Всеволод Рождественский - Стихотворения
72. ВЕНЕЦИЯ
Не счесть в ночи колец ее,Ласкаемых волной.Причаль сюда, Венеция,Под маской кружевной!
В монастырях церковникиС распятием в руках,На лестницах любовники,Зеваки на мостах
Поют тебе, красавица,Канцоны при луне,Пока лагуна плавитсяВ серебряном огне.
Не для тебя ль, Венеция,Затеял карнавалЧитающий ЛукрецияСтолетний кардинал?
Он не поладил с папою,Невыбрит и сердит,Но лев когтистой лапоюРеспублику хранит.
Пускай над баптистериемПовис аэроплан,Пускай назло остериямСверкает ресторан,
Пускай пестрят окуркамиПроходы темных лож,—Здесь договоры с туркамиПодписывает дож.
За рощею лимонноюУ мраморной волныОтелло с ДездемоноюРассказывают сны.
И разве бросишь камень ты,Посмеешь не уйтиВ истлевшие пергаменты«Совета десяти»?
Душа, — какой бы край онаНи пела в этот час,Я слышу стансы БайронаИли Мюссе рассказ.
А где-то — инквизицияСкрепляет протокол,В театре репетиция,Гольдони хмур и зол,
Цветет улыбка девичьяПод лентами баут,И Павла-цесаревича«Граф Северный» зовут.
Здесь бьют десяткой зановоСеребряный улов,Княжною ТаракановойПленяется Орлов.
Гори, былое зодчество,—Весь мир на острие.Уходят в одиночествоВсе томики Ренье!
Не повернуть мне руль никакОт шелка ветхих карт.«Севильского цирульника»Здесь слушал бы Моца́рт.
Скользит гондола длиннаяПо бархатной гряде,А корка апельсиннаяКачается в воде…
Между 1923 и 192673. КОРСАР
В коридоре сторож с самострелом.Я в цепях корсара узнаю.На полу своей темницы меломНачертил он узкую ладью.
Стал в нее, о грозовом просторе,О холодных звездных небесахДолго думал, и пустое мореЗастонало в четырех стенах.
Ярче расцветающего перцаАбордажа праздничная страсть,Первая граната в самом сердцеУ него разорвалась.
Вскрикнул он и вытянулся. ТишеМаятник в груди его стучит.Бьет закат, и пробегают мышиПо диагонали серых плит.
Всё свершил он в мире небогатом,И идет душа его теперьЧерным многопарусным фрегатомЧерез плотно запертую дверь.
Между 1923 и 192674. МЕЛЬНИЦА
Три окна, закрытых шторой,Круглый двор — большое D.Это мельница, в которойЛетом жил Альфонс Доде.
Для деревни был он странен:Блуза, трубка и берет.Кто гордился: парижанин,Кто подтрунивал: поэт.
Милой девушке любовникВслух читал его роман,На окно ему шиповникДети ставили в стакан.
Выйдет в сад — закат сиренев,Зяблик свищет впопыхах.Русский друг его, Тургенев,Был ли счастлив так в «степях»?
Под зеленым абажуромОн всю ночь скрипел пером,Но, скучая по Гонкурам,Скоро бросил сад и дом.
И теперь острит в ПарижеНа премьере в Opéra.Пыль легла на томик рыжий,Недочитанный вчера.
Но приезд наш не случаен.Пусть в полях еще мертво,Дом уютен, и хозяинСдаст нам на зиму его.
В печке щелкают каштаны,Под окошком снег густой…Ах, пускай за нас романыПишет кто-нибудь другой!
Между 1923 и 192675. «Что толку — поздно или рано…»
Что толку — поздно или рано Я замолчу, —Я пью из своего стакана, Я так хочу.Сплетая радость и страданье В узор живой,Вся жизнь моя — одно дыханье, Единый строй.Не говори мне: «это надо» Иль — «должен ты».Какой же разум есть у сада, У высоты?Порви мой вздох на вольной ноте, Гаси звезду,Ударь свинцом меня в полете — Я упаду.Но и в последнее мгновенье Зрачок, горя,Заледенит отображенье Твое, заря!
192676. ПЕСНЯ СТЕПЕЙ
Никого не люблю — только ветер один, Да ночлег под телегою в поле,Только ветер один с черноморских равнин, Да веселую вольную волю.
Да в широкой степи одинокий костер, Да высокие звездные очи,Да на шали твоей молдаванский узор, Да любовь — летней ночи короче!
192677. «Что ж, душа, с тобою мы в расчете…»
Что ж, душа, с тобою мы в расчете,Возвращаю гладкое кольцо.Пусть тряхнет на позднем повороте,Пусть ударит дождиком в лицо.
Как жилось, как пелось, как любилось —Всё скажи с последней прямотой.И в кого ты только уродиласьРусскою скуластой смуглотой?
О цыганка милая, когда быМог я лечь к тебе в костер травы!Но твои колени слишком слабыДля такой тяжелой головы.
И уж не могу я верить счастью,Если, и жалея, и кляня,Ты глядишь с неизъяснимой страстьюСквозь слезу разлуки на меня…
192678. «Сонной, глухой тишиной наливаются в августе ночи…»
Сонной, глухой тишиной наливаются в августе ночи,Не умолкает кузнечик во мгле опустевших полей.Реже выходим гулять мы, и встречи и взгляды короче,Ниже мохнатые звезды, и всё мне молчать тяжелей,
Слышишь, ударилось яблоко, продребезжала телега?Скоро созревшее слово в горячую пыль упадет.Вот и задумай желанье, пока разгорается Вега,Ветер, как вздох, затихает и месяц над садом встает.
192679. НОЧНОЙ ПЕШЕХОД
(П. А. ФЕДОТОВ)
1Что́ стихи, что́ таинства Киприды,Если барабаны — как гроза,Если в пестрых будках инвалидыПучат оловянные глаза?
Где-то море, свежесть винограда,Вольности священная пора,—А вокруг сверкание парадаИ громоподобное «ура!».
Павловск. Петергоф. Ораниенбаум.Крики чаек. Темно-бурый март.Заскрипел медлительный шлагбаум,Веером легла колода карт.
Славного поместья арендатор,В синей мгле — воздушном молоке —Рвет мороз плюмажный императорВдоль Невы на сером рысаке.
Черкает страницу цензор истый,Кружится мазурка до утра,И во льдах Сибири декабристыПод землей цитируют Marat.
2Долго ночь копила нетерпенье…Дождь царапал льдинками виски.Черный норд, наперекор теченью,Всё стругал рубанком гребешки.
Ухнул выстрел. Пробкою притерлоК небу взморья бревна и гробы,И Неве перехватило горло,И, седая, встала на дыбы.
Крутой непогодой он выгнан из дому…Он грудь открывает простору ветров,Он рад этой ночи и буйству такому,Ныряющим яликам, выстрелам, грому,Дыханию взморья и скрипу мостов.
В прерывистом, бурном дыханье норд-остаШагает он в дождь, не покрыв головы,Простой человек невысокого роста,А мост под ногою трещит, как береста,И роет быками стремнину Невы.
Разорваны в клочья бегущие тучиО шпиль Петропавловки, руку Петра,Нева ледяная всё круче и кручеСо дна закипает, и доски, и сучьяВ чужих подворотнях крутя до утра.
Мелькают при факелах мутные тени,У пляшущих барок толпится народ,Мелькнула рука в закипающей пене,Скользящие пальцы хватают ступени,И что-то кричит перекошенный рот.
Как спешил он, как он гнулся, чтобыПерейти шатающийся мост!А на взморье остров низколобыйЗарывался в пенистый норд-ост,И шаги несли скорее к дому…Крепко любишь в бешеной ночиСвой чердак, тюфячную солому,Черствый хлеб и огонек свечи!
3Нет! Не для армейских анекдотов,Не для свеч и виста вчетверомК памяти моей идет ФедотовВ архалуке, с длинным чубуком.
Медленный, плешивый и сутулый,В хоре живописцев и вельможОтставной поручик смуглоскулый, —Разве он к высоким музам вхож?
Пусть о нем по карточным салонамВ круге дамских плеч и знатоковУж рокочет низким баритономБарски-снисходительный Брюллов.
Пусть стучится слава. Он в халатеБреет перед зеркалом виски.У него — досадно и некстати —Грудь щемит от кашля и тоски.
Раб знамен, султанов, конных множеств,Он ушел, отравленный уже,К пыльной Академии Художеств,К тюфяку на пятом этаже —
Не затем, чтоб там, в кошачьем мраке,На Васильевском, в сырой дыре,Дожидаться, как всплывет ИсакийВ деревянных ребрах на заре!
Сны его на майский луг похожи,А глаза всю жизнь обреченыВидеть только бороды да рожи,Ордена, графины и блины.
Жизнь его — мучительная ссора,Давняя обида, и к тому жДлится вечным «Сватовством майора»Посреди салопниц и чинуш.
А другой, восторгом пламенея,Из страны, где самый воздух синь,Шлет домой «Последний день Помпеи»И портреты чопорных княгинь.
Нет! Уж как ни притворяйся кротким,Отыскав последний четвертак,Сам с утра пошлешь за квартой водки,Бросишь кисть и рухнешь на тюфяк!
4Нева! Нева! Вдоль скользкого гранитаПриподнимаясь, падая, звеня,Хватай, как пес, чугунные копытаИ колотись в туманном свете дня!
Один! Один! Не понятый друзьями,Отдавший жизнь за пошлый анекдот,«Плешивый шут», задавленный долгами,Не краску — желчь из тюбика он жмет.
Куда бежать? Шпицрутены, парады,Вихры корнетов и чепцы старухЗдесь заслонили лучший сон ЭлладыИ суетой отяжелили слух.
Разгул реки переграждают шлюзы,Сердца певцов встречает пистолет,И лгут академические музы,А у него и друга даже нет!
Измученная каменной постелью,В его груди колотится Нева,И он скользит, закутанный шинелью,А ветер рвет и комкает слова:
«Неужель, как нищий на соломе,И моя мечта обреченаЗадыхаться в сумасшедшем домеОт бессилья, злобы и вина,
Чтоб потом, мотаясь по сугробам,Уносила мерзлая доскаКрик ворон над одиноким гробом,Брань возниц и кашель денщика?
Петербург мой! Город лебединый!Верю я, когда-нибудь и тыВозведешь бессмертные АфиныПосреди болот и нищеты,
И осядет песней в человекеЭта муть неволи и обид,Как наутро возвращает рекиВ берега остуженный гранит!»
5Морозной пылью в солнечном музееЯнтарная густеет тишина.Она разбудит даже в ротозее,Среди дриад, вельмож, пейзажей, флотов,Суровый век, в котором жил Федотов,Нахмурившийся в раме у окна.Широкий ямб торопит нетерпенье,Эпическую поступь наших лет.У нас простор для дум и вдохновенья,Но как забыть, что был и черств и горекХлеб прошлого! Кроши его, историк,И замеси на вымысле, поэт!
Декабрь 1926 — январь 192780. РОЗИНА
