Джордж Байрон - Паломничество Чайльд-Гарольда

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Не ты ль слыла небесной в древнем мире,О Муза, дочь Поэзии земной,И не тебя ль бесчестили на лиреВсе рифмачи преступною рукой!Да не посмею твой смутить покой!Хоть был я в Дельфах,[26] слушал, как в пустынеТвой ключ звенит серебряной волной,Простой рассказ мой начиная ныне,Я не дерзну взывать о помощи к богине.

Жил в Альбионе юноша. Свой векОн посвящал лишь развлеченьям праздным,В безумной жажде радостей и негРаспутством не гнушаясь безобразным,Душою предан низменным соблазнам,Но чужд равно и чести и стыду,Он в мире возлюбил многообразном,Увы! лишь кратких связей чередуДа собутыльников веселую орду.

Он звался Чайльд-Гарольд. Не все равно ли.Каким он вел блестящим предкам счет!Хоть и в гражданстве, и на бранном полеОни снискали славу и почет,Но осрамит и самый лучший родОдин бездельник, развращенный ленью,Тут не поможет ворох льстивых од,И не придашь, хвалясь фамильной сенью,Пороку — чистоту, невинность — преступленью.

Вступая в девятнадцатый свой год,Как мотылек, резвился он, порхая,Не помышлял о том, что день пройдет —И холодом повеет тьма ночная.Но вдруг, в расцвете жизненного мая,Заговорило пресыщенье в нем,Болезнь ума и сердца роковая,И показалось мерзким все кругом:Тюрьмою — родина, могилой — отчий дом.

Он совести не знал укоров строгихИ слепо шел дорогою страстей.Любил одну — прельщал любовью многих,Любил — и не назвал ее своей.И благо ускользнувшей от сетейРазвратника, что, близ жены скучая,Бежал бы вновь на буйный пир друзейИ, все, что взял приданым, расточая,Чуждался б радостей супружеского рая.

Но в сердце Чайльд глухую боль унес,И наслаждений жажда в нем остыла,И часто блеск его внезапных слезЛишь гордость возмущенная гасила.Меж тем тоски язвительная силаЗвала покинуть край, где вырос он, —Чужих небес приветствовать светила;Он звал печаль, весельем пресыщен,Готов был в ад бежать, но бросить Альбион

И в жажде новых мест Гарольд умчался,Покинув свой почтенный старый дом,Что сумрачной громадой возвышался,Весь почерневший и покрытый мхом.Назад лет сто он был монастырем,И ныне там плясали, пели, пили,Совсем как в оны дни, когда тайком,Как повествуют нам седые были,Святые пастыри с красотками кутили.

Но часто в блеске, в шуме людных залЛицо Гарольда муку выражало.Отвергнутую страсть он вспоминалИль чувствовал вражды смертельной жало —Ничье живое сердце не узнало.Ни с кем не вел он дружеских бесед.Когда смятенье душу омрачало,В часы раздумий, в дни сердечных бедПрезреньем он встречал сочувственный совет.

И в мире был он одинок. Хоть многихПоил он щедро за столом своим,Он знал их, прихлебателей убогих,Друзей на час — он ведал цену им.И женщинами не был он любим.Но боже мой, какая не сдается,Когда мы блеск и роскошь ей сулим!Так мотылек на яркий свет несется,И плачет ангел там, где сатана смеется.

У Чайльда мать была, но наш герой,Собравшись бурной ввериться стихии,Ни с ней не попрощался, ни с сестрой —Единственной подругой в дни былые.Ни близкие не знали, ни родные,Что едет он. Но то не черствость, нет,Хоть отчий дом он покидал впервые.Уже он знал, что сердце много летХранит прощальных слез неизгладимый лед.

Наследство, дом, поместья родовые,Прелестных дам, чей смех он так любил,Чей синий взор, чьи локоны златыеВ нем часто юный пробуждали пыл, —Здесь даже и святой бы согрешил, —Вином бесценным полные стаканы —Все то, чем роскошь радует кутил,Он променял на ветры и туманы,На рокот южных волн и варварские страны.

Дул свежий бриз, шумели паруса,Все дальше в море судно уходило,Бледнела скал прибрежных полоса,И вскоре их пространство поглотило.Быть может, сердце Чайльда и грустило,Что повлеклось в неведомый простор,Но слез не лил он, не вздыхал уныло,Как спутники, чей увлажненный взор,Казалось, обращал к ветрам немой укор.

Когда же солнце волн коснулось краем,Он лютню взял, которой он привыкВверять все то, чем был обуреваемРавно и в горький и в счастливый миг,И на струнах отзывчивых возникПротяжный звук, как сердца стон печальный,И Чайльд запел, а белокрылый бригЛетел туда, где ждал их берег дальный,И в шуме темных волн тонул напев прощальный.

«Прости, прости! Все крепнет шквал,Все выше вал встает,И берег Англии пропалСреди кипящих вод.Плывем на Запад, солнцу вслед,Покинув отчий край.Прощай до завтра, солнца свет,Британия, прощай!

Промчится ночь, оно взойдетСиять другому дню,Увижу море, небосвод,Но не страну мою.Погас очаг мой, пуст мой док,И двор травой зарос.Мертво и глухо все кругом,Лишь воет старый пес.

Мой паж, мой мальчик, что с тобой?Я слышал твой упрек.Иль так напуган ты грозой,Иль на ветру продрог?Мой бриг надежный крепко сшит,Ненужных слез не лей.Быстрейший сокол не летитСмелей и веселей».

«Пусть воет шквал, бурлит вода,Грохочет в небе гром, —Сэр Чайльд, все это не беда,Я плачу о другом.Отца и мать на долгий срокВчера покинул я,И на земле лишь вы да богТеперь мои друзья.

Отец молитву произнесИ отпустил меня,Но знаю, мать без горьких слезНе проведет и дня».«Мой паж, дурные мысли прочь,Разлуки минет срок!Я сам бы плакал в эту ночь,Когда б я плакать мог.

Мой латник верный, что с тобой?Ты мертвеца бледней.Предвидишь ты с французом бой,[27]Продрог ли до костей?»«Сэр Чайльд, привык я слышать громИ не бледнеть в бою,Но я покинул милый дом,Любимую семью.

Где замок ваш у синих вод,Там и моя страна.Там сын отца напрасно ждетИ слезы льет жена».«Ты прав, мой верный друг, ты прав,Понятна скорбь твоя,Но у меня беспечный нрав,Смеюсь над горем я.

Я знаю, слезы женщин — вздор,В них постоянства нет.Другой придет, пленит их взор,И слез пропал и след.Мне ничего не жаль в былом,Не страшен бурный путь,Но жаль, что, бросив отчий дом,Мне не о ком вздохнуть.

Вверяюсь ветру и волне,Я в мире одинок.Кто может вспомнить обо мне,Кого б я вспомнить мог?Мой пес поплачет день, другой,Разбудит воем тьмуИ станет первому слугой,Кто бросит кость ему.

Наперекор грозе и мглеВ дорогу, рулевой!Веди корабль к любой земле,Но только не к родной!Привет, привет, морской простор,И вам — в конце пути —Привет, леса, пустыни гор!Британия, прости!»

Плывет корабль унылых вод равниной.Шумит Бискайи пасмурный залив.На пятый день из волн крутой вершиной,Усталых и печальных ободрив,Роскошной Синтры[28] горный встал массив.Вот, моря данник, меж холмов покатыхСтруится Тахо, быстр и говорлив,Они плывут меж берегов богатых,Где волнам вторит шум хлебов, увы, несжатых.

Неизъяснимой полон красотыВесь этот край, обильный и счастливый.В восторге смотришь на луга, цветы,На тучный скот, на пастбища, и нивы,И берега, и синих рек извивы,Но в эту землю вторглись палачи,[29] —Срази, о небо, род их нечестивый!Все молнии, все громы ополчи,Избавь эдем земной от галльской саранчи!

Чудесен Лиссабон, когда впервыеИз тех глубин встает пред нами он,Где виделись поэтам золотыеПески, где, Луза[30] охраняя трен,Надменный флот свой держит Альбион —Для той страны, где чванство нормой сталоИ возвело невежество в закон,Но лижет руку, пред которой палаНезыблемая мощь воинственного галла.

К несчастью, город, столь пленивший нас,Вблизи теряет прелесть невозвратно.Он душит вонью, оскорбляет глаз,Все черное, на всем подтеки, пятна,И знать и плебс грязны невероятно.Любое, пусть роскошное, жилье,Как вся страна, нечисто, неопрятно.И — напади чесотка на нее —Не станут мыться здесь или менять белье.

Презренные рабы! Зачем судьба имПрекраснейшую землю отдала —Сиерру, Синтру, прозванную раем,Где нет красотам меры и числа.О, чье перо и чья бы кисть моглаИзобразить величественный форум —Все то, что здесь Природа создала,Сумев затмить Элизий, над которымЗавесы поднял бард[31] пред нашим смертным взором.

В тени дубрав, на склонах темных кручМонастырей заброшенных руины,От зноя бурый мох, шумящий ключВ зеленой мгле бессолнечной лощины.Лазури яркой чистые глубины,На зелени оттенок золотой,Потоки, с гор бегущие в долины,Лоза на взгорье, ива над водой —Так, Синтра, ты манишь волшебной пестротой.

Крутая тропка кружит и петлит,И путник, останавливаясь чаще,Любуется: какой чудесный вид!Но вот обитель Матери Скорбящей,Где вам монах, реликвии хранящий,Расскажет сказки, что народ сложил:Здесь нечестивца гром настиг разящий,А там, в пещере, сам Гонорий жилИ сделал адом жизнь, чем рая заслужил.

Но посмотри, на склонах, близ дороги,Стоят кресты. Заботливой рукойНе в час молитв, не в помыслах о богеВоздвигли их. Насилье и разбойНа этот край набег свершили свой,Земля внимала жертв предсмертным стонам,И вопиют о крови пролитойКресты под равнодушным небосклоном,Где мирный труженик не огражден законом.

На пышный дол глядят с крутых холмовРуины, о былом напоминая.Где был князей гостеприимный кров,Там ныне камни и трава густая.Вон замок тот, где жил правитель края,И ты, кто был так сказочно богат,Ты, Ватек,[32] создал здесь подобье рая,Не ведая средь царственных палат,Что все богатства — тлен и мира не сулят.

Ты свой дворец воздвигнул здесь в долинеДля радостей, для нег и красоты,Но запустеньем все сменилось ныне,Бурьян раскинул дикие кусты,И твой эдем, он одинок, как ты.Обрушен свод, остались только стены,Как памятники бренной суеты.Не все ль услады бытия мгновенны!Так на волне блеснет — и тает сгусток пены.

А в этом замке был совет вождей,[33]Он ненавистен гордым англичанам.Здесь карлик-шут, пустейший из чертей,[34]В пергаментном плаще, с лицом шафранным,Британцев дразнит смехом непрестанным.Он держит черный свиток и печать,И надписи на этом свитке странном,И рыцарских имен десятков пять,А бес не устает, дивясь им, хохотать.

Тот бес, дразнящий рыцарскую клику, —Конвенция, на ней споткнулся бритт.[35]Ум (если был он), сбитый с панталыку,Здесь превратил триумф народа в стыд;Победы цвет Невежеством убит,Что отдал Меч, то Речь вернула вскоре,И лавры Лузитания раститНе для таких вождей, как наши тори.Не побежденным здесь, а победившим горе![36]

С тех пор как был британцу дан урок,В нем слово «Синтра» гнев бессильный будит.Парламент наш краснел бы, если б мог,Потомство нас безжалостно осудит.Да и любой народ смеяться будетНад тем, как был сильнейший посрамлен.Враг побежден, но это мир забудет,А вырвавший победу АльбионНавек презрением всех наций заклеймен.

И, полный смуты, все вперед, впередМеж горных круч угрюмый Чайльд стремится.Он рад уйти, бежать от всех забот,Он рвется вдаль, неутомим, как птица.Иль совесть в нем впервые шевелится?Да, он клянет пороки буйных лет,Он юности растраченной стыдится,Ее безумств и призрачных побед,И все мрачнее взор, узревший Правды свет.

Коня! Коня! Гонимый бурей снова,Хотя кругом покой и тишина,Назло дразнящим призракам былогоОн ищет не любовниц, не вина,Но многие края и племенаИзведает беглец неугомонный,Пока не станет цель ему ясна,Пока, остывший, жизнью умудренный,Он мира не найдет под кровлей благосклонной.

Однако вот и Мафра.[37] Здесь, бывало,Жил королевы лузитанской двор.Сменялись мессы блеском карнавала,Церковным хором — пиршественный хор.Всегда с монахом у вельможи спор.Но эта Вавилонская блудницаТакой дворец воздвигла среди гор,Что всем хотелось только веселиться,Простить ей казни, кровь — и в роскоши забыться.

Изгибы романтических холмов,Как сад сплошной — долины с свежей тенью,(Когда б народ хоть здесь не знал оков!)Все манит взор, все дышит сладкой ленью.Но Чайльд спешит отдаться вновь движенью,Несносному для тех, кто дорожитУютным креслом и домашней сенью,О, воздух горный, где бальзам разлит!О, жизнь, которой чужд обрюзгший сибарит!

Холмы все реже, местность все ровней,Бедней поля, и зелень уж другая.И вот открылась даль пустых степей,И кажется, им нет конца и края.Пред ним земля Испании нагая,Где и пастух привык владеть клинком,Бесценные стада оберегая.В соседстве с необузданным врагомИспанец должен быть солдатом иль рабом.[38]

Но там, где Португалию встречаетИспания, граница не видна.Соперниц там ни даль не разделяет,Ни вздыбленной Сиерры[39] крутизна,Не плещет Тахо сильная волнаПеред царицей стран заокеанских,Не высится Китайская стена,Нет горной цепи вроде скал гигантскихНа рубеже земель французских и испанских.

Лишь ручеек бежит невозмутим,Хоть с двух сторон — враждебные державы.На посох опершись, стоит над нимПастух испанский — гордый, величавый,Глядит на небо, на ручей, на травы —И не робеет между двух врагов.Он изучил своих соседей нравы,Он знает, что испанец не таков,Как португальский раб, подлейший из рабов.

Но вот, едва рубеж вы перешли,Пред вами волны темной Гвадианы,[40]Не раз воспетой в песнях той земли,Бурлят и ропщут, гневом обуянны.Двух вер враждебных там кипели станы,[41]Там сильный пал в неистовой резне,Там брали верх то шлемы, то тюрбаны,Роскошный мавр и мних в простой бронеВсе обретали смерть в багровой глубине.

Романтики воскресшая страна,Испания, где блеск твоей державы?Где крест, которым ты была сильна,Когда предатель мстил за слезы Кавы,[42]И трупы готов нес поток кровавый?Твой стяг царям навязывал закон,Он обуздал разбойничьи оравы,И полумесяц пал, крестом сражен,[43]И плыл над Африкой вой мавританских жен.

Теперь лишь в песнях отзвук тех побед,Лишь в песнях вечность обрели герои,Столпы разбиты, летописей нет,Но помнит песнь величие былое.Взгляни с небес на поприще земное,О, Гордость! Рухнет бронза и гранит,И только песнь верней, чем все иное,Когда историк лжет, а льстец забыт,Твое бессмертие в народе сохранит.

К оружию, испанцы![44] Мщенье, мщенье!Дух Реконкисты правнуков зовет.Пусть не копье подъемлет он в сраженье,Плюмажем красным туч не достает, —Но, свистом пуль означив свой полет,Ощерив жерла пушек роковые,Сквозь дым и пламень кличет он: вперед!Иль зов его слабей, чем в дни былые,Когда он вдохновлял сынов Андалусии?

И слышу звон металла и копыт[45]И крики битвы в зареве багряном,То ваша кровь чужую сталь поит,То ваши братья сражены тираном.Войска его идут тройным тараном,Грохочут залпы на высотах гор,И нет конца увечиям и ранам.Летит на тризну Смерть во весь опор,И ярый бог войны приветствует раздор.

Он встал, гигант, как будто в скалы врос,В ужасной длани молния зажата,Копна кроваво-рыжая волосЧерна на красном пламени заката.Глаза — навыкат. Гибнет все, что свято,От их огня. У ног его припавИ брата поднимая против брата,Ждет Разрушенье битвы трех держав,Чьей кровью жаждет бог потешить лютый нрав.

Великолепно зрелище сраженья(Когда ваш друг в него не вовлечен).О, сколько блеска, грома и движенья!Цветные шарфы, пестрый шелк знамен.Сверкает хищно сталь со всех сторон,Несутся псы, добычу настигая.Не всем триумф, но всем — веселый гон,Всем будет рада Мать-земля сырая.И шествует Война, трофеи собирая.

Три знамени взывают к небесам,Три языка воздвигли спор ужасный.Француз, испанец, бритт сразились там, —Враг, жертва и союзник тот опасный,В чью помощь верить — право, труд напрасный.У Талаверы, смерть ища в бою(Как будто ей мы дома не подвластны!),Сошлись они, чтоб кровь пролить свою,Дать жирный тук полям и пищу воронью.

И здесь им тлеть, глупцам, прельщенным славойИ славы удостоенным в гробах,О, бред! Орудья алчности кровавой —Их тысячи тиран бросает в прах,Свой воздвигая трон на черепах, —Спроси зачем — во имя сновиденья!Он царствует, пока внушает страх,Но станет сам добычей смрадной тленья,И тесный гроб ему заменит все владенья.

О, поле скорбной славы, Альбуера![46]Среди равнин, где шпорит Чайльд коня,Кто знал, что завтра зла свершится мера,Что на заре твой сон прервет резня.Мир мертвым! В память гибельного дняИм слезы горя, им венец героя!Так славьтесь же, в преданиях звеня,Пока, могилы новым жертвам роя,Их сонмы новый вождь не кинет в ужас боя.

Но хватит о любовниках войны!Была их гибель данью славословью.Чтобы один прославлен был, должныМильоны пасть, насытив землю кровью.Отчизна да спасется их любовью!Цель благородна. А живи они,Покорствуя других богов условью,Могли б на плахе, в ссоре кончить дниПозором для друзей, отчизны и родни.

И вот Севилью[47] видит пилигрим.Еще блистает буйной красотоюСвободный город, но уже над нимНасилье кружит. Огненной пятоюВойдет тиран, предаст его разбоюИ грабежу. О, если б смертный могБороться с неизбежною судьбою!Не пала б Троя, Тир[48] не изнемог,Добро не гибло бы, не властвовал порок.

Но, близящихся бед не сознавая,Еще Севилья пляшет и поет,Веселая, беспечная, живая.Тут патриотам их страна не в счет!Воркуют лютни, барабан не бьет,Над всем царит веселье молодое,Разврат свершает поздний свой обход,И Преступленье крадется ночноеВдоль стен, дряхлеющих в торжественном покое.

Не то крестьянин. С бледною женойОн тужит днем, ночей не спит в печали.Их виноградник вытоптан войной,В селе давно фанданго не плясали.Звезда любви восходит, но едва лиРаздастся дробь веселых кастаньет.Цари, цари! Когда б вы только зналиПростое счастье! Смолк бы гром побед,Не стал бы трубный зов предвестьем стольких бед.

Какою ныне песней оживляетПогонщик мулов долгий переход?Любовь ли, старину ли прославляет,Как славил их, когда не знал забот?Нет, он теперь «Viva el Rev»[49] поет,Но вдруг, Годоя[50] вспомнив, хмурит бровиИ Карла рогоносного клянет,А с ним его Луизу,[51] в чьем альковеИзмена родилась, алкающая крови.

Среди равнины голой, на скалеЧернеют стены мавританских башен,Следы копыт на раненой земле,Печать огня на черном лике пашен.Здесь орды вражьи, грозен и бесстрашен,Андалусийский селянин встречал,[52]Здесь кровью гостя был не раз окрашенЕго клинок, когда на гребнях скалДраконьи логова он дерзко штурмовал.

Здесь, не надев на шляпу ленты красной,[53]Не смеет появиться пешеход.Когда ж дерзнет, раскается несчастный,То будет знак, что он не патриот.А нож остер, он мимо не скользнет.О Франция, давно бы ты дрожала,Когда б имел хоть ружья здесь народ,Когда б от взмаха гневного кишкалаТупели тесаки и пушка умолкала.

С нагих высот Морены[54] в хмурый долСтволы орудий смотрят, выжидая.Там бастион, тут ямы, частокол,Там ров с водой, а там скала крутаяС десятком глаз внимательных вдоль края,Там часовой с опущенным штыком,Глядят бойницы, дулами сверкая,Фитиль зажжен, и конь под чепраком,И ядра горками уложены кругом.

Заглянем в день грядущий: кто привыкНиспровергать одним движеньем троны,Свой жезл подняв, задумался на миг, —Лишь краткий миг он медлил, изумленный.Но вскоре вновь он двинет легионы,Он — Бич Земли! — на Западе воскрес.Испания! Ты узришь гнев Беллоны,И грифы галла ринутся с небес,Чтоб кинуть тысячи сынов твоих в Гадес.

Ужель вам смерть судьба определила,О юноши, Испании сыны!Ужель одно: покорность иль могила,Тирана смерть иль гибель всей страны?Вы стать подножьем деспота должны!Где бог? Иль он не видит вас, герои,Иль стоны жертв на небе не слышны?Иль тщетно все: искусство боевое,Кровь, доблесть, юный жар, честь, мужество стальное!

Не оттого ль, для битв покинув дом,Гитару дочь Испании презрела,Повесила на иву под окномИ с песней, в жажде доблестного дела,На брань с мужами рядом полетела.[55]Та, кто, иголкой палец уколовИли заслышав крик совы, бледнела,По грудам мертвых тел, под звон штыков,Идет Минервой там, где дрогнуть Марс готов.

Ты слушаешь, и ты пленен, но, боже!Когда б ты знал, какой была онаВ кругу семьи, в саду иль в темной ложе!Как водопад, волос ее волна,Бездонна глаз лучистых глубина,Прелестен смех, живой и нестесненный, —И слово меркнет, кисть посрамлена,Но вспомни Сарагосы бастионы,Где веселил ей кровь мертвящий взгляд Горгоны.

Любимый ранен — слез она не льет,Пал капитан — она ведет дружину,Свои бегут — она кричит: вперед!И натиск новый смел врагов лавину.Кто облегчит сраженному кончину?Кто отомстит, коль лучший воин пал?Кто мужеством одушевит мужчину?Все, все она! Когда надменный галлПред женщинами столь позорно отступал?

Но нет в испанках крови амазонок,Для чар любви там дева создана.Хоть в грозный час — еще полуребенок —С мужчиной рядом в бой идет она,В самом ожесточении нежна.Голубка в роли львицы разъяренной,И тверже, но и женственней онаИ благородней в прелести врожденной,Чем наши сплетницы с их пошлостью салонной.

Амур отметил пальчиком своимЕй подбородок нежный и чеканный,И поцелуй, что свил гнездо над ним,С горячих губ готов слететь нежданный.— Смелей! — он шепчет. — Миг настал желанный,Она твоя, пусть недостоин ты!Сам Феб ей дал загар ее румяный.Забудь близ этой яркой красотыЖен бледных Севера бесцветные черты!

В краях, не раз прославленных на лире,В гаремах стран, где медлит мой рассказ,Где славит жен и циник, злейший в мире,Хоть издали, хоть прячут их от нас,Чтоб ветерок не сдул их с мужних глаз,Среди красавиц томного ВостокаИспанку вспомни — и поймешь тотчас,Кто жжет сильней мгновенным блеском ока,Кто ангел доброты и гурия Пророка.

О ты, Парнас! Ты мне сияешь въяве,Не сновиденьем беглым, не мечтой,Но здесь, во всей тысячелетней славе,Запечатленный дикой красотой,На этой почве древней и святой.Так я ли, твой паломник, о могучий,Тебя хоть краткой не почту хвалой:О, пусть услышу отклик твой певучийИ муза крыльями взмахнет над снежной кручей.

Как часто мне являлся ты во сне!Я слышал звуки древних песнопений,И час настал, и ты открылся мне.Я трепещу, и клонятся колени,Передо мной — певцов великих тени,И стыдно мне за слабый голос мой.О, где найти слова для восхвалений?И, бледный, умиленный и немой,Я тихо радуюсь: Парнас передо мной![56]

Сколь многие тебя в восторге пели,Ни разу не видав твоих красот.Не посетив страны твоей, — так мне лиСдержать порыв, когда душа поет!Пусть Аполлон покинул древний грот,Где муз был трон, там ныне их гробница, —Но некий дух прекрасный здесь живет,Он в тишине лесов твоих таится,И вздохи ветру шлет, и в глубь озер глядится,

Так! Чтоб воздать хвалу тебе, Парнас,Души невольным движимый порывом,Прервал я об Испании рассказ,О той стране, что новым стала дивом,Родная всем сердцам вольнолюбивым, —Вернемся к ней. И если не венок(Да не сочтут меня глупцом хвастливым),От лавра Дафны хоть один листокПозволь мне унести — бессмертия залог.

Прощай! Нигде средь этих древних гор,Ни даже в дни Эллады золотые,Когда гремел еще дельфийский хор,Звучали гимны пифии святые, —Верь, не являлись девы молодыеПрекрасней тех, что дивно расцвелиСредь пылких нег в садах Андалусии, —О, если б мир им боги принесли,Хоть горький мир твоей, о Греция, земли![57]

Горда Севилья роскошью и славой,Прекрасны в ней минувшего черты,И все ж ты лучше, Кадикс многоглавый,Хоть похвалы едва ль достоин ты.Но чьей порок не соблазнял мечты,Кто не блуждал его тропой опасной,Пока блистали юности цветы?Вампир с улыбкой херувима ясной,Для каждого иной, для всех равно прекрасный!

Пафос погиб, когда царица негСама пред силой Времени склонилась,И на другой, но столь же знойный брегЗа нею Наслажденье удалилось.Та, кто измен любовных не стыдилась,Осталась верной лишь родным волнам,За эти стены белые укрылась,И в честь Киприды не единый храм,Но сотни алтарей жрецы воздвигли там.

С утра до ночи, с ночи до утраЗдесь праздный люд на улицах толпится,Плащи, мантильи, шляпы, веера,Гирлянды роз — весь город веселится.Повсюду смех и праздничные лица,Умеренность на стыд обречена.Приехал — можешь с трезвостью проститься!Здесь царство песни, пляски и винаИ, верите, любовь с молитвою дружна.

Пришла суббота — отдых и покой!Но христианам не до сладкой лени.Ведь завтра будет праздник, и какой!Все на корриду кинутся, к арене,Где пикадора, весь в кровавой пене,Встречает бык, от бешенства слепой.Прыжок! Удар! Конь рухнул на колени,Кишки наружу. Хохот, свист и вой!А женщины? Как все — поглощены борьбой!

И день седьмой ведет заря в тумане,Пустеет Лондон в этот день святой.Принарядясь, идут гулять мещане,Выходит смывший грязь мастеровойВ неделю рая на воздух полевой.По всем предместьям катит и грохочетКарет, ландо, двуколок шумных рой,И конь, устав, уже идти не хочет,А пеший грубиян глумится и хохочет.

Один с утра на Темзу поспешил,Другой пешком поплелся на заставу,Тех манит Хайгет или Ричмонд-Хилл,А этот в Вер повел друзей ораву.По сердцу всяк найдет себе забаву, —Тем невтерпеж почтить священный Рог,[58]А тем попить и погулять на славу,И, смотришь, пляшут, не жалея ног,С полночи до утра — и тянут эль и грог.

Безумны все, о Кадикс, но тобоюПобит рекорд. На башне девять бьет,И тотчас, внемля колокола бою,Твой житель четки набожно берет.Грехам у них давно потерян счет,И все у Девы просят отпущенья(Ведь дева здесь одна на весь народ!),И в цирк несутся все без исключенья:Гранд, нищий, стар и млад — все жаждут развлеченья.

Ворота настежь, в цирке уж полно,Хотя еще сигнала не давали.Кто опоздал, тем сесть не суждено.Мелькают шпаги, ленты, шляпы, шали.Все дамы, все на зрелище попали!Они глазами так и целят в вас.Подстрелят мигом, но убьют едва лиИ, ранив, сами вылечат тотчас.Мы гибнем лишь в стихах из-за прекрасных глаз.

Но стихло все. Верхом, как отлитые,Въезжают пикадоры из ворот.Плюмаж их белый, шпоры — золотые,Оружье — пика. Конь храпит и ржет,С поклоном выступают все вперед.По кругу вскачь, и шарф над каждым вьется.Их четверо, кого ж награда ждет?Кого толпа почтит, как полководца?Кому восторженно испанка улыбнется?

В средине круга — пеший матадор.Противника надменно ждет он к бою.Он облачен в блистательный убор,Он шпагу держит сильною рукою.Вот пробует медлительной стопою,Хорош ли грунт. Удар его клинка —Как молния. Не нужен конь герою,Надежный друг, что на рогах быкаНашел бы смерть в бою, но спас бы седока.

Трубят протяжно трубы, и мгновенноЦирк замер. Лязг засова, взмах флажком —И мощный зверь на желтый круг ареныВыносится в пролет одним прыжком.На миг застыл. Не в бешенстве слепом,Но в цель уставясь грозными рогами,Идет к врагу, могучим бьет хвостом,Взметает гравий и песок ногамиИ яростно косит багровыми зрачками.

Но вот он стал. Дорогу дай, смельчак,Иль ты погиб! Вам биться, пикадоры!Смертелен здесь один неверный шаг,Но ваши кони огненны и скоры.На шкуре зверя чертит кровь узоры.Свист бандерилий, пик разящих звон…Бык повернул, идет, — скорее шпоры!Гигантский круг описывает онИ мчится, бешенством и болью ослеплен.

И вновь назад! Бессильны пики, стрелы,Конь раненый, взвиваясь, дико ржет.Наездники уверены и смелы,Но тут ни сталь, ни сила не спасет.Ужасный рог вспорол коню живот,Другому — грудь. Как рана в ней зияет!Разверст очаг, где жизнь исток берет.Конь прянул, мчится, враг его бросает,Он гибнет, падая, но всадника спасает.

Средь конских трупов, бандерилий, пик,Изранен, загнан, изнурен борьбою,Стоит, храпя, остервенелый бык,А матадор взвивает над собоюСвой красный шарф, он дразнит, нудит к бою,И вдруг прыжок, и вражий прорван строй,И бык летит сорвавшейся горою.Напрасно! Брошен смелою рукой,Шарф хлещет по глазам, — взмах, блеск, и кончен бой.

Где сращена с затылком мощным шея,Там входит сталь. Мгновенье медлит он,Не хочет, гордый, пасть к ногам злодея,Не выдаст муки ни единый стон.Но вот он рухнул. И со всех сторонРевут, вопят, ликуют, бьют в ладони,Въезжает воз, четверкой запряжен,Втащили тушу, и в смятенье кони,Рванув, во весь опор бегут, как от погони.

Так вот каков испанец! С юных летОн любит кровь и хищные забавы.В сердцах суровых состраданья нет,И живы здесь жестоких предков нравы.Кипят междоусобные расправы.Уже я мнил, война народ сплотит, —Увы! Блюдя обычай свой кровавый,Здесь другу мстят из-за пустых обид,И жизни теплый ключ в глухой песок бежит.

Но ревность, заточенные красотки,Невольницы богатых стариков,Дуэньи, и запоры, и решетки —Все минуло, все ныне — хлам веков.Чьи девы так свободны от оков,Как (до войны) испанка молодая,Когда она плясала средь луговИль пела песнь, венок любви сплетая,И ей в окно луна светила золотая?

Гарольд не раз любил, иль видел сон,Да, сон любви, — любовь ведь сновиденье.Но стал угрюмо-равнодушным он.Давно в своем сердечном охлажденьеОн понял: наступает пробужденье,И пусть надежды счастье нам сулят,Кончается их яркое цветенье,Волшебный исчезает аромат,И что ж останется: кипящий в сердце яд.

В нем прелесть женщин чувства не будила,Он стал к ним равнодушней мудреца,Хотя его не мудрость охладила,Свой жар высокий льющая в сердца.Изведав все пороки до конца,Он был страстями, что отбушевали,И пресыщеньем обращен в слепца,И жизнеотрицающей печалиУгрюмым холодом черты его дышали.

Он в обществе был сумрачен и хмур,Хоть не питал вражды к нему. Бывало,И песнь споет, и протанцует тур,Но сердцем в том участвовал он мало.Лицо его лишь скуку выражало.Но раз он бросил вызов сатане.Была весна, все радостью дышало,С красавицей сидел он при лунеИ стансы ей слагал в вечерней тишине.

ИНЕСЕ