– Аой! - Антон Юртовой
обидчивых,
угрюмых,
тёмных,
страшных,
разъярённых
тучах,
и всё опять покажется свежее, утончённей,
привлекательнее,
лучше, —
до новых,
ожидаемых смущённою душою
гроз,
тревожных, мрачных и тяжёлых
мыслей,
робких, лёгких и неясных чувств,
несдержанных,
раскованных
признаний и страстей…
Предснежье
Стёкла окна запотели;
на них провисает
извилистых струй
бахрома —
в далёкую грусть уходящие
тонкие стебли
раздумий-корней…
Расплющены,
медленно,
нехотя
катятся
капли-слезинки…
А под окном,
одинокий,
обиженный сыростью тополь,
раскинув
холодные
руки,
скорбит об утраченных
листьях.
Горбятся крыши,
цепляясь
за низкое
небо, —
оно уж наполнено
снегом.
“Мир полон превращений…”
Мир полон превращений неизбежных:
как ясный день идёт на смену ночи,
так разум наш с годами всё яснее
черты времён минувших освещает,
без сожаленья юность укрывая.
Но горький эпилог своих стремлений
не каждому из нас дано осмыслить.
Глядь: а на смену дню уж ночь приходит.
Какой укор разумному началу!
Как мужество в пути навстречу жизни
нас прежде каждый день сопровождало,
так в новый срок, со счётом невеликим,
себе мы на уме – герои и мужчины —
и смело с обречённостью толкуем.
Мы по десятку узких троп легко проходим,
становимся счастливыми иль злыми,
а рядом нас зовут любимыми, друзьями,
ждут, завистью гнобят, плетут на нас интриги.
Но даже на виду у ежедневной скуки
ещё есть право каждого искать дорогу,
ту, на которой честь ронять некстати.
Когда же в суете косноязычной
себя хоть раз ты упрекнул в упрямстве,
в остатках юной дерзости и пыла,
то знай, что от такого отреченья
ты пострадаешь сам, притом немало.
Ты будешь скромно жить затворником унылым,
для вида раздавая обещанья
в делах, которых делать уж не хочешь,
и с этим жить уже не перестанешь;
но ненадолго так тебя достанет…
“Завидую тебе, художник…”
Завидую тебе, художник даровитый,
собрат моих обманчивых стремлений;
в порыве чувств и воли, вместе слитых,
ты предо мною – несомненный гений.
Я примечал: усталый, на пределе,
тянулся к кисти ты
в волнении поспешном;
мазок-другой – и чьё-то оживало тело,
и трепетало красотой нездешней.
Всё дышит в мастерской твоим прикосновением.
Готов очередной эскиз, —
в нём движется, искрясь,
поток высоких дум.
К единой цели – всё; ко благу – вдохновенье.
Я с осветлённою душой тебя благодарю.
– Аой!
“Звенит, поёт ночная тишина!”
Звенит, поёт ночная тишина!
Кружатся звуки в сладостных порывах.
Едва приблизившись, уйдут опять назад,
взлетят куда-то вверх, опустятся с обрыва.
Аккордов череда и мягкие октавы
в рулады просятся жемчужные сойтись,
поверить в то, что заполняет жизнь,
и слиться с ней торопятся заставить.
И серебристый смех, и тайный шёпот,
и истомлённый вздох, и отдалённый топот…
Кому-то звучный перебор соткёт любую нить.
Мы только двое знаем тайну нашу.
Уймётся тишина, что так сердца палит,
и снова к нам другая, поровней, приляжет…
Реквием
Всё, что ещё от меня осталось, —
то – что есть; – не такая уж малость!
Немотный и твёрдый, в пространствах пустых
я странствую, вечностью меряя их.
Чтоб уцелеть на путях неизведанных,
служу лишь себе, терпеливо и преданно.
Только и дела всего у меня, что грановка
моей ипостаси: грановка-обновка.
Лечу или падаю, всё мне едино.
Лучшая грань – от толчка в середину.
Не остаётся сомнений: удар что надо.
Ещё не разбит я! и то мне – наградой.
Хоть гранями всё моё тело изрыто,
я не ропщу; – они мне – прикрытье.
Новые сшибки – раны на ранах;
ими шлифуются прежние грани.
Сбито́й, отшлифованный, я и внутрях
твёрд и спокоен словно бы маг.
Тем и довольствуюсь в ровном движении.
В радость мне встречи, желанны сближения.
Нету в них умыслов; только судьба
их преподносит, блуждая впотьмах.
В том её действенность и непреложность:
редко в пустом возникает возможность.
Рядом ли дальше чей путь проискрится,
это всего лишь намёков частицы…
Выгоды есть и в бесцельном движении:
вызреет случай войти в столкновение…
Всё, в чём я сущ и ода́рен судьбою,
то всё – во мне; – и – прервётся со мною.
– Аой!
Примечания
*
См. у А. Пушкина: «…дешёвого резца нелепые затеи».
