Бенедикт Лившиц - Полутораглазый стрелец

<1936>

115. ПЕРЕВАЛ

Как будто захвативши впопыхах,Мы довезли с собою до СурамаМорозный хруст, не тающий упрямоВ серебряных от инея стихах.

А грохотом лавин еще полна,Вдоль полотна шумела Чхеримела,И персиковым цветом неумелоШвырялась в окна буйная весна.

Давно со счета сбившийся апрель,Отбросив прочь кадастр тысячеглавый,Лиловой и сиреневою лавойЗапруживал в горах любую щель.

Осатанев на солнце, каждый кустХоть на лету прильнуть старался к раме,Чтоб растопить рожденный за горамиНе тающий у нас морозный хруст,

Как будто, в самом деле, впопыхахМы только по ошибке захватилиМанглисский ветер, вихри снежной пыли,И так легко менять весь лад в стихах!

1936

116. ТАМАДА

Каждый день клубок Ариадны,Зная свой маршрут назубок,Нас приводит в духан прохладный,В наш излюбленный погребок.

Человек саженного роста,Потерявший имя давно,Посетителям после тостаПодливает опять вино.

Все мы пьем, приложившись к рогу,Чудодейственный эликсир,Превращающий понемногуВ пир Платона наш скромный пир.

Мы не пьянство, однако, славим:Предводимые тамадой,Мы скорее стаканы отставимИль смешаем вино с водой,

Чем забудем о том, что рядом,Только выйти к подножью гор,Отрезвляет единым взглядомПолновесная жизнь в упор.

Не о ней ли впрямь, не о ней ли,Может быть, только ею пьян,Славословий своих коктейлиПреподносит нам Тициан?

Он встает — замолкает тари,Он погладит под челкой лоб —В стойком чувствуешь перегаре,Вдохновение, твой озноб.

Он нанизывает без связиПроисшествия, имена, —Почему же в его рассказеОживает моя страна?

Это — голос самих ущелий,Где за пазухой нет ножа:«Руку Пушкину, Руставели!Руку Лермонтову, Важа!»

Это — голос многоязычья,От которого мы пьяны,Преисполненные величьяНебывалой еще страны.

И, раздвинув подвала стены,Мы выходим наверх гурьбойОкунуться вновь в многопенныйТвой, советская жизнь, прибой.

1936

117. СМЕРТЬ В ПАТАРДЗЕУЛИ

Как раненый в горах питается джейран

Целебною травой, он стал жевать цицмати,

А рядом, выпрямив в последней схватке стан,

Старуха, мать его, лежала на кровати.

Ни запах тления, ни плакальщицы вой

Нисколько не смущал трапезы поминальной,

И сорок человек за чашей круговой

Сплоченною семьей сидели беспечально.

Не прах предать земле, не память спеленать,

Новорожденную уже в застольном гуле,

Не друга утешать, утратившего мать,

Мы съехались сюда, в его Патардзеули!

Нет, смерти не было! Был синий небосвод

Да горы за окном. Лишенная регалий

Всей зеленью холмов, всем шумом вешних вод,

Которые смеясь ее опровергали,

Она рассыпалась, как легкая зола,

Преобразилась там, за этой дверью серой,

И, равноправная участница стола,

Ликующей средь нас уселась примаверой.

А отошедшее от матери тепло

С минуту облачком помешкало у входа,

Вернулось в горницу и к сыну перешло,

Неистребимое, как достоянье рода.

1936

118. ВАРЦИХЕ

Перед вами, багдадские небеса…

Я ехал долг отдать далеким небесам,Недобрый выбрав час для дружеской расплаты,Я ехал долг чужой отдать, покуда самБыл перед вами чист, багдадские закаты!

Я к сроку не успел добраться до конца,И небеса (увы, я был иноплеменник!)Лишь крови жаждали, как Шейлок, от купцаВенецианского не принимавший денег.

Что было делать мне? Варцихская луна,Нежданно выкатясь по трапу из подвала,Над бочками с вином, уже пьяным-пьяна,На заводском дворе злорадно ликовала.

Что было делать мне? Она, не серебряНи леса, ни реки, плыла туда, к Багдади,Где исступленною Горгоною заряЗмееподобные раскидывала пряди.

Бессребреницею жестокою лунаШаманила вокруг пылавшего мангала,Расплаты требуя за долг чужой: онаТеперь моих стихов, как крови, вымогала.

За школьную тетрадь, за детство, может быть,Уже внимавшее в горах весенним грозам,Я кровью должен был своею заплатить,Обызвествленною артериосклерозом!

И все-таки она, в багдадских небесахНе растворенная, пропала ль бесполезно,Иль обозначится позднее на весахУ нежной Порции, склонившейся над бездной?

1936

119. БАГРАТ

На том малопонятном языке,Которым изъясняется природа,Ты, словно незаконченная ода,В суровом высечен известняке.

Куда надменная девалась кода?Ее обломки, может быть, в реке,И, кроме неба не желая свода,Ты на незримом держишься замке.

Что нужды нам, каков ты был когда-то,Безглавый храм, в далекий век Баграта?Спор с временем — высокая игра.

И песнь ашуга — та же песнь аэда —«Гамарджвеба!» Она с тобой, ПобедаСамофракийская, твоя сестра!

1936

120. ДОРАДА

Я детям показать поющую дораду

Хотел бы, с чешуей багряно-золотой.

Солнце, чьи лучи отрада

Чешуе твоей, дорада,

Каждому дает отгадывать оракул твой, дорада.

У этих низких береговЯ отпущу тебя, дорада:Не надо мне твоих даров,Мне перстня твоего не надо!

Пой мореплавателю, пойСкитальцу про его обиду, —Уже я вижу пред собойЗолоторунную Колхиду.

Пока еще живу, покаВо всем ищу я образ плоти,Приветствую издалекаПлывущий мне навстречу Поти.

Неси ж другому перстень свой,Дар Персефоны, дар опасный,А мне оставь мой мир живой,Нестройный, тленный и прекрасный!

<1937>

121. ОДИНОЧЕСТВО

Холмы, холмы… Бесчисленные грудиИ явственные выпуклости губ,Да там, вдали, в шершавом изумруде,Окаменевший исполинский круп…

Так вот какою ты уснула, Гея,В соленый погруженная туман,Когда тебя покинул, холодея,Тобой пресытившийся Океан!

Еще вдогонку ускользавшим рыбамПротягивая сонные уста,Ты чувствовала, как вставали дыбомВсе позвонки Кавказского хребта.

В тот день — в тот век — в бушующем порфиреТобою были предвосхищеныВсе страсти, мыслимые в нашем мире,Всё то, чем мы живем, твои сыны.

И я, блуждая по холмам Джинала,Прапамять в горных недрах погребя,Испытываю всё, что ты узнала,Воды уже не видя близ себя.

<1937>

122. ПРОБУЖДЕНИЕ

Еще я вижу див морских свеченьеНа самой бессловесной глубине,Еще я жду развязки приключенья,Начавшегося только что во сне.

А памяти моей не напрягаяИ лишь замедлив маятник часов,Меня зовет обратно жизнь другая,Уже не запертая на засов.

Она со мною говорит, как с ровней,С проспекта Руставели вся видна,И ничего нет в мире полнокровнейИ соблазнительнее, чем она.

Зачем же пленником в дадиануриДианы я отыскиваю след,Поверх Мтацминды тонущий в лазури?Иль та, иль эта. Середины нет.

1937