Коллектив авторов - Живая вода времени (сборник)
Татьяна уже не слушала. Что-то замкнуло в сознании: только звон в ушах, гул в голове и туман перед глазами. Слезы бессознательно навернулись и текли по щекам, предательски размывая косметику. Света все еще говорила, изредка ее низкий голос срывался, иногда она о чем-то спрашивала, прикуривая сигарету от сигареты.
Почему она здесь? Почему она курит в ее квартире? Кто дал ей это право? Ходить в ее халате, в ее тапочках, по ее квартире? Любить ее мужа? Откуда и кто она? Наваждение какое-то!
Постепенно в Татьяне накапливалась злость, как тупая боль распространялась по всем клеткам организма, проникая в ядро каждого атома, но не было сил говорить, думать. Только вопрос: «Кто она и откуда?» – буравил сознание, не приходил лишь ответ. Все, как на экзамене – растерянность от незнания и полное безразличие с неопределенной надеждой на судьбу, которая должна вывезти на всех парах из этой тесноты. Она не услышала своего голоса, спросившего: «А почему ты в моем халате?» Не видела, как упал этот халат и как, играя молодым телом, бесстыдно стояла перед ней Светлана.
Зачем ей мой муж? Что ей от него нужно? Какие радости он даст ей, какое счастье? Год, два, пять, а там Виталий совсем перестанет ее интересовать со своим характером и болячками.
Она жалела мужа, жалела себя, жалела Свету. Все эти чувства – злости, утраты, жалости – возникали и умирали где-то в стороне, вне ее, вместе с мыслями и вопросами.
Сколько это продолжалось, Татьяна уже не знала. До ее сознания не сразу дошел звук открываемой двери, приглушенные голоса в прихожей, почти мгновенный щелчок замка, торжественное своей траурностью светино «Прощайте!» и стук захлопнувшейся двери.
Возможно, она спала или была в другом состоянии, но пробуждение принесло обжигающую головную боль, разбитость.
Неужели Виталий ушел? Татьяна даже попыталась окликнуть его, но никто не отзывался. Значит, ушел. Вот так просто взял и ушел. Но почему? С ним случалось подобное, но никогда он не заходил так далеко, чтобы принимать кого-то дома. Еще в такой день. Ничего не объяснив, ушел! Значит, серьезно? «Он любит меня. Я его тоже люблю.» Что, собственно, возомнила себе эта девчонка? «Он любит меня». Да если на то пошло, Виталий кроме себя вообще никого не любит. Нет, с ней все понятно, но с ним-то что? Испугался? Попался на месте преступления и испугался, убежал. Сейчас прибежит! И как всегда вместо объяснения будет молчать, виновато поглядывая поверх головы. А если не прибежит, не придет? На что можно надеяться после двух десятилетий супружеской жизни, которые каждый из них прожил по-своему? На любовь? Чушь! На привязанность, привычку? Но и это к ним мало подходит. Тогда что же остается? Общий сын, который живет у бабушки?
Так вот, значит, где крылась причина сегодняшней тревоги! Она чувствовала, что произойдет что-то страшное, непоправимое, и где-то в душе даже знала, откуда придет беда. Девчонка. Опять девчонка! И взгляд тот же, уверенный взгляд голубых глаз. Они ощущают за собой какую-то силу, которая позволяет им вот так спокойно смотреть тебе в глаза в любой обстановке. Нет, такая не отпустит от себя мужика, который бросил жену. Бросил жену. Неужели ее бросили? Оставили одну!
Одиночество! Впервые за много лет она почувствовала себя одинокой, одной на всем белом свете, и ей стало страшно. Это был особый страх покинутого всеми человека. Она, привыкшая сознавать свою необходимость каждую минуту, теперь оказалась не нужна! Ее заставляли бежать по жизни, как по лестнице – все вверх и вверх, убеждая в необходимости успехов. Бросаясь от конкурса к конкурсу, от фестиваля к фестивалю, бороться за звания, призы, дипломы, съемки; вставлять палки в колеса конкурентам или просто делать вид, что не замечаешь, как они наступают тебе на пятки. И вот случайный пассажир резко нажал на стоп-кран, момент. И все полетело к чертям! Теперь она другой, не нужный человек, не достойный любви, а только жалости, и любая соплячка вправе лишить ее простого бабьего счастья! Нет, сейчас только не одна! Кто-то должен быть рядом.
Татьяна бросилась к телефону, набрала первый пришедший на ум номер.
– Алло! Алло!
– Да-а-а, слушаю, – раздался на другом конце раздраженный сонный голос.
– Алло! Маша, это ты?
– А кто же еще?! Танюха? Ты уже вернулась? Который час?
– Кажется, десять.
– Десять! Я всегда знала, что тебе будет приятно, если у меня прибавится пара морщин. Скажи, ты сошла с ума или влюбилась? Мы вчера писали фонограмму в ночную, и я только в шесть легла.
– Маша, у меня.
– Я все знаю.
– Знаешь?!
– Да, у тебя южный роман, и ты не знаешь, как теперь жить. Я тебя научу, если позвонишь часа через четыре. Ладушки?
Татьяна вздохнула, но не спорила:
– Хорошо.
– Ну, вот и умница! Целую, звони.
Она вяло опустила трубку и вдруг бросилась к дверям. Сейчас в любимом подъезде ей показалось душно и пыльно. Неприятно резанули взгляд давно немытые мутные окна. Татьяна настойчиво заколотила в соседнюю дверь. Там жил Толик, что-то вроде детской дворовой дружбы. Простой сердечный парень, холостяк, всегда находил для нее какие-то добрые слова, обычные, но бравшие за душу своей теплотой, а может, чем-то иным. Но где же ты, Толик? Дверь не открывалась, а Татьяна еще долго стучала и нажимала кнопку звонка. Опять нахлынули слезы, и она зарыдала в голос.
Она не помнила, как оказалась в своем кресле, как заснула. Наверное, эти минуты забытья прибавили ей сил. Постепенно приходило какое-то болезненное спокойствие, а с ним и ясность мысли. Тренированные нервы артистки, воля, закаленная в профессиональных поражениях, которых было еще больше, чем побед, возвращали сознание.
Ну, нет! У нее дом, сын, в конце концов – работа, ставшая жизнью. Главное сейчас – не вешать нос. Так уже было когда-то в прошлом.
На заснеженном шоссе машину неожиданно бросило юзом влево, на встречную полосу. Прямо на маленький «жигуленок» надвигалась громада «Икаруса». Она испугалась, очень испугалась. Мгновенно прыснули слезы. В них было все – и злость на машину, и жалость к себе. Вот тут сработали нервы, сработала воля и, уже опережая сознание, руки спасительно выруливали влево, возвращая машину. Еще бы мгновение – и все! Да, но тогда было страшнее!
Решительным движением она вытолкнула себя из кресла, брезгливо, двумя пальцами подняла халат с пола и отправилась в ванную.
Пока Татьяна принимала прохладный душ, халат кипятился в тазу на кухне.
Теперь главное – полностью успокоиться. А чтобы успокоиться, нужно что-то делать. Нет, прежде поесть.
На кухню вошла, казалось, уже спокойная, будто вышла на сцену. Открыла холодильник и, словно обожглась, отдернула руку. «Все это не мое! Это она покупала, а может, он для нее! Тогда прочь, все прочь!» С яростью Татьяна принялась опустошать холодильник, отправляя в мусоропровод свертки, кульки, пакеты и банки.
– Все прочь! Все! – повторяла каждую секунду. – Так. Теперь пылесос.
Она везде открыла окна, дверь на балкон, и принялась тщательно пылесосить полы и мебель.
– Чтобы и духу их не было, – объясняла себе каждый свой поступок. Собирала белье в прачечную, покрывало – в химчистку.
Наконец она устала. Вернее, почувствовала это, когда увидела свое лицо в зеркале. Заинтересованно приблизилась. Присела на пуф и вгляделась в отражение. Может быть, здесь иначе падал свет, а может, просто от зазолотившегося густого южного загара в залитом солнцем углу спальни, но в первое мгновение она не узнала этого лица. Чужое, слегка похудевшее, обрамленное выгоревшей копной густых волос, еще молодое, с редкой россыпью веснушек на розовом носу и оттого лукаво-озорное, в этот миг оно понравилось Татьяне. Не хватало только нескольких штрихов. Быстро отыскалась заветная баночка с особым кремом, который можно было приобрести лишь в одном салоне столицы, у некой Ларисы и, конечно же, за бешеные деньги. Крем этот творил чудеса, и, сняв его после получасовой «маски» долькой огурца, Татьяна прибавила сущие пустяки макияжа. Вот оно – кровь с молоком! Да ты, Танюха, еще хоть куда!
Вспомнилось бледное, заспанное лицо юной подружки мужа, молодое, но уже обветренное, с тонкой сеткой мелких морщинок под глазами, с ярко обозначенными голубыми жилками у висков. А главное – помятое, припухшее со сна. Вот что нельзя показывать мужчинам! Это она знала, и как бы ни хотелось, всегда вставала на полчаса раньше мужа.
И все-таки он ушел к другой – не помог ни чудо-крем, ни ранние подъемы! Стоп! А если именно ушел к другой? Не от нее, с кем прожил почти двадцать лет, а просто к другой, к новой, к молодой. Ну что ж, тогда посмотрим, сколько девчонка сможет удержать его рядом. Примет ли Татьяна его потом, вот в чем вопрос?
Такой поворот мысли, казалось, даже развеселил Татьяну, и она уже, кокетничая перед зеркалом, примеряла наряды. Подбадривая себя – как-никак, а сегодня ее день рождения – надо будет отпраздновать на полную катушку!
Когда нашлось подходящее платье, очень скромное, с этакой скрытой изюминкой, которое только она и могла назвать «празднично-выходным» или «коктейльным», Татьяна даже запела. О, ужас! Она же сегодня еще не репетировала! Ноги чуть не подкосились от нахлынувшего страха и стыда. Впервые за много лет она изменила работе, главное, начисто забыла о ней. Еще мгновение, и бросилась в зал к фортепиано. Ее порыв на полпути остановил телефонный звонок.
