Олег Малевич - Поэты пражского «Скита»
Едва Бем приехал в Прагу, как недавние участники «Таверны поэтов», а теперь пражские студенты — будущий юрист Сергей Рафальский и будущий медик Николай Дзевановский обратились к нему с предложением возглавить новое литературное объединение молодых. Бем согласился. Так возник пражский «Скит поэтов».
Какой смысл вкладывался в само название «Скит поэтов»? Бем подчеркивал, что вначале «скитники» главным образом учились. Позднее он отмечал: «…связь с традицией вовсе не значит отказ от движения вперед. По этому пути, избранному многими, „Скит“ не пожелал идти. Он предпочел замкнуться, почти уйти в подполье, стать действительно „скитом“, в котором „вне жизни“ творилось свое маленькое, но подлинное дело»[14]. Таким образом, скитничество было уходом в литературную учебу, в чисто литературные проблемы вне идеологии, но вовсе не отказом от «движения вперед» и тем более не отрывом от жизни и современной литературы.
Естественно, что многолетним руководителем «Скита» Бем мог стать прежде всего благодаря личному обаянию, умственному и нравственному авторитету. Вадим Морковин вспоминает: «Положение Альфреда Людвиговича в „Ските“ было совершенно особое. <…> Это был тихий, мягкий человек, типичный русский интеллигент начала века, со всеми достоинствами и недостатками. Употребив современный термин, точнее всего было бы обозначить его скитским генеральным секретарем. Он делал заметки о каждом собрании, вел деловую переписку, заботился о скитских изданиях»[15]. Это свидетельство дополняет Николай Андреев: «Он был хороший литературный критик, и было интересно слышать его мнение, он всегда стремился сказать по существу и объективно, не считаясь ни с личностью, ни с тенденциями автора»[16]. И, наконец, свидетельство третьего скитовца — Вячеслава Лебедева: «Заключительное слово всегда брал сам А. Л. Бем, подводя итог всем высказываниям и ставя свой окончательный приговор над прочитанным. С его вдумчивой оценкой всегда все соглашались. В этом отношении „Скит“ был, вероятно, единственным жизненным примером идеальной идейной диктатуры, свободно осуществляемой без всяких принудительных средств»[17]. Каждое из этих свидетельств отражает лишь одну из сторон облика и роли А. Л. Бема в «Ските».
Наиболее достоверную картину того, что происходило на первых заседаниях «Скита поэтов», дают протоколы, которые поочередно вели его участники (А. Л. Бем стал вести краткие записи о присутствующих и повестке дня только с 20 октября 1924 г.). Однако для молодых литераторов и просто любителей литературы, входивших тогда в «Скит поэтов», само ведение протоколов было веселой литературной игрой. Этой литературной игрой была порождена и шуточная терминология: «отец-настоятель», «послушники» и т. д. С каким бы то ни было мистицизмом или религиозностью это не имело ничего общего.
В первый год существования объединения A. Л. Бем прочел в нем лекции «Творчество как вид активности», «Из речи Блока о Пушкине», «Слово и его значение», «Психологическая основа слова (почему мы говорим)», «Об изменении значения слова», «Предложение в поэтическом синтаксисе», «Звуковая оболочка слова как фактор поэтического языка», «Композиционные повторения», «Строфа». Впрочем, не все протоколы сохранились. В рукописи «Поэтика» (Чтения в «Ските поэтов». Прага, 1922) значатся еще такие темы: «Вопросы теории литературы в России», «Учение Потебни о слове», «Подновление лексики», «Рифма», «Внутренняя рифма», «Каноны», «Канонизированная форма стиха и строфы», «Лирика»[18]. Проблемы природы поэтического слова, содержания и формы в литературе были предметом оживленных дискуссий на первых заседаниях «Скита поэтов», причем участники прений далеко не всегда соглашались с руководителем (особенно часто с ним спорил С. М. Рафальский).
«С самого начала, — вспоминал Бем, — „Скит“ не был объединен единством литературных симпатий. Даже в зачатке того, что именуется поэтической школой, здесь не было. Объединяло иное — желание выявить свою поэтическую индивидуальность, не втискивая ее заранее в ту или иную школу. Были поэтические уклоны…»[19]. Так, из числа наиболее видных скитовцев А. А. Туринцев тяготел к акмеизму, С. М. Рафальский — к футуризму, В. М. Лебедев — к конструктивизму. Посредником между «акмеистами» и «футуристами» был Есенин. При этом Бем отмечал: «Любопытно, символизм никого уже не влек к себе, даже к Блоку чувствовался холодок»[20].
Первоначально А. Л. Бем видел свою миссию в «Ските» в том, чтобы сдерживать «чрезмерности» и поддерживать связь с традицией, с «почвой русской литературы», но скитовцы «упорно тянули» его к современности: «Скажу определенно — оглядываясь назад, не знаю, кто кому большим обязан: „скитники“ мне, как их руководителю, или я им. <…> я, вероятно, без общения со „скитниками“ не подошел бы так близко к литературе сегодняшнего дня. Итак, вовсе не отказ от прошлого; на прошлом учатся, а живут и дышат современным»[21].
Именно в «Ските» рождался и формировался Бем как литературный критик. В первых же своих «Письмах о литературе» он выступил с требованием литературного органа и критики с «направлением». И это направление, которое Л. Н. Гомолицкий и Ю. Терапиано называли «формизмом», а Г. Адамович и сам Бем «активизмом», зародилось в недрах «Скита». Вопрос о том, можно ли назвать это направление школой, методом, как считал Гомолицкий, дискутировался в самом «Ските». 31 октября 1932 г. здесь обсуждалась статья В. В. Морковина «Школа или профсоюз (Мысли о „Ските“)». В наброске предисловия к первому печатному сборнику «Скита» (Прага, 1933) говорилось: «Задачи <…>, поставленные себе редакцией, заключаются главным образом в утверждении <…> иного мира эмигрантской литературы (в частности поэзии), контрастирующего с общепринятым и общеустановленным в толстых журналах упадническим лицом эмигрантской музы <…>»[22]. В содружестве не было обязательной для всех программы, но она была у Бема и у тех, кто ее от него воспринял.
«Что объединяет „Скит“»? — спрашивал Бем и отвечал: «Общение на почве творческих исканий. Убеждение в необходимости работы над словом. Стремление быть „с веком наравне“. Чуткое прислушивание к явлениям литературы. Отношение к советской литературе. Свобода критики»[23].
В 1931 г. началась яростная и продолжавшаяся несколько лет полемика главы «Скита» с поэтическим мэтром русского эмигрантского Парижа Георгием Адамовичем. Помимо разного отношения к пушкинской и лермонтовской традиции, в ней проявилось и различное отношение к основным течениям русской поэзии первой половины XX века.
Владимир Вейдле в статье «Петербургская поэтика» писал: «Гумилев с помощью Ахматовой и Мандельштама <…> обосновал, в Петербурге, стихами, новую поэтику, которую я петербургской поэтому, но лишь отчасти поэтому и называю»[24]. И далее отмечал: «В зарубежной поэзии между двух войн петербургская поэтика господствовала почти безраздельно»[25]. С особенной отчетливостью это проявилось в поэзии эмигрантского Парижа, в так называемой «парижской ноте», где, по словам того же Вейдле, царила «не просто петербургская поэтика, а ее весьма узкое истолкование», данное Г. В. Адамовичем. Юрий Терапиано вспоминал, что акмеистическая стилистика стала «как бы чертой, отделяющей „прекрасное прошлое нашей культуры“ от „революционной свистопляски“ и всяческого „безобразия, процветающего там“», и что в «первые годы эмиграции оппозиция левым течениям в поэзии (как дореволюционным — футуризму, так и послереволюционным) являлась обязательной для зарубежных поэтических идеологов»[26].
Совсем иной была обстановка в Праге. Вадим Морковин писал: «…русские в Праге были наиболее радикальной частью эмиграции. Тут было много учащейся молодежи и сильны чешские республиканские и демократические идеи. Все эмигрантские „ереси“ — евразийство, социалистические издания, „возвращенчество с высоко поднятой головой“ — шли именно из Праги. <…> Пражане тяготели к поэзии московской — Цветаевой, Пастернаку, Есенину… В Париже, наоборот, преобладали традиции „блистательного Санкт-Петербурга“ — акмеизма и классицизма»[27]. Роман Якобсон пропагандировал в Чехии Хлебникова и Маяковского. Для Марка Слонима[28] не существовало двух литератур — эмигрантской и советской. Была одна русская литература. Основную свою заслугу он видел в том, что в отличие от большинства других печатных органов эмиграции, пражская «Воля России», в которой он руководил литературным отделом, предоставляла свои страницы молодым и систематически знакомила читателей с творческой жизнью современной России.
A. Л. Бем, который видел в Слониме своего союзника и выступил в его поддержку в своих первых «Письмах о литературе», по отношению к акмеизму и к эмигрантской литературе в целом занимал несколько иную позицию. Наследие Гумилева Бем использовал в борьбе с «узким истолкованием» «петербургской поэтики». Упадочному настроению «парижан» Бем противопоставлял волевое, мужественное начало поэзии Гумилева, апологии опрощения у Г. Адамовича и Г. Иванова — свойственную Гумилеву «вещность».
