Теодор Крамер - Зеленый дом
Высылка
Барбара Хлум, белошвейка, с пропиской в предместье,не регистрирована, без пальто, без чулок,в номере ночью с приезжим застигнута, вместес тем, что при ней оказался пустой кошелек.
Брбару Хлум осмотрели в участке, где вскорес ней комиссар побеседовал начистотуи, по причине отсутствия признаков хвори,выслал виновную за городскую черту.
Мелкий чиновник ее проводил до окраини возвратился в управу, где ждали дела.Брбару Хлум приютил деревенский хозяин,все же для жатвы она слабовата была.
Брбара Хлум, невзирая на страх и усталость,стала по улицам снова бродить дотемна,на остановках трамвайных подолгу топталась,очень боялась и очень была голодна.
Вечер пришел, простираясь над всем околотком,пахла трава на газонах плохим коньяком, —Брбара Хлум, словно зверь, прижимаясь к решеткам,снова в родное кафе проскользнула тайком.
Брбара Хлум, белошвейка, с пропиской в предместье,выслана с предупрежденьем, в опорках, в тряпье,сопротивленья не выказала при аресте,что и отмечено было в судебном досье.
Марта Фербер
Марту Фербер стали гнать с панели —вышла, мол, в тираж, — и потомунанялась она, чтоб быть при деле,экономкой в местную тюрьму.Заключенные топтались тупов камерах, и слышен этот звукбыл внизу, на кухне, где для супаМарта Фербер нарезала лук.
Марта Фербер вдоволь надышаласьсмрада, что из всех отдушин тек,смешивая тошноту и жалость,дух опилок, пот немытых ног.В глубину крысиного подвалалазила с отравленным куском;суп, что коменданту подавала,скупо заправляла мышьяком.
Марта Фербер дождалась, что рвотойкомендант зашелся; разнесларашпили по камерам: работай,распили решетку — все дела.Первый же, еще не веря фарту,оттолкнул ее, да наутек, —все, сбегая, костерили Марту,а последний сбил кухарку с ног.
Марта Фербер с пола встать пыталась;воздух горек сделался и сух.Вспыхнул свет, прихлынула усталость,сквозняком ушел тюремный дух.И на скатерть в ядовитой рвотелишь успела искоса взглянуть,прежде, чем в своей почуять плотирашпиль, грубо распоровший грудь.
О великой гибели сосновых лесов возле Витшау
Ранним утром объявились в хвойных чащахненасытные чужие мотыльки.Туча полчищ, беспокойно шебуршащих,черным снегом облепила сосняки.
Крыльца черные топорща, словно рясу,грызли ветви до подкорья, вполсыта,от въедающихся жвал не стало спасу,и на хвою наползала краснота.
Даже ветер перед ними был бессилен,цепи гусениц свивались в пояса,дятлы яростно стучали, ухал филин —умирали обреченные леса.
В дымке осени от комлей и до сучьевразносился гул, протяжный и глухой,дерева, сухие ветви скорбно скрючив,ждали только, чтоб рассыпаться трухой.
Чернорясники в оцепененье сонномпрекращали класть яички под кору,отползали по чешуйкам к лысым кронам,замирали, коченея на ветру.
И, наполня воздух запахом погостным,подыхали без жратвы, всю осень текна смерзающийся грунт по голым соснамчерной патокой гнилой и липкий сок.
Горбун
Жил калека в мансарде с косым потолком;сыро, холодно — все не беда.Пансиона хватало на хлеб с табаком,так что он не ходил никуда.Но двоих шантажистов попрешь ли взашей,если силы иссякли давно?Вот и тратился он из последних грошейна грудинку, на сыр, на вино.
Понемногу пришлось распродать гардероб,оловянную утварь со стен;и в затылке калека с отчаяньем скреб,ожидая дурных перемен.Он рубаху жевал и пытался уснуть,только было совсем не до сна,если парни дрались, утихали чуть-чутьи шпыняли, смеясь, горбуна.
А однажды устроили гости погром,увидав, что все меньше доход:обмотали калеку гардинным шнуроми до дна обшмонали комод.Уложив небольшой узелок барахла,порешили: мол, дело с концом.Весь табак горбуна докурили дотланад его посиневшим лицом.
О Хворании в меблирашках
Хворать в меблирашках — неважная роль:соседские новости слушать изволь,детишки вопят и хрипят старики,когда — духота, а когда — сквозняки.
Под вечер придет сострадающий люд,таблеток, микстур, порошков нанесут,и каждый подаст драгоценный совето том, как лечился двоюродный дед.
Но есть неприятностям противовес:и чай приготовят, и сменят компресс,забота, участие с разных сторон —и полный порядок насчет похорон.
Из доходного дома — прямая тропа
Из доходного дома — прямая тропана окраину: там не видать ни клопа,потолки не затянуты плесенью сплошь,но в квартирках при этом уюта на грош,и никак не согреться под вечер.
И на службу из дома — к чертям на рога,так что тратится время, а с ним и деньга,и за день до получки твоей ни одиниз соседей не станет ссужать маргарин,и никак не согреться под вечер.
И поблизости нет уж совсем ни однойзадушевной, торгующей джином пивной;всех счастливей же — те, кто всегда во хмелю,те, кто вовсе бездомен, и — кум королю!И никак не согреться под вечер.
Рыба с картошкой
Горстка рыбы с картошкою, полный кулекна три пенса, — а чем не обед?Больше тратить никак на еду я не мог,уж таков был семейный бюджет.Я хрумкал со вкусом, с охоткой,и крошки старался поймать,покуда за перегородкойтак тягостно кашляла мать.
Горстку рыбы с картошкою, полный кулек,принесла ты в кармане своем,помню, тяжкий туман в переулках пролег,было некуда деться вдвоем.И, помню, в каком-то подъездемы были с тобою в тот раз —дрожали рисунки созвездийи слезы катились из глаз.
Горстка рыбы с картошкой в родимом краю —все, кто дорог мне, кто незнаком,съешьте рыбы с картошкою в память моюи, пожалуй, закрасьте пивком.Мне, жившему той же кормежкой,бояться ли судного дня?У Господа рыбы с картошкойнайдется кулек для меня.
Шорох
В ночи, задолго до прихода дня,какой-то шорох испугал меня.Ложись, укройся: это все не в счет,роняет сажу старый дымоход.
Не может быть, чтоб только сажа, нет!Я слышу этот шорох много лет.Ложись, поспи, пока придет восход,а шорох… Древоточец ест комод.
Нет, он бы так не запугал меня!Смелеет шорох, душу леденя.Ну что ж, лежи и слушай, как шуршиттвой вечный страх: он спать не разрешит.
Светлеет небо вдалеке
Светлеет небо вдалеке.Рука сользит к другой руке,к чужой — однако пуст матраси слезы катятся из глаз.
Ушли, погасли в тишинеслова, звучавшие во сне.От них бы светлой стала ночь,они могли б спасти, помочь.
Но все исчезло налету —и человек лежит в поту,пытаясь тщетно сохранитьв потемках рвущуюся нить, —
соединить ее, вернуть!Но эту нить, но этот путьнайти неспящим не дано.Озноб. Рассвет глядит в окно.
Пустошь
В дни, когда высыхает растаявший снег,и друг другу леса шелестят по-старинке —выделяется пустошь средь пашен и нив,где лишь овцы порою пройдут, наследивна траве худосочной, на чахлом суглинке.
Плуг на пашне ворочает комья земли,на холмах издалека видна суматоха, —но и пустошь еще не иссохла вконец,зной палит — и на ней расцветает багрецоперенного звездами чертополоха.
По ночам здесь царит величавый осот,и толкаясь, топочет по глине отара,утром — посох пастуший гоняет гадюк,полдень сух и горяч, — лишь под вечер вокругнераспаханный грунт остывает от жара.
Только осенью пустошь привольно цветет:бук теряет листву, и взлетает в просторыклекот грифов, кузнечиков мерный напев,и на горной тропе дождевик, перезрев,рассыпает горячие черные споры.
Трава в огне
