Афанасий Фет - Полное собрание стихотворений
1847
К красавцу
Природы баловень, как счастлив ты судьбой!Всем нравятся твой рост, и гордый облик твой,И кудри пышные, беспечностью завиты,И бледное чело, и нежные ланиты,Приподнятая грудь, жемчужный ряд зубов,И огненный зрачок, и бархатная бровь;А девы юные, украдкой от надзора,Толкуют твой ответ и выраженье взора,И после каждая, вздохнув наедине,Промолвит: «Да, он мой — его отдайте мне!»Как сон младенчества, как первые лобзаньяС отравой сладкою безумного желанья,Ты полон прелести в их памяти живешь,Улыбкам учишь их и к зеркалу зовешь;Не для тебя ль они, при факеле Авроры,Находят новый взгляд и новые уборы?Когда же ложе их оденет темнота,Алкают уст твоих, раскрывшись, их уста.
1841
Сон и Пазифая
Ярко блестящая пряжка над белою полною грудью Девы хариты младой — ризы вязала концы,Свежий венок прилегал к высоко подвязанным косам, Серьги с подвеской тройной с блеском качались в ушах,Сзади вились по плечам, умащенные сладкою амброй, Запах далеко лия, волны кудрей золотых.Тихо ступала нога круглобедрая. Так Пазифаю Юноша Сон увидал, полон желанья любви.Крепкой обвита рукой, покраснела харита младая, Но возрастающий жар вежды прекрасной сомкнул,И в упоеньи любви на цветы опускаяся, дева, Члены раскинув, с кудрей свой уронила венок.
1842
Амимона
«Это у вас, на севере, всё нипочем! Посмотри-ка, Чей там, в дали голубой, парус, как чайка, блеснул?Ты только белую точку завидел, — а я различила Снасти и пестрый наш флаг. Это отцовский корабль!Знать, старику надоела в Наксосе жена молодая… Мать говорила, что он скоро вернется домой,В Наполи-ди-Романию. Полно вечерней порою В рощу лавровую мне тайно к тебе приходить!Ах, любовь только губит нас, девушек!» — «Милая, полно! В этих словах две вины: город родной назвалаТы Наполи-ди-Романьей: это названье — чужое. Можно ли в вашей стране девам пенять на любовь?Здесь она города созидала; по храмам и рощам Сладостный жар не остыл в гнездах ее голубей.Знаешь ты, как основался ваш город? гонимый Египтом, С целой толпою детей в Грецию прибыл Данай.В Арголиде, томясь жестокою жаждой, изгнанник Всех пятьдесят дочерей ключ отыскать разослал.Долго блуждали они, одинокие. Вдруг Амимона Неосторожной стопой будит Сатира в лесу.Нет пощады! — Сатир догоняет пугливую, обнял… Но над беглянкою бог верным трезубцем взмахнул.Быстро, как горный олень, умчался Сатир козлоногий — Мимо его просвистав, в землю трезубец впился.„Амимона! — сказал Нептун, — подай мне трезубец!“ Дева, горя от стыда, дернула ловкой рукой.Чудо! вслед за зубцами железными почва сухая Чистых, как горный кристалл, три извергает ключа.Навплия сына Нептуну затем понесла Амимона — Город ваш Навплию он, смелый пловец, заложил».
1855
Диана, Эндимион и Сатир
(Картина Брюллова)
У звучного ключа как сладок первый сон!Как спящий при луне хорош Эндимион!Герои только так покоятся и дети.Над чудной головой висят рожок и сети;Откинутый колчан лежит на стороне;Собаки верные встревожены — онеНе видят смертного и чуют приближенье.Ты ль, непорочная, познала вожделенье?Счастливец! ты его узрела с высоты,И небо для него должна покинуть ты.Девическую грудь невольный жар объемлет.Диана, берегись! старик сатир не дремлет.Я слышу стук копыт. Рога прикрыв венцом,Вот он, любовник нимф, с пылающим лицом,Обезображенным порывом страсти зверской,Уж стана нежного рукой коснулся дерзкой.О, как вздрогнула ты, как обернулась вдруг!В лице божественном и гордость и испуг.А баловень Эрот, доволен шуткой новой,Готов на кулаке прохлопнуть лист кленовый.
1855
Золотой век
Auch ich war in Arkadien geboren.
SchillerЯ посещал тот край обетованный,Где золотой блистал когда-то век,Где, розами и миртами венчанный,Под сению дерев благоуханнойБлаженствовал незлобный человек.
Леса полны поныне аромата,Долины те ж и горные хребты;Еще досель в прозрачный час закатаГлядит скала, сиянием объята,На пену волн эгейских с высоты.
Под пихтою душистой и красивойПод шум ручьев, разбитых об утес,Отрадно верить, что Сатурн ревнивыйНад этою долиною счастливойВек золотой не весь еще пронес.
И чудится: за тем кустом колючимРумяных роз, где лавров тень легла,Дыханьем дня распалена горючим,Лобзаниям то долгим, то летучимМенада грудь и плечи предала.
Но что за шум? За девой смуглолицейВослед толпа. Всё празднично кругом.И гибкий тигр с пушистою тигрицей,Неслышные, в ярме пред колесницей,Идут, махая весело хвостом.
А вот и он, красавец ненаглядный,Среди толпы ликующих — Лией,Увенчанный листвою виноградной,Любуется спасенной Ариадной —Бессмертною избранницей своей.
У колеса, пускаясь вперегонку,Нагие дети пляшут и шумят;Один приподнял пухлую ручонкуИ крови не вкусившему тигренкуДает лизать пурпурный виноград.
Вино из рога бог с лукавым ликомЛьет на толпу, сам весел и румян,И, хохоча в смятеньи полудиком,Вакханка быстро отвернулась с крикомИ от струи приподняла тимпан.
1856
Даки
Вблизи семи холмов, где так невыразимоВоздушен на заре вечерний очерк РимаИ светел Апеннин белеющий туман,У сонного Петра почиет Ватикан.Там боги и цари толпою обнаженной,Создания руки, резцом вооруженной,Готовы на пиры, на негу иль на брань,Из цезарских палат, из храмов и из баньСтеклись безмолвные, торжественные лики,На древние ступя, как прежде, мозаики,В которых на конях Нептуновых ТритонЧернеет, ликами Химеры окружен.Там я в одной из зал, на мраморах, у входа,Знакомые черты могучего народаПриветствовал не раз. Нельзя их не узнать:Всё та же на челе безмолвия печать,И брови грозные, сокрытых сил примета,И на устах вопрос, — и нет ему ответа.То даки пленные; их странная судьба —Одна безмолвная и грозная борьба.Вперя на мрамор взор, исполненный вниманья,Я в сердце повторял родимые названьяИ мрамору шептал: «Суровый славянин,Среди тебе чужих зачем ты здесь один?Поверь, ни женщина, ни раб, ни императорНе пощадят того, кто пал как гладиатор.По мненью суетных, безжалостных гуляк,Бойцом потешным быть родится дикий дак,И, чуждые для них поддерживая троны,Славяне составлять лишь годны легионы.Пускай в развалинах умолкнет Колизей,Чрез длинный ряд веков, в глазах иных судей,Куда бы в бой его ни бросила судьбина,Безмолвно умирать — вот доля славянина.Когда потомок твой, весь в ранах и в крови,К тому, кого он спас, могучие своиПротянет руки вновь, прося рукопожатья,Опять со всех сторон подымутся проклятьяИ с подлым хохотом гетера закричит:„Кончай, кончай его!“ — он дышит, он хрипит;Довольно сила рук, безмолвие страданийНевольных вызвали у нас рукоплесканий!(Как эти варвары умеют умирать!)Пойдемте! Кончено! Придется долго ждатьБорьбы таких бойцов иль ярой львиной драки.Пойдемте! Что смотреть, как цепенеют даки!»
1 декабря 1856
Телемак у Каллипсы
Солнце низко. Легкой мглоюВечер долы напояет.Вход в пещеру раззолочен.С наклоненной головоюСтарый Ментор засыпает.Сын Улисса озабочен.
Смолкли нимфы. Тихо дышитМоре, пар подъяв туманный.Все безмолвствуют упорно.Нимфа Эхо ясно слышит,Как смолы благоуханнойНа жаровне прыщут зерна.
Полны сладкого Лиея,Ждут раскрытые амфоры;Но забыл густую влагуСын прекрасный Одиссея;Он поднять не смеет взоры,Он ступить не смеет шагу.
На душе и стыд, и горе:Как осмелиться богинеРассказать свою кручину?«Неужели, злое море,Завтра я в твоей пустынеВсё забуду, что покину?»
Разгораясь в блеске аломОтлетающей Авроры,Но безмолвна, как рабыня,Грудь прикрыла опахаломИ, склоня к любимцу взоры,Не насмотрится богиня.
О Зевес! Зачем же лираТак бессильна — дар, любимыйЗлатовласым Аполлоном?Иль зачем, владыка мира,Взгляд такой невыразимыйТы даешь влюбленным женам?
1857
