Яна Джин - Неизбежное

(Пер. Н. Джин)

БЛИЖЕ К НЕСУЩЕСТВОВАНИЮ

«Не выходи из комнаты.»

Не обращай вниманья. Не считайcуществованьем то, что за стеной.Не выходи из комнаты. Читайпро не-свою печаль, про мир иной.Не двигайся. Не суетись. Сиди,когда внезапно кто-то завопит.А вздрогнешь среди сна — не смей будитьсебя: то сон соседки. Тоже спит.Не доверяйся голосу внутрисебя. Сиди и никого не жди.И все внутри себя замки запри.А постучатся в дверь, скажи: Уйди!Как манекен среди зеркал кривых,молчи. Зрачки в глазах сотри!И вспомнив вдруг, что нет его в живых,на отражение своё не посмотри.

(Пер. Н. Джин)

ANNO DOMINI — ГИБЛЫЕ ДНИ

Пришло! Закончилось! Свершилось!Прошла пора веселия и грусти.Полу-улыбка полу-неприсутствия, —знаменье наших дней, — размоет скоропервичный страх первичного позора.Неотличимые в своём бесчувствиии равнодушии, увы,мы станем — как мильоны стебельков травы,как слившиеся мотыльки-лучив зловонной нескончаемой ночи.О, Anno Domini!— Слова не имут срама.— Своим значеньям даже не верны.С самоубийства начинались эти дни:с такого нетерпенья быстро жить,что, не дождясь своей кончины, одолжитьеё пришлось. И на последнем на дыханьи —им не до «как». И на уме лишь «что».И лишь «сейчас». И «это», а не «то».Пророку в наше время не родиться,хоть от пророка никакого прока.И за ненадобностью незачем рядитьсясегодня в рыцаря без страха и упрёка.А все вопросы, как мечи в орала,расплавлены в крючки из запятой.Слеза — слеза отчаяния — сталапредвестием забвенья и пустойрастраты влаги, знаком слабоволия. И более —дурного воспитанья.Меланхолии.Какое время! И какие дни!«Безумные»? О, если бы! «Они,быть может, торжество тоскливых лет…?» О, нет!«…и одиночества, что душу гложет?»Да, быть может, —но всё не так, покуда не сказать,что — «гиблые» они: ни дать, ни взять…Оттуда, из-за кромки океананеистощимого, как постоянство,струится время по меридиануи повисает над земным пространством,чтоб обернуться то дождинкой на кресте,то мхом, — зелёной сединою камня, —то локоном седым, что залетелв паучью сеть, застывшую за ставней.Вот так и пробивается наружу время, —благодаря привычке. Как любое семя.Но ощущенье есть ещё такое,что ломтик времени лишился вдруг покояи мается, надеясь встретить взгляд,который подобрал бы всё подряд, —всё, что отбилось, каждого изгоя;тот взгляд, что отвернулся бы назад,ни разу не моргнув из опасенияувиденное сделать частью зрения,в затворе век увековечить и гадатьпотом: откуда? что за век? года?

О, ностальгия по неведомым частям,по всё ещё не наступившим дням,по разбежавшимся тропам,по тишиной шипящими путям,по неслучившимся удачам,по «всё могло бы ведь иначе…»и по чужим смертям, последним вздохам,по поцелуям, по тому, что плохо.И пусть не веру ностальгия порождает в бога, —на помышление о нём наводит понемногу.Но далеко от вод врастая в землю,в неё роняя одинокую слезу,когда-нибудь, своей печали внемля,в прибрежную сбежишь ты полосу.И там, у вод, у океана постоянства,который всё на свете время заплеснул,узреешь неподвижность: чайка лишь из чванствасплошную может вдруг прервать голубизну…Сплошное время тут, не знающее хроники.Крестами, арками и минаретами не тронутое.Молчанье там — присутствие молчания,не онемение от горя и отчаянья.Там устрицы молчат из бессловесности,из слова всякого извечной неуместности…В этой синей воде отражается белое небо.И на нём облака белый саван соткали из снегадля тебя, но тебе умирать — как вздыхать.И не знаешь тут чувства стыда,что жила бесполезно, не оставив следа.Там, где эта вода, с каждой новой волной —что случалось всегда, то случается вновь.Там ничто никогда не меняется, —ни молиться не стоит, ни каяться:даже в самые тихие дните же устрицы шепчут: «Распни!»Не надейся, не жди:те же страхи тебя впередиподжидают — и в грохоте грома,в какафонии грубой погроматонет песня Авессаллома.О, несчастный Авессалом!О, законный наследник дома!О, изгнанник, — о чём он, о чём?Нагромождение деталей.Любая вещь напоминает,что память зла: не забываеттого, с чем ты уже рассталась.Как волна, она неразборчива —и выносит к тебе среди прочегото, чему привелось случитьсячтобы сразу же и забыться…Но деталей нагромождение,размывая волю к движению,превращает существованиев материал для воспоминания.И в тебе возникает мелодиято ли новая, то ли нет,то ли слышанная во сне.А зажмуришься — вновь темнота:то ли нет, то ли да.Темнота, темнота, как предрёк,невесёлый библейский пророк.Темнота, перестань же стараться —ты тому уподобилась старцу,что встречает уже поездате, которых ты вовсе не ждал;рыбе той, что собралась клеватькрюк, которому нечего дать.В старца, в старца ты превращаешься:ты устала — без слёз, без восторговна волнах равнодушно качаешься,как с заглохшим мотором моторка.И потом тебя к кромке сиреневойотнесёт равнодушной волной,А за кромкою — остров. Сиренызазовут туда песнею той,что поют вековечно они —Anno Domini, гиблые дни…В туман, пропитанный стерильной влагой,мои пустые, выплаканные глазаглядят.Из города я этого бродягой —когда сошла последняя слеза —ушла.Я в этом городе любилатак сильно, что теперь мне жальтого, кому любить…Я исходилавсю землю в ширь её и даль, —и пусть я этих вод, разлива постоянства,не видела-не находила,странствуя,своё существованье я размериладо вздоха до последнего, поверила,что мне далась наука равнодушия.Но я споткнулась. Всё теперь порушилось.Теперь я в память превратилась. В символ.В икону русскую. Во взгляд за кружевами.Во Время, под цимбалы херувимовплывущее. Теперь уже следамисвоими я отягчена. Следами.…Но для тоски уж не осталось силы.Времябылых печалейне признало бремя:в не-сожаления оно аллеюсвернуло и спокойно, ровно тлеет.Существованье в нашу эруне признаёт слезу и веру —мы все порожним взглядом наблюдаемза тем, как в одиночку умираем.Но убивает время, а не место.Нигде теперь не убоишься жеста,который прежде обещал тебе спасение:колёс вагонных зазывающее замедление…Теперь ты, сморщив лоб, назад отступишь— спасаясь словно от внезапного дождя —под козырёк платформы; не погубишьсебя.А вслед за этим пропыхтяттоварняки другие, из другой эпохи, —с приговорёнными к погибели солдатами, —как ты, в судьбе своей не виноватыми…Но ты не удостоишь их и вздоха.Жизнь. Пропаганда мелочей;их забиваниесквозь повторенье дней, ночейв незабывание.Жестокость знания-но-недопонимания,полу-блаженство полу-узнавания.Последняя надежда не уйти,последний страх пред рвом в конце пути,последняя попытка устоять,прощальный росчерк и прощальная печать,и самая последняя из просьб —сожги меня дотла, сожги и брось…Но помни: пепел мой тебе приснитсянетающей снежинкой на реснице…Представь другое: нас теченьем понеслокуда-то врозь, но мы, орудуя веслом,сопротивляемся воде и не сдаёмся,пока, как стрелки часовые, не сольёмсяв два спаренных весла. И воронынад нами разлетятся в стороны.Но лучше вспомни то, что быть пришло:за белым кружевом — глаза, чело,лицо средь лиц и первое объятие…А уходя — сотри следы на водной глади.Исчезновенье дней доказывает, кстати,что времени не существует; боль однаспособна двигаться и длиться, что онаи пребывает вместо времени. Боятьсяего нельзя, и глупо стосковатьсяпо прошлому: ему — ничто цена.Исчезновенье дней бесплодно: время —как в землю неопущенное семя;и смехотворно, как во время оносмешною оказалась жизнь Нерона,которому сжиганьем римских зданийне удалось остановить существованье.Но как бы ты ни жил, — обычно или странно, —ты оказалась жертвою обмана.Так что же нам оставлено? Чем начинять пустое?Как с равнодушьем быть? И с тем, с чем жить не стоит?С глазами без слезы? С полупорожним взором?Что делать с днями не пришедшими пока — в узорепричудливом смешавшимися с теми, что пришли —и ставшими милейшим душе капризной вздором?Они — в отличье от случившегося времени —не стали для пространства тяжким бременем,не обрели конкретной внешности,и — из причуды или неизбежности —не оставляли по себе пятна или соринки;как исчезающие кружатся они пылинкиисторгнутой из нашей плоти боли;как тающие, лёгкие снежинки…И эти дни ещё сродни догадке той,что словом или даже запятойне смела стать;и тем богам под стать,что не отважились вселенную создать;такому слову «нет», что никогдане скалейдоскопировалось в «да»;свободе, наконец, — столь своевольной,что не желает быть никем присвоенной.Эпоха крестов и сплошных распятий,в которой время на каждой пядипространства ему проиграло, сдалось.Сложи потери твои и страданья —получишь правдивое повествованьео том, что жизнью твоей назвалосьв городе этом, где все мы меняемсягрёзами, воспоминаньями, маемся,куда прибываем с тем, чтоб уехать,где шёпот всегда отзывается эхомгромким, как крик; где взаимосменимыдни и взаимопереставимывещи (их не меняется сумма),где ухо боится вздоха — не шума,где существование, существование —причина единственная умирания;где все — только прочие точки средь точек,за исключением тех, кто не «прочие»…От одиночества до одиночествамы имена эти вслух повторяем,а в одиночестве, словно пророчество,в строчках — от рифмы до рифмы — спрягаем.Так и живём мы, уже не надеясь,что и они назовут нас непрочими.Разве что там, где пространство редеетдо превращения во многоточие…Там, где редеют и воспоминания,не оставляя следов.Там, по другую сторону знаньядобра,или там, где любовьесть бесконечное избеганиетого, что приходит вновь.И ждём опять.И кольца дыма сигаретногос кругами вечности рифмуются в глазах,но неожиданная башня минаретнаянапомнит нам, что мы и плоть и прах;абсурд, рифмующийся с «крах» и «страх»…Но будем ждать,пока не скроют сновслепые мотыльки сплошного снега,пока один из вечности круговне унесёт нас — в одиночку — в небо.Мы ждём и ёрзаем в предчувствии конца,как деньги в кулачке мальца.Сквозь дырку воспарившего кольцавысматривая в небесах Творца,мы ждём — бежим от Сотворённого:гнильцавзяла его с начала и с конца,с крыльца, с задворков и с торца.Куда б ни прибежать, —покоянигде не обрести.Гонцадругая даль зовёт всегда.Другое.И мы бежим,срывая ноги и сердца.Бежим напрасно, как библейский Каиннадеется напрасно на раскаянье;напрасно, кaк — бессвязные события;как вены кровеносной вскрытие;напрасно, как — Мария Магдалинатакую выбрала тяжёлую судьбину;напрасно Будда сделался аскетом,Иуда пересчитывал монеты;значенье однозвучных словнапрасно сравнивать;бояться строчки, как бывало,рифмой спаривать;напрасно избегать любых клише —как дважды два…как вместо «тише!» —«шш-шш»…Итак,проходят эти дни —так кто жесредь нас отходную споётпо дням прохожим?И кто пусть и не песенно,в простых слогах,добавить смеет к звукам «ох» и «ах»?Кто среди нас струнунастроить сможетна междометия,на вздохии на «Боже!»?Синие травы,слепая звезда…Слова не лукавят,вещи — да!Люби меня в меру,до полузабвенья:полная вера —избыток сомненья.Тропу от тропыОтличая едва,меж днями твоимиставь знак тождества.Улыбка — осадокстрадания тайного.С улыбкой Авельпрощает Каина.Зажмурься в преддверьиудач или краха.Что есть мечта?Изнанка страха.Пустая страница —лира разлажена.Страх есть желаниепереряженное.Склони же главув предсмертном позоре.Всё завершилосьбанально и скоро.Какой-то нищийсидит у ворот.Кого он ищет?Кого он ждёт?Это Мессия —взор голубой —в его ностальгиипришёл за тобой.Свершилось.Исполнилось.Плача и смехавремя прошло. Нету помехидля наступленья теперь и конца.Он подползает шипя, извивается,как переулки, что называются— за неименьем иного словца —городом, где родилась я. Истоком.Отчизной. Отечеством. Востоком…Сны забыли уже о звере,которому снились, который верилим, но сбежал и оставил двериклетки открытыми настежь.Молитва одна, как дитя не-рождённое,лёгкая, как оно, отчуждённаяот бытия, плюс стон монотонный,как не-бытьё и не-счастье, —вот что останется по прохожденьиэтой эпохи креста, не-рождений,жестокосердия, умерщвленьяуменья стыдиться и страсти.Плюс сны ещё — что не сбылись.И души — что в снах этих переплелись.Как снасти.

(Пер. Н. Джин)