Борис Слуцкий - Неоконченные споры
Днем и ночью
Днем рассуждаешь.Ночью мыслишь,и годы, а не деньги, числишь,и меришь не на свой аршин,а на величие вершин.
Днем загоняем толки в догмы,а ночью поважней итог мыподводим,пострашнейитог.Он прост,необратим,жесток.
Минное поле
Жизнь, конечно, минное поле,что метафора и не боле,поле, а на нем трын-трава,что слова, слова и слова.
Но я нá поле, а вокругв ящичках зеленоватыхатрибуты батальных схваток —мины.На расстоянии рук,мной протянутых.Ногу поставлюкак-нибудь не так, как хочу,и немедленно прорастаювзрывоми к небесам лечу.
Я в пехоте,а мины все —противопехотные,то естьвсе против меня.Мины всеприкорнули, ко взрыву готовясь.Снег сошел только что.Только что я сошелс шоссе на проселок.И оглядываюсь, как спросонок:мины! Мины!Их, может быть, сто.Тысяча!Может быть — миллион.Мины, словно моральный закон,угрожающий святотатцу.И не пробуй не посчитаться.
Я не пробую.Задним ходоми рассчитывая каждый шаг,обливаясь холодным пóтом,оглушаясь звоном в ушах,преодолевая обвалнервов, я отхожу к дороге.Руки — вот они!Вот они — ноги!В минном поле я побывал!
Школа войны
Школа многому не выучила —не лежала к ней душа.Если бы война не выручила,не узнал бы ни шиша.
Жизни, смерти, счастья, болия не понял бы вполне,если б не учеба в поле —не уроки на войне.
Объяснила, вразумила,словно за руку взяла,и по самой сути мира,по разрезу, провела.
Кашей дважды в день кормила,водкой потчевала ивразумила, объяснилавсе обычаи свои.
Был я юным, стал я мудрым,был я сер, а стал я сед.Встал однажды рано утроми прошел насквозь весь свет.
Звездные разговоры
Тишина никогдане бывает вполне тишиной.Слышишь звоны? Звездагромыхает в ночи ледяной.
Зацепилась зубцомза звезды проходящей обгон.Вот и дело с концом —происходит вселенский трезвон.
И набат мировойобъявляет пожар мировойнад моей головой,от внимания еле живой.
Так и заведенó:слышать звезд на осях оборотникому не дано!Каждый сам это право берет.
Посчастливилось мне —я услышал совсем молодойна родной стороне,как звезда говорит со звездой.
Осень в разгаре
Облетела листва. Сразу стало светлеймежду голых, нагих, обнаженных ветвей.
Пурпур с золотом — вся мишура облетела.Обнажается дерева черное тело.
Ничего, кроме пустоты, между мнойи осеннею синею голубизной.
Между солнцем и мной, между тучей и мной,между мной и небесною бездной сквозной.
Только черные голые сучьятянут черные лапы паучьи.
И, блистая на солнце, летит на менялава конная синего белого дня.
«Закапываю горечь…»
Закапываю горечьна глубину души.Для этого, наверное,все средства хороши.
Наверное, все способыгодятся для того,чтобы забыть обиду,не помнить ничего,
чтобы не помнить факты,не повторять слова.Чтоб не душа болела,болела голова.
Руки на поручне
Легла на поручень рука,и светит голубая жилка,так упоительно легканад темной тяжестью затылка.
Я рядом уцепил свою,и эти руки-скорохватывцепились в сталь, словно солдатыв оборонительном бою.
И мчит сквозь ночь и дождь автобус,а в нем — сто двадцать человек,как образ мира,века образ, —сквозь ночь,и дождь,и мир,и век.
Обгон
А. Межирову
Обгоняйте, и да будете обгоняемы!Скидай доспех!Добывай успех!Поэзия не только езда в незнаемое,но также снег,засыпающий бег.
Вот победитель идет вперед,вот побежденный,тихий, поникший,словно погибший,медленнов раздевалку бредет.
Сыплется снег,но бег продолжается.Сыплется снег,метель разражается.Сыплется, сыплетсяснег, снег, снег,но продолжаетсябег, бег, бег.
Снег засыпает белыми тоннамивсех — победителей с побежденными,скорость с дорожкой беговойи чемпиона с — вперед! — головой!
Вера на слово
Вот я спрошу любого прохожего,самого что ни на есть непригожего,прямо спрошу: «Который час?» —«Восемь!» —он честно ответит тотчас.
Как же не верить, если он говорит?Как же не верить людскому слову,слову, в котором и метр, и ритм,слову, в котором и суть, и основа?
Нет! Фонетическая безупречностьправду факта сулит всегда.Если не так,то вечность — не вечность,счастье — не счастье,беда — не беда.
Ложь — неестественна. Лесть —неграмматична и бесчеловечна.А исключенья, конечно, есть.Есть, говорю, исключенья, конечно.
Но, исключая все исключенья,с ходу их все отметая подряд,чувствую к слову людскому влеченье.На слово верю,когда говорят.
Любовь к старикам
Я любил стариков и любви не скрывал.Я рассказов их длительных не прерывал, понимая,что витиеватая фраза —не для красного, остренького словца,для того,чтобы высказать всю, до конца,жизнь,чтоб всю ее сформулировать сразу.
Понимавшие все, до конца, старики,понимая любовь мою к ним,не скрывалииз столбцови из свитков своихни строки:то, что сам я в те годы узнал бы едва ли.
Я вопросом благодарил за ответ,и катящиеся,словно камни по склону,останавливались,вслушивались благосклоннои давали совет.
Захарова ко мне!
Шестнадцать лет на станции живуу опоясывающей Москву дороги, и пятнадцать лет ночамипытались все Захарова найти.По звукоусилительной сетипятнадцать лет: «Захарова!» — кричали.
Я прежде обижался, но привык,что на путях железных и прямыхк Захарову диспетчерá взывают.Днем не слыхать. Но только кончен день,журят, стыдят и обличают лень,для спешных объяснений вызывают.
Как вечереет, с Захаровым беда!А я его не видел никогда,но без труда воображу, представлю,как слышит он: «Захарова ко мне!»,как он ругается и в сторонебредет фигурачеткая, простая.
Пятнадцать лет кричали, а потомзамолкли. О Захарове о томпримерно год ни слуху и ни духу.Исправился?На пенсию ушел?Работу поспокойнее нашел?Не избежал смертельного недуга?
Как хочется, чтоб он был жив и здрав, захаровский чтобы тревожил нравв ином краю диспетчера иного.А если он на пенсии давно —пускай играет в парке в доминои слышит: «Прозевал Захаров снова!»
Наглядная судьба
Мотается по универмагупотерянное дитя.Еще о розыске бумагуне объявляли.Миг спустяобъявят,мать уже диктуетдиректору набор примет,а ветер горя дует, дует,идет решительный момент.
Засматривает тете каждойв лицо:не та, не та, не та! —с отчаянной и горькой жаждой.О, роковая пустота!Замотаны платочком ушки,чернеет родинка у ней:гремят приметы той девчушкинад этажами все сильней.
Сейчас ее найдут, признают,за ручку к маме отведути зацелуют, заругают.Сейчас ее найдут, найдут!Быть может, ей и не придетсястолкнуться больше никогдас судьбой, что на глазах прядется:нагая, наглая беда.
Воронье перо справедливости
