Яна Джин - Неизбежное
(Пер. Н.Джин)
СОН — РАЗГОВОР С ПОКОЙНИКОМ
Спокойно: и раньше тебе объявлялся я ночью во сне,Нарушенном вскриком внезапным твоим в тишине.Меня уже нет. Я ушёл. Ты осталась стоять, как вопрос.А в комнате было темно. И по коже — мороз.Я снова привижусь тебе среди пустоты.С рукою простёртой, с мольбой об объятьи, но тыНе сможешь понять, что «На береге этом» не мыИграем на лютне. И ей не подпеть, ибо все тут немы.Я правду сказал говоря: Небытье — это хуже, чем ад.В опущенный занавес сцены пустой упирается взгляд.В раскрытой ладони издохла в агонии муха.Но хуже — что нет Небытья ни в помине, ни в духе…Молчанье одно. Ни души. Ни руки. И живётОдин только Тот, Кто, хихикая, чешет живот.И вряд ли резонно молиться: не то чтобы в усНе станет Он дуть, — Он, как все, малодушен и трус.Смотри: я — как было — один. И свободен тут — можно сказать.Отдам свою смерть за привычную жизнь и кровать.Повтор — не увечье, не зло. И не бойся клише.О, если б один только Дьявол, — но стыд лишь в душе…Глупец я — откладывал время всегда на потом.Глупица ты — клала монету всё время ребром.Покуда о встрече на береге этом мечтаешь и ты, —Я буду дивиться живучести глупости и ерунды.Ешё. Вот последний совет. Ты просила сама.Попроще живи. Без капризов чувств и ума.При слове «Прощай!» поглубже слезу проглоти.И песню сложи ещё на колыбельный мотив.Сложи её сыну неявленному, по пескамНезримой пустыни бредущему к берегамПотерянных вод — и потом перестань говорить,Что нет, между смертью и жизнью не тянется нить.
(Пер. Н. Джин)
КОМПРОМИСС
(Песня на два голоса)
Всё забудь.И отринь. И забудь.Всё. Особенно плоть.Чтоб ни слуха, ни духа.Ничуть, —ни слова их, ни путь,ни их боги тем более — н? твои.Всё забудь.Всё своё утаи.Всё забудь.Что мне их «накопить» и «купить»?«Дорожает пожрать и попить!»«Дай!» — бабёнке под юбку (онане упорствует: «на»)…Быт сильнее любви.Карой свыше не назовиочевидное: ближето, что ниже.Ниже пояса. Или травы.Ныне, в возрасте тридцати,обязуюсь быть тише воды,в ноги сильных мира сегопадать, более ничегоне иметь с нищетой босяка, —тем, что кормится воздухом сквозняка.Обязуюсь утешить родных,как дитя, пребывая при них.Чем не скука (не сука) в законе?Точка. Без вопросительной вони.Не люблю ни тоски, ни мозгине люблю, не люблю мелюзги,слёз, а также дорог, где ни зги, —совершая одну из карьерчеловеческих: с места — в карьер.
(Пер. Вл. Гандельсман)
ПРИНЯТИЕ
Аккорд.Но не лихой. Глухой.Дни начинаются, уходятс кивком ленивым головы и с вродев себя же обращённым взглядом.Поскольку глаз, лишившийся отрадыувидеть целое, предпочитает отступать.Ступая, отмеряешь в шаг? почвы пядь опять,и машинально, ни с того и ни с сего,шальные и безадресные мыслизахламливают головы твоей совок.Есть среди них и те, что прежде грызлитебя, пока в конце концов онине стали вдруг иголочно точныи перестали быть источником хлопот.Вот подметальщик твоего двора,а вот его метлы неспешный ход —и нарастающий в совке обычный хлам:бычки, осколки битого стеклаи голуби убитые вчера.Или вот эти уходящие колонныиз проигравших бой солдат;и цвет мундиров — монотонносерый — на фоне пляжа зимнего; и взглядлегко догадывается: уже давнозаброшено пространство это и сданотоске, проросшей тишиной и немотой,смиреньем с несложившейся судьбойи с тем, что реже, неохотнее прибойна серый пляж несёт уставшую волну,ещё одну, шипящую сквозь пену:«Уже почти конец… Уймись: не бейся в стену…»Но всё-таки такое лучше, лучше,гораздо лучше истерии изменений.Такое лучше,ибо меньше мучит,чем истерия ожидания, сомнений,надежд, переложения сегодняшнего грузана плечи завтрашнего дня,конфуза,которого потом не избежать,поскольку будущее любит лгать.Такое лучше, чем визжать и бить в ладоши,высматривая дали в небесах:они, как горизонт, — увы и ах, —к твоей приплюснуты спалённой солнцем роже.Такое лучше также простиранья рукв прошении извечном, чтобы вдруг,без упреждения, негаданно-нежданно,с небес посыпалась земной любови манна.В конечном счете, всяческого делаважнее, лучшеоткрыванье глаза;как всё кругом, и он достиг пределапереживания стыда;ни разуне убоится он отныне, что злодейпроткнёт и выколет его, что из людейхотя б один заставит обронитьслезинку или схоронитьеё за веками… Итак, такое — лучше,поскольку мертвецом тебе при случаевозможно притвориться;из сосуда,налитого пульсирующей болью,ты сможешь превратиться в грудугранита серого, которую ты воленвообразить как статую в бесцветном поле,как памятник себе, —и никакие голосауже не вынудят тебя скосить глаза.
(Пер. Н. Джин)
ПОДРАЖАНИЕ ЧЕХОВУ
Минувшей ночью мне приснился русский фильмо дачной жизни в девятнадцатом столетьи.В нём — платья белые, и кружева, и свет мерцающий,и чайки, слёзы тихие, клубничное варенье —и утончённое высокомерье растеклосьв какой-то смешанности тайной; или — в нежной страсти…Причём, о смешанности и о страсти тайнойприходит мысль не раньше, чем увидишь —как в белом женщины, уединившись в спальнях,расчёсывают волосы себе…Потом ладонями поглаживают груди…И бёдра с внутренней и внешней стороны…Себе опять же… И постанывают глухо, —гораздо тише, чем вполголоса…В то время, как мужчины на лужайкетолкуют об утраченной любви;или о той, что не сложилась…Ещё они, мужчины на лужайке,так любят думать об осеннем листопаде…Но счастливы они, увы, не раньше,чем их негромкий, как резина, разговорпрервёт служанка приглашением на чай…
(Пер. Н. Джин)
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
Моей бабушке Гуло Баазовой
Всё покосилось.Дом, где родилась ты,уж стены сдал свои на милостьплесени, годам.На небе звёзды, — даже те, как говорят,не из желания уже мерцают, из нужды.А боги те, которым доверяла, —убивцами на деле оказались.И всюду, где приметить сможешь шею,вглядись, — на ней же разглядишь петлю.Там горы, город обступившие кольцом,раззявили свои зевалаи морем излились — аквамаринового цвета.Но небо утомилось это море отражать —и напустило облака на отражение.Ещё тут говорят, что это — райдля неспособных видеть сквозь сомнения.Но то — не место для людей, которые пока не позабыликак можно помолиться безо всяких слов.То — место прошлого, разрушенного до основ;и Бога брошенного,со зрачками голубыми,Который странником бродяжит в Собственном краю,бубня Себе под нос одно пророчество:«Стоять тебе, где есть ты, в одиночестве».Всё расшаталось.Время, — и оно утратило свой смысл былой.И ты грустишь: ты не желаешь ничегоизо всего того, что стало прошлым.Или по крайней мере — так оно тебе и кажется.И новый день не наступает — просто заново случается…К утру поближе он внезапно распадаетсяпо шву — и так ещё один рождается,не знающий воспоминаний.Существованье, как и есть, необработаннымпредстанет,и ты поймёшь, что «Пустота»другим его названьем станет, —того, что есть «Сейчас»; его заглавной испостатью.Как заполняется прореха, темнота?И как пройтись по уничтоженной террассе?Никак. И ты стоишь примёрзшая к земле.И в изумленьи озираешься кругом.Моленью собственному внемля… Дом…
Да, это дом твой… Вот ты снова тут…Скитаешься по городу.И смотришься как шут,что слишком много загадал про тут и про везде,да не по той, а по неправедной звезде…Ты, странница, неужто встречи ищешь ты с собою,странницей?Значимее, значимее, значимей всей доброты вселенскойвот эта вот слеза, врисованнаяв это вот твоё лицо шута.Поскольку говоря о «правде», не этот мир имела я в виду:возможно, он способен на открытость,но никогда — чтобы правдивым быть.Правдивость раздвигает рубежии согревает почву под лучамикоторые пока ни разу не сиялии под прокладкою из звёзд которые пока что не мерцалии под луною той что уподобленной лицу пока не стала…под тою тучею что влагу пока на землю не ронялапод девственной голубизной что назвала ты небомпод страхом отдалённейшим — под ложью той что не было…И вот листаешь веру ты свою,теряешь равновесие былое,надеясь отыскать хоть слово, хоть единый знак,хоть вздох один, что воскресит в тебе тебя самую…Найти куда бы ни пришла, везде,дано тебе печаль, утрату.Дано узнать, что ты — распластанная на крестеесть Ева, дева первородная, а кресттвой из стыда, цинизма, мукисколочен; безразличия и скуки.И мох горчично-изумрудный водувбирает дождевую, и знакомо,знакомо дождь стучит по купольному сводувоображённого тобой родного дома…Всё раскрошилось…Тех, кого любила, не отыскать по прежним адресам —в отличье от тебя — им не дано вернуться.Одни разъехались, другие — большинство —лежат под рукотворными холмами.Ты — как они уже: от пребыванья твоегоостались лишь следы, продавленные каблукамисреди могил, твоя мертвецкая ладоньне в силах больше для ласкания согнуться.Твой дом порожен, пуст.И на замке — ворота.Мне не войти — и пусть:боюсь круговоротазапомнившихся бед,печали незабытой.Хотя за столько летдавно бы мхом повитапредстала — коль жила —прельстительница Ева.Но мхом тем зарослатвоя могила. Древостоит над ней, но неткреста. И нет приметза исключеньем той лишь, что онана пике расположена холма.Теперь — когда б желала — ты вольнапредстать себе какая есть сама.Эх, яблочко небитое, катисьпод звуки флейты — за витком виток.Умолкни, зверь горбатый, и уймись,не устрашай собою мой Восток.Возможно — то пустейшие из слов,произнесённые в неволе,но мне сказали, что любовьточнейшая есть мера боли.Не исчезает прошлое — и в нёмСуществование кристаллизуетсяВ неторопливо возводимый домИз слов, что шёпотом рифмуются…
(Пер. Н. Джин)
