– Аой! - Антон Юртовой
Тяжесть та, что зовётся памятью,
зачехлить нельзя; и составами
она вместе со всеми тащится;
на родной земле ей достанется
быть добавленною к безмерному,
тому, что вошло в народную
память скорби,
слёз,
надежд,
бедствований.
В ней уложится – только подлинное.
Кто и как бы в ней выделил что́-нибудь?
Что окажется ярче, видне́й, очевиднее?
Лишь сама она даст отчёты —
с дней отката – к своим тылам —
от границы.
Уже первый бой там – врукопашную.
Вместе их – своих, чужих накрыла
куча бомб, упавших туда случайно;
жутким было то место: стыли
на нём трупы, останки. Раненого,
уже третьего, доползая сюда, вытаскивала
молоденькая отважная санитарка;
новенькая из медсанбата; Глаша.
В клочья разнесло спасаемого; но сама она
не погибла сразу; последние
шли минуты её короткой жизни;
раненая,
она умирала, лёжа, мучаясь, леденея.
Рядом с ней оказалась хе́льферин,
подбежавшая выручать своих только что.
Ничего в том хорошего не было:
под халатом на ней – военная униформа.
С нелепой нацистской брошью, с причёскою
убранной, пышною, довольно милою;
рыжий с крестом подсумок; фляга на поясе;
в руке не игрушечный пистолет – убитого.
Коллегу арийка держала уже на мушке.
«Du bist Schwein! Du bist…» —
она закричала,
но не закончила; в лице и во взгляде ужас:
Глаша парировала: «Победа…
будет…
за…
на…
ми!..»
Она не услышала, был или не был выстрел.
Не осталось жизни, чтобы продолжить
на́чатое.
Ничего отсюда с собой она не взяла
лишнего; —
но – пра́вое даже по́ смерти сохранялось
в памяти!
Также помнил всё в мелочах ехавший
в эшелоне,
бывший рядовой, боец заградроты.
Он понуждал своих, обречённых, помнить:
шаг назад наказуем – пулею,
перед выстроенною
ротою.
Он не забыл, как в окружение
вместе с этими растерянными и
измождёнными
попал и он с особистами и их пленение
было отмечено в тех же суровых сводках —
с подозрениями в измене; и,
опозоренный
участием в гадком деле во вред свои́м,
он стыдился ещё и его позорной «услуги»
родине, —
таская из штолен камни, —
врагу
добывая
их.
Только навски́дку взятые эпизоды очень
грозного и многолетнекровавого события.
Под войною расставлены точки и
многоточия.
О ней сполна показано, спето, рассказано,
не забыто.
Память о ней плотно уложена-утрамбована
в недрах искусств, в анналах истории,
в музеях,
во всех подробностях она запротоколена,
затрибуналена в дни судебных прений.
Нет войне! Никому и никогда её
не надо бы.
Следует о ней помнить, радуясь миру,
и в чистоте, достойно содержать память,
не позволяя перечеркнуть её никому в мире.
Не лукавить с нею, не омрачать её хулою,
ею не тяготиться, не отдавать в заклад,
не растаскивать.
Она победителям дана навсегда, надолго,
законно.
Суждено ей быть нетронутой и —
без срока
давности!
– Аой!
Быка за рога
Надо ль, не надо, каждый сам упрямо стремится
к частной своей остановке.
Среднее тем хорошо, что оно подчас бывает
иль толстым, иль тонким.
Из-под иного иная, имея иные расчёты, сбегает
к иному.
Не очень-то редко иной, от иной возвратясь,
не находит ни дома, ни кроме.
Пеной нахмурилась кружка, сердясь
на разлившего
цельную бочку.
Кое-что ставится там на попа, где не ставилась
точка.
Радость иная обманчива, если иной на иное
посмотрит иначе.
Иное, то, что прикрыто иным иль иною,
не скроешь иначе.
Ноги несут, собственно, только остатки того,
что считается телом.
Разницы много всегда между пакостным словом
и конченым делом.
Не меньше иного стул устаёт иногда под иною,
иначе сидящей.
Реже уносится пыль, если ветер, бывает,
застрянет
в колодце иль в чаще.
Тесная связь у попа со случайной монашкой
успела застрять между нами.
Съехать немедленно в сторону
вовсе не сложно,
едучи быстро и прямо.
Боль не снимается, если пронзаешься
новою сильною болью.
То, что – иное, иные часто и быстро
находят —
себе
не во здоровье.
Быка за рога нелегко притянуть на что-то иное,
поскольку их – двое.
Иная, играя с иным, без рогов,
предпочесть бы хотела иное.
Становится очень печальным хотя бы лишь то,
что разрыто кротами.
Живые страшны уже тем,
что не стали пока
мертвецами.
Между иною с иным иные часто находят
возможным иное.
Иначе смотрит иной на иную,
если не то ей.
В уставшей строке отсутствие буквы
равняется дырке
в штакетном заборе.
Иному до светлости мыслей дожить
удаётся —
с прибытием
бедствий и горя.
Некто иной-преиной, снявши однажды очки,
иную увидел иначе.
С той-то поры иным уж и кажется он
совершенно иным,
хоть и зрячим.
Если зашёл, но выходишь, то, стало быть,
здесь,
у дверей,
и живёшь постоянно.
Более-менее умное, если ещё и живое,
иному не кажется странным.
Иной, иное имея в
