог,а в доме — только горсть вчерашних корок,и нет ни колбасы, ни коньяка —как не проклясть судьбину бедняка!
Когда хворает друг, и нет, пожалуй,надежды на здоровье самой малой,а на гостинец — нет ни медяка:как не проклясть судьбину бедняка.
Лежать в гриппу — куда уж неприятней,к тому же нечем заплатить печатне,и все же пишешь, за строкой строка:как не проклясть судьбину бедняка!
Дом бродяги
Я на пустой крестьянский дворзабрел под сенокос, —светился дырами забор,благоухал навоз,еще — сарай темнел в углуоткрытый, и теклау абрикоса по стволупрозрачная смола.
Лениво отгоняя мух,меня облаял пес,и жимолости сладкий духмог довести до слез, —и я, собрав остатки сил,как бы платя за кров,к колодцу за водой сходили напоил коров.
Из крынки сделал я глоток,прилег в тени потом,и пес дворовый тоже леги завилял хвостом, —так охраняли мы вдвоемтот мир, что был в дому —и до сих пор в пути моемя вновь иду к нему.
Заброшенная каменоломня
Сосны громоздятся в чаще темнойнад заброшенной каменоломней.Выемки и трещины видныу подножья каменной стены.
Там, на дне карьера, и снаружи —запустенье и гнилые лужи.Буйные хвощи растут вокруг.Зеленью ощерился латук.
Да еще — на склон карьера дикийпротянулись плети ежевики.Каменную рану до сих пормедленно залечивает бор.
Только горечь вижу в мире
Только горечь вижу в мире,только сирых — мед людьми.Не бряцай, поэт, на лире,но гармонику возьми.
Пуст карман, осипла глотка,мысли сумрачны и злы.Вместо крови в жилах водка,а душа полна золы.
Не здоровье, а разруха,плохо с сердцем, с головой.Мне подругой нынче — шлюха,другом — ветер пылевой.
Мне из дел одно осталось —в строчки складывать слова.Мною, жалким, движет жалость,но и ненависть жива.
На юру, меж трав зеленых,словно ящерка, вздремну:коль стихает ветер в кронах,клонит и меня ко сну.
Состраданье душу гложет —все шагаю да пою.Жаль, никто потом не сможетвзять гармонику мою.
Рождество в Сохо
Рождество и суматоха,никому не до меня,так пойду, пожалуй, в Сохо,поброжу остаток дня.
В лавках — яблоки, печенья,звездный час для торгаша.У меня на развлеченьянет при этом ни гроша.
С каждым годом жизнь все горше,но живу же ведь пока.Шлюха, грим обычный стерши,покупает индюка.
По трактирам и по бараммчит псалом вослед псалму.Общим заражен угаром,шляпу на ветру сниму.
Ноет хлипкая утроба,сердце — как пустой вольер.И еще вдобавок небовысохло, как Лестер-сквер.
В грозе и мраке наступает март
В грозе и мраке наступает март,прет напролом, без компаса и карт:и эта буря поглотить должнавсе то, в чем нет здорового зерна.
В грозе и мраке наступает март,и остается уповать на фарт —иначе ни к чему и доктора.О, не тверди, что умирать пора!
Я слаб, как позабытый колосок,не претендую ни на чей кусок,однако перед строчками — в долгуи до сих пор… Я просто не могу!
Я не окончил множества работ,мне нужен срок — еще хотя бы год…Болят виски и ноет миокард.В грозе и мраке наступает март.
Что поют пичуги…
Что поют пичуги —право, не пойму.Только свет в округеубивает тьму.Этот нищий, жалкий,этот дивный дар:скрип тяжелой балкии над полем пар.
Все, что видел розно —будь со мной сейчас,ибо станет поздно,вещи, петь про вас:хочется смертельнопеть и петь певцу.Песня беспредельна.Жизнь пришла к концу.
День поминовения
