Ованес Туманян - Давид Сасунский

Лишь поле да я, а над нами – бог!

Что ж топчешь посев, что губишь спроста?

Я была б с него целый год сыта!

Коль охотник ты – свой лук забирай.

Сеханасар, Цымцка и меж них весь край

Держала рука отца твоего;

Была для охот гора у него, -

И козуля там, и олень, и лань.

Коли сможешь – там охотником стань!»

«Что ж, бабка, клянешь ты меня? Я мал,

Впервые о том от тебя узнал.

Где наша гора? Как найти ее?»

«Твой дядя Оган тебе скажет все».

Вот к Огану в дом, чуть забрезжил свет,

Явился Давид получить ответ:

«Что ж, дядя, молчал? Сказать бы пора,

Отцовская где для охот гора?

Козуля там есть и олень, и лань!

Сведи же меня на ту гору. Встань!»

«Ох, лучше бы ты про это не знал!

Лишись языка, кто тебе сказал!

Да, нашей гора была до поры,

Но дичь той горы ушла с той горы.

И козулям всем и ланям конец.

Покуда был жив твой светлый отец

(Счастливые дни – возвратишь ли вас?) -

На горе той дичь едал я не раз…

Он умер, и бог отвратил свой лик,

Тут войско собрал царь Мысрамелик,

Разгромил наш край, сады и дворы,

Расхитил, угнал дичь с нашей горы,

И ни лани нет, ни оленя там.

Уж так на роду написано нам.

Все прошло, сынок… ступай-ка домой.

Мелик услыхать может голос твой»,

«Что сделает мне Мелик? Ничего.

Позволенья, что ль, просить у него?

Коль он мсырский царь, так Мсыр свой и знай.

Чего ему лезть в наш нагорный край?

Встань, дядя, бери свой лук и пойдем

На ловчей горе пострелять вдвоем!»

Огану пришлось тут встать и пойти.

Пришли, а горы искать – не найти.

Ограду снесли, повырублен лес;

От самой горы даже след исчез.

Там на ночь они остались сам-друг,

Взял Оган-Горлан свой колчан и лук,

Под голову их положил, храпит.

В море дум меж тем погружен Давид.

Вдруг видит – вдали словно свет зажгли,

Могучий огонь сияет вдали…

И вот на лучи

Он пошел в ночи.

Идет по горе, взобраться спешит,

Взошел, поглядел: там мрамор лежит,

Лежит, рассечен,

Внутри просвечен,

Из камня ж огонь, вырываясь, бьет, -

Взовьется и вновь на камень падет.

Спустился Давид с той вершины опять;

Спустился и стал он Огана звать:

«Встань, дядя, чего ты храпишь? Иди!

Встань, дядя, скорей, на свет погляди!

Яркий свет упал на ту высоту,

На ту высоту, на глыбину ту.

Встань, сон отряхни, поди посмотри,

Какой это свет там горит внутри?»

Встал Оган-Горлан, сотворил он крест:

«Умереть бы мне за свет этих мест!

То наша гора, то свет Марута!

Монастырь здесь был, где глыбина та -

Сасуна покров, Сасуна оплот,

Заступницу здесь почитал народ;

Обычно, когда собирался в бой,

Молитву творил там родитель твой.

Он умер, и бог отвратил свой лик,

И войско собрал царь Мысрамелик.

Пришел, монастырь он разрушил, смёл, -

Но доныне свет нам струит престол».

И когда Давид обо всем узнал,

«Дядя, дядя мой дорогой! – сказал, -

Вот я сирота на свете на всем,

Без отца живу, так будь мне отцом.

С горы Марута теперь не сойду:

Я наш монастырь опять возведу.

Прошу у тебя мастеров пятьсот,

Пять тысяч людей для тяжких работ,

Чтоб в недельный срок на работу стать -

Каким прежде был, монастырь создать».

Тут пошел Оган и привел народ,

Пять тысяч привел, мастеров пятьсот;

Работники все, мастера пришли,

Стук-стук да тук-тук – все вновь возвели.

Все – на прежний лад – краса, широта, -

Монастырь возник горы Марута.

И братия вновь сошлась в монастырь,

И вновь по церквам зазвучал псалтырь.

Когда ожила вновь обитель та,

Спустился Давид с горы Марута.

До Мелика слух, до Мсыра достиг:

«Спешим доложить, что Давид воздвиг

Монастырь отца, что ишханом стал, -

А подати ты семь лет не взимал»,

Осерчал Мелик:

«Отправляйтесь вмиг,

Бади с Козбади,

Сюди с Чархади!

Все камни поднять в сасунской стране,

За семь лет всю дань истребовать мне!

Сорок юных дев-красавиц добыть,

Сорок низких жен – жернова крутить,

Сорок рослых жен – верблюдов грузить,

При доме моем служанками быть!»

И Козбади возглавил рать.

«Все, что велишь, готов собрать!

Сасун разрушу и займу,

Жен сорок сороков возьму.

Да в сорока тюках казну, -

Армянскую сотру страну!»

Сказал, а женщин хор и дев,

Кружась, выводит нараспев:

«В Сасун наш Козбади идет,

Жен сорок сороков возьмет,

Да сорок золота тюков -

Низать уборы для голов,

Коров пригонит красных – впрок

Нам масло будет и творог!

Джан Козбади, джан Козбади!

Давид перед тобой пади!»

А Козбади – так спесью сыт.

«Спасибо, сестры! – им кричит, -

Пождите, возвращусь сюда, -

Еще попляшете тогда!»

Вот рать в поход,

Идет – поет…

И Козбади в Сасун проник.

Оганов отнялся язык, -

Хлебь-соль в руках,

А сам в слезах,

Твердит, трясясь:

«Помилуй нас!

Хоть всё бери! Веди в полон

Цветущих дев, сасунских жен,

Бери казну, и кровь, и пот, -

Но бедный пощади народ!

Не истребляй, смири грозу.

Бог – наверху, а ты – внизу».

И вереницей вывел он

Цветущих дев, сасунских жен.

Закончил Козбади отбор,

В сарай загнал их, на запор.

Сорок дев сумел невинных добыть,

Сорок низких жен – жернова крутить,

Сорок рослых жен – верблюдов грузить,

Мелику-царю – служанками быть.

Увез казны немало груд.

Объяла скорбь армянский люд.

Эй, где ты, Давид, защитник армян?

Хоть из камня выдь – явись на майдан!..

Как встала в горах вновь обитель та,

Спустился Давид с горы Марута.

Он ржавый себе полольник нашел,

Пошел, в огород старухин зашел.

Старуха к нему, и кричит-клянет:

«Не репу жевать тебе, сумасброд,

А огонь бы есть, заразу бы есть!

На свете ужель одна я есть?

Все просо мое ты сравнял с землей,

Я репой одной буду жить зимой, -

Ты и репу рвать?

Где ж еды мне брать?

Ты возьми свой лук, коли ты храбрец,

Овладей страной, где княжил отец,

Ты возьми добро отца своего,

Без владельца ты оставил его.

Царь Мсыра за ним уж прислал – смекни!»

«За что ж на меня ты кричишь, нани?

Не пойму, о чем говоришь сейчас.

Что мсырский халиф увозит от нас?»

«Что мсырский халиф увозит от нас!

Да мсырский халиф лишит тебя глаз!

Где ум твой, Давид! Он отправил рать,

Чтоб город Сасун громить, обирать.

Бади с Козбади,

Сюди с Чархади

Ограбить пришли наш Сасун родной:

Сорок взять тюков казны золотой,

Сорок дев-невест прекрасных добыть,

Сорок низких жен – жернова крутить,

Сорок рослых жен – верблюдов грузить,

Мелику-царю – служанками быть».

«Чего же меня ты клянешь, нани?

Покажи, чего там хотят они?»

«Чего? – Помереть бы тебе, юнец!..

Таков ли ты сын, каков был отец?

За репой пришел – набиваешь рот,

Козбади ж ведет вашим деньгам счет,

Он девиц набрал, весь сарай набил».

Тут ушел Давид, о репе забыл.

Глядит: Козбади у дяди в дому,

Сам мерит казну, – не дает никому.

Сюди с Чархади – те держат мешки.

Поодаль Оган, понур от тоски,

Стал, руки скрестив, нахмурена бровь

Давиду в глаза тут хлынула кровь.

«Ты встань, Козбади, да стань к стороне,

Отцову казну дай ты мерить мне!»

Козбади сказал: «Оган, перестань!

Даешь – так давай за семь лет мне дань,

А не то уйду, клянусь бородой,

Мелику скажу – нагрянет войной.

Он весь ваш Сасун вконец разнесет,

Пропахать велит, чтоб стал огород».

«Вон, мсырские псы! Не случалось, знать,

Сасунских вам удальцов встречать!

Иль мертвыми нас тенями сочли,

Чтоб требовать дань с сасунской земли?»

Осерчал Давид, он мерку схватил,

Он меркою лоб Козбади разбил.

И стену пробил осколком Давид, -

И осколок тот до сих пор летит.

Побросав мешки золотой казны,

Бежали из гор армянской страны

Бади с Козбади,

Сюди с Чархади…

«Ой, дядюшка, ой! Никак не пойму!

Ведь денег мы тут накопили тьму, -

Ты ж сделал меня в Сасуне слугой,

Поставил меня у двери чужой».

Отвечал Оган: «Эх ты, сумасброд!

Сколько лет я блюл меликов доход,

Чтоб сладко глядеть изволил на нас.

Ты не дал… Теперь нагрянет как раз.

Он камни и те снесет, как поток…

А сразиться с ним кто бы выйти мог?»

«Ты, дядя, постой, сам выйду я в бой,

Отвечу ему, – ты, дядя, постой…»

Ворота в сарай он с размаху пнул,

Всем девушкам он свободу вернул. -

На волю!.. и пусть молва говорит:

«Мы солнца тебе желаем, Давид!»

Избитые, в крови,отсель

До мсырских добрались земель