Михаил Армалинский - Чтоб знали! Избранное (сборник)
Запах Натали после проведённого дня гулянья по городу – запах глянцевых внутренностей.
Кен вышел из туалета, и девушка, взяв его за руку, повела дальше по коридору. Она открыла одну из дверей и вошла первой. Кен очутился в крохотной квадратной прихожей, отделённой от комнаты ступенькой, поднимающейся вверх. Кен занёс уже было ногу на ступеньку, но девушка остановила его жестом и показала, что он должен снять туфли. Кен быстро сбросил их и поднялся за ней в комнату.
Комната состояла из двух частей. Первая являлась маленькой площадкой, покрытой ковром, где у одной стены стоял диван, а у другой – комодец с зеркалом. Вторая часть этой комнаты опускалась ступенькой на уровень прихожей и представляла из себя отделанную кафелем ванную. У стены переливалась через края большая прямоугольная ванна из нержавеющей стали. Кран был затоплен водой, так что шума льющейся воды не было слышно, и ванна, заполненная до самых краёв, выглядела как воплощение чего-то чрезмерного. Рядом на полу лежал резиновый надувной матрас зелёного цвета.
Кен стал раздеваться, чтобы не терять времени. На комоде стояли часы, и Кен заметил время. Часы были окружены маленькими бутылочками кока-колы и прочими явно безалкогольными напитками. Кроме того, там были баночки и бутылочки с парфюмерией или гигиеническими химикалиями да несколько пачек сигарет. Пока Кен всё это рассматривал, быстро освобождаясь от одежды, девушка тоже успела сбросить с себя символическую одежду, открыла ящичек, вытащила сложенную вчетверо бумажку, развернула её и дотронулась до Кена, привлекая его внимание к её лицу. Старательно вглядываясь в бумажку, она произнесла две английские фразы, изрядно коверкая слова и звуки: «Делайте, что я покажу. Не спешите». Кен кивнул головой в знак согласия в трепетной надежде, что она не станет этим злоупотреблять. Тело у неё было не желтое, а смуглое, крепкое и округлое. Волосы на лобке были густыми. Девушка поманила Кена в ванну. Он с наслаждением погрузился в горячую воду, выплеснув поток воды на кафельный пол. Девушка знаком спросила, не горячо ли, и Кен сказал своё «о’кей», которое она поняла, и, улыбаясь, закивала. Она села в ванну лицом к нему, и Кен обнял её благодарно и нежно, но через секунду она мягко отстранилась, вылезла из ванной и поманила Кена за собой. Он послушно вылез, и она посадила его на низкую скамеечку, которую он поначалу не заметил. Сделана она была таким образом, что оставляла доступ к его паху, чем девушка немедля и воспользовалась. Откуда-то появилась мыльная пена, и девушка, присев перед ним на корточки, стала добросовестно мыть Кена. Он решил ответить ей взаимностью, и она восприняла это благосклонно. Затем они опять залезли в ванну, чтобы смыть пену. Следующая процедура происходила на матрасе, и девушка исполнила её с таким энтузиазмом, который можно было бы принять за великую страсть, не будь денежной предыстории их отношений.
Потом они снова окунулись в ванну, и она тщательно обтёрла Кена полотенцем. Кен заботливо прошёлся полотенцем по всем закоулкам её тела. Они уселись на диван. Над диваном висела репродукция с известной не то эротической, не то порнографической японской картины. Сравнивая эротическую живопись Японии и других азиатских стран, Кен поражался невероятной разнице в подходе. У японцев – это обетованная похоть с искренним бесстыдством, а следовательно, и с любовью к деталям, телесным и эмоциональным. В Индии же, к примеру, акт любви изображался исполняемым стереотипными куклами, которые механически ставятся в серию поз. Их лица и тела безэмоциональны, и максимальный намёк на какие-либо ощущения изображается художниками в виде закрытых глаз. Короче, изображается не совокупление, а однообразная стилизация совокупления.
Девушка предложила Кену сигареты и прохладительные напитки. Кен не желал тратить время не по назначению. Она села на край дивана и закурила – как она напоминала ему Натали! Кен сел позади неё, обняв её руками и ногами, и стал целовать ей шею, разгребая тяжёлые волосы. Японка среагировала так же, как Натали, – она притушила сигарету и с мутными глазами повернулась к Кену, ловя его губы. Второй раз быстро превратился в третий, и Кену показалось, что в заключение она прикасалась к нему с искренней нежностью.
Кен всегда испытывал прилив тепла и благодарности к женщинам, которые не мучили его нудным процессом соблазнения, каким бы коротким он ни был. Посему многие небезразличные проститутки ощущали в нём больше нежности, чем благопристойные женщины, которые уступали наконец, а не сразу.
Девушка пыталась что-то ему объяснить, тыча пальцем ему в грудь, но он никак не мог понять смысла её жестов.
Когда она привела его в холл, там уже сидел Ичи. Девушка подсеменила к нему и стала что-то щебетать. Ичи удивлённо качал головой и смеялся. Потом он перевёл Кену, что она восхищается тем, что Кен умудрился использовать отпущенное время в три раза эффективнее, чем японский мужчина. «Что ж, хоть здесь Америка впереди Японии», – заметил Кен. И пока Ичи смеялся этой шутке, Кен подумал, что за весь этот вечер он не вспомнил о предсказании астролога. Девушка чмокнула Кена в щёку, прощаясь, так как её по-хозяйски взял за руку какой-то мужчина – видно, было уже уплачено.
Когда они вышли на улицу, Ичи всё продолжал изумляться подвигу Кена, а Кен перевёл разговор на девушек из турецких бань. Ичи рассказал, что они могут выдержать не больше пяти лет, так как их кожа из-за постоянного использования мыла и воды резко портится. Однако эти пять лет могут их обеспечить на всю жизнь.
Кен с облегчением высадился из такси у своего отеля и помахал рукой Ичи, как бы отмахиваясь.
Когда он проснулся на следующее утро, он не мог вспомнить, чтобы ему что-нибудь снилось. Была суббота, и он купил билет на автобусную экскурсию по Токио. Первая остановка была в парке напротив императорского дворца: курчавые крыши строений и деревья со стволами, обёрнутыми в соломенные маты, в которые насекомые забирались зимовать. Ранней весной эти соломенные маты снимались и сжигались вместе с насекомыми. «Бедные доверчивые насекомые, – думал Кен, – они верят, что там, где тепло, им будет хорошо. И я хочу к Натали, потому что мне с ней тепло, а быть может, это ловушка судьбы».
В конце экскурсии автобус остановился у древнего храма, и экскурсантов отпустили погулять на полчаса. У храма стояли просящие подаяния – их нельзя было назвать нищими, которые кишели в Индии. Эти люди стояли с достоинством в бедных, но чистых одеждах. Некоторые из них ударяли во что-то громкое, типа бубна, чтобы привлечь к себе внимание. Кен увидел двух инвалидов – один слепой, а другой без рук, с блестящими крючками протезов. Оба были в белых комбинезонах. Перед храмом, посередине площади, горел костёр, над которым была возведена невысокая крыша, чтобы спасать его от дождя. Со всех сторон к нему подходили люди, старались дотронуться до косматого огня и быстро отдёргивали руку.
Кен вошёл в сумрачный храм. В центре восседал жирный Будда. Постояв несколько минут и понаблюдав за сосредоточенными людьми, Кен вышел. У внешней стены были установлены деревянные шкафы с маленькими ящичками, которые напоминали маленькие сейфы в банках, предназначенные для индивидуальных вкладчиков. У этих шкафов толпилось много людей. Кен подошёл поближе и увидел, как люди выдвигают ящички, на которых стояли номера, вынимают из них бумажки, свёрнутые в трубочку, и, разворачивая, читают их с большой серьёзностью. Когда они с Натали бывали в китайских ресторанах и она вытаскивала предсказание, спрятанное в печенье, её лицо всегда становилось очень тревожным, хоть всем известно, что предсказания в ресторанах всегда доброжелательные. Но однажды Натали вытащила бумажку, которая оказалась пустой. Натали побледнела и глубоко задумалась, будто пустая бумажка сказала ей много больше, чем стандартные обещания скорых успехов. Она сидела, забыв о Кене, и крутила в руке бумажку, пока Кен не вырвал её и не разорвал на мелкие части. Натали подняла на него удивлённые глаза и с облегчением вздохнула, будто он спас её от неминуемой гибели.
«Она немножко ненормальная», – подумал тогда Кен, глядя на неё с нежностью, и почувствовал, что мысль об этом не огорчает его, а делает счастливым.
Теперь, глядя на людей, разворачивающих бумажки и явно принимающих всё всерьёз, Кен ясно понял, что ему надо пойти и вытащить бумажку со своей судьбой.
Иногда Кен чувствовал в себе назревание какого-нибудь неотвратимого решения, и если разум противился ему, приводя различные доводы, он знал, что ничего уже не поможет и он должен будет выполнить это решение, каким бы абсурдным оно ни казалось. Он даже внутренне посмеивался над усилиями разума что-то изменить. Решение, созрев, представало таким чётким и сильным, что он тотчас бросался на его выполнение, ибо становилось физически невозможно удерживать его в себе. И Кен почувствовал знакомую неотвратимость принятого решения.
