Николай Некрасов - Том 2. Стихотворения 1855-1866
<1855 — июнь 1856>
«Внимая ужасам войны…»*
Внимая ужасам войны,При каждой новой жертве бояМне жаль не друга, не жены,Мне жаль не самого героя.Увы! утешится жена,И друга лучший друг забудет;Но где-то есть душа одна —Она до гроба помнить будет!Средь лицемерных наших делИ всякой пошлости и прозыОдни я в мир подсмотрелСвятые, искренние слезы —То слезы бедных матерей!Им не забыть своих детей,Погибших на кровавой ниве,Как не поднять плакучей ивеСвоих поникнувших ветвей…
«Тяжелый год — сломил меня недуг…»*
Тяжелый год — сломил меня недуг,Беда настигла, счастье изменило,И не щадит меня ни враг, ни друг,И даже ты не пощадила!Истерзана, озлоблена борьбой,С своими кровными врагами!Страдалица! стоишь ты предо мнойПрекрасным призраком с безумными глазами!Упали волосы до плеч,Уста горят, румянцем рдеют щеки,И необузданная речьСливается в ужасные упреки,Жестокие, неправые. Постой!Не я обрек твои младые годыНа жизнь без счастья и свободы,Я друг, я не губитель твой!Но ты не слушаешь . . . . .. . . . . . . . . . . . . . .
«Не знаю, как созданы люди другие…»*
Не знаю, как созданы люди другие, —Мне любы и дороги блага земные.
Я милую землю, я солнце люблю,Желаю, надеюсь, страстями киплю.
И жаден мой слух, и мой глаз любопытен,И весь я в желаньях моих ненасытен.
Зачем (же) я вечно тоскую и плачуИ сердце на горе бесплодное трачу?
Зачем не иду по дороге большойЗа благами жизни, за пестрой толпой?
«Не гордись, что в цветущие лета…»*
Не гордись, что в цветущие лета,В пору лучшей своей красотыОбольщения модного светаИ оковы отринула ты,
Что, лишь наглостью жалкой богаты,В то кипучее время страстейНе добились бездушные фатыДаже доброй улыбки твоей, —
В этом больше судьба виновата,Чем твоя неприступность, поверь,И на шею повеситься радаТы <-> будешь теперь.
«Семьдесят лет бессознательно жил…»*
Семьдесят лет бессознательно жилЧернский помещик Бобров Гавриил,Был он не (то) чтоб жесток и злонравен,Только с железом по твердости равен.
«Во вражде неостывающей…»*
Во вражде неостывающейНесчастливца закалилИ душою непрощающейПокарал — и отличил.
«Кто долго так способен был…»*
Кто долго так способен былПрощать, не понимать, не видеть,Тот, верно, глубоко любил,Но глубже будет ненавидеть…
«Так говорила актриса отставная…»*
Так говорила (…) актриса отставная,Простую речь невольно украшаяОстатками когда-то милых ей,А ныне смутно памятных ролей, —Но не дошли до каменного слухаЕе проклятья, — бедная старухаУшла домой с Наташею своейИ по пути всё повторяла ейСвои проклятья черному злодею.
Но (не) сбылись ее проклятья.
Ни разу сон его спокойный не встревожилНи черт, ни шабаш ведьм: до старости он дожилСпокойно и счастливо, денег тьмуОставивши в наследство своемуТроюродному дяде… А старухаСкончалась в нищете — безвестно, глухо,И, чтоб купить на гроб ей три доски,Дочь продала последние чулки.
«И на меня, угрюмого, больного…»*
И на меня, угрюмого, больного,Их добрые почтительные лицаГлядят с таким глубоким сожаленьем,Что совестно становится. НичемЯ их любви не заслужил.
«О, пошлость и рутина — два гиганта…»*
О, пошлость и рутина — два гиганта,Единственно бессмертные на свете,Которые одолевают всё —И молодости честные порывы,И опыта обдуманный расчет,Насмешливо и нагло выжидая,Когда придет их время. И оноПриходит непременно.
1856
Прощанье*
Мы разошлись на полпути,Мы разлучились до разлукиИ думали: не будет мукиВ последнем роковом «прости».Но даже плакать нету силы.Пиши — прошу я одного…Мне эти письма будут милыИ святы, как цветы с могилы —С могилы сердца моего!
(28 февраля 1856)
Влюбленному*
Как вести о дороге трудной,Когда-то пройденной самим,Внимаю речи безрассудной,Надеждам розовым твоим.Любви безумными мечтамиИ я по-твоему кипел,Но я делить их не хотелС моими праздными друзьями.За счастье сердца моегоТомим боязнию ревнивой,Не допускал я никогоВ тайник души моей стыдливой.Зато теперь, когда угасВ груди тот пламень благодатный,О прошлом счастии рассказТвержу с отрадой непонятной.Так проникаем мы легкоИ в недоступное жилище,Когда хозяин далекоИли почиет на кладбище.
Княгиня*
Дом — дворец роскошный, длинный, двухэтажный,С садом и с решеткой; муж — сановник важный.Красота, богатство, знатность и свобода —Всё ей даровали случай и природа.Только показалась — и над светским миромСолнцем засияла, вознеслась кумиром!Воин, царедворец, дипломат, посланник —Красоты волшебной раболепный данник;Свет ей рукоплещет, свет ей подражает.Властвует княгиня, цепи налагает,Но цепей не носит, прихоти послушна,Ни за что полюбит, бросит равнодушно:Ей чужое счастье ничего не стоит —Если и погибнет, торжество удвоит!
Сердце ли в ней билось чересчур спокойно,Иль кругом всё было страсти недостойно,Только ни однажды в молодые летаГрудь ее любовью не была согрета.Годы пролетали. В вихре жизни бальнойДо поры осенней — пышной и печальной —Дожила княгиня… Тут супруг скончался.Труден был ей траур, — доктор догадалсяИ нашел, чтоб воды были б ей полезны(Доктора в столицах вообще любезны).
Если только русский едет за границу,Посылай в Палермо, в Пизу или Ниццу,Быть ему в Париже — так судьбам угодно!Год в столице моды шумно и спокойноПрожила княгиня; на второй влюбиласьВ доктора-француза — и сама дивилась!Не был он красавец, но ей было новоСтрастно и свободно льющееся слово,Смелое, живое… Свергнуть иго страстиНет и помышленья… да уж нет и власти!Решено! В Россию тотчас написали;Немец-управитель без большой печалиПродал за бесценок в силу повеленья,Английские парки, русские селенья,Земли, лес и воды, дачу и усадьбу.Получили деньги — и сыграли свадьбу.
Тут пришла развязка. Круто изменилсяДоктор-спекулятор; деспотом явился!Деньги, бриллианты — всё пустил в аферы,А жену тиранил, ревновал без меры,А когда бедняжка с горя захворала,Свез ее в больницу… Навещал сначала,А потом уехал — словно канул в воду!Скорбная, больная, гасла больше годуВ нищете княгиня… и тот год тяжелыйБыл ей долгим годом думы невеселой!
Смерть ее в Париже не была заметна:Бедно нарядили, схоронили бедно…А в отчизне дальной словно были рады:Целый год судили — резко, без пощады,Наконец устали… И одна осталасьПамять: что с отличным вкусом одевалась!Да еще остался дом с ее гербами,Доверху набитый бедными жильцами,Да в строфах небрежных русского поэтаВдохновленных ею чудных два куплета,Да голяк-потомок отрасли старинной,Светом позабытый и ни в чем невинный.
«Самодовольных болтунов…»*
