Николай Ладыгин - И лад, и дали
Николай Иванович часто обращался в стихах о природе к одним и тем же мотивам, но решал их по-разному. У него есть несколько стихотворений «весенних», «зимних», «осенних». В стихотворении «Весеннее» запечатлено переходное, колеблющееся время года. Время превращений, странных видений: «Солнечен лось, Как Леший шел…». Эта тема превращений продолжается и в стихотворении «В мае», где живет, движется «толпяся, плоть», где «Вырос… Как / Колесо, лопух…».
Поэт легко поддается этому веселому бурленью и счастливому лепету природы и вместе с дедом из стихотворения «У реки» поет «о лесе весело», воспевает в стихотворении «Лань», «Рода задор». Розами у него расцветает зима («Начало зимы»). И на этом фоне особенно уродливо выглядят порубщики бора, ворующие в «резерв». Истина сказалась обратимой строкой: «В омуте нет умов». Поэтому бор превращается в гроб.
Сатира и юмор в этих стихах переплетаются с пафосом человека, умеющего видеть, как март «улетает утрами», хотя еще недавно «Реомюр гудел» (то есть прибор для измерения температуры, названный так по имени изобретателя Р. Реомюра), слышащего, как необыкновенно звучит областное слово «мятель» («Конец зимы»), умеющего созерцать, ощущающего природу внутри себя.
Логично, на мой взгляд, закончить путешествие по этому разделу стихотворением «Новогоднее», которое пророчит, что год будет в самом деле новым и выгонит «догмы — вон».
Часть II
В этой части сгруппированы стихи, в которых грань серьезного и юмористического достаточно тонка и подвижна. Вопреки ожиданиям, таких стихотворений у Ладыгина оказалось не так уж много. Но присутствие их в книге существенно.
В стихотворениях этого раздела часто обыгрывается имя Ева. И вообще потому, что оно по природе своей анаграмматично, то есть очень удобно для построения палиндромической строки, и в частности потому, что поэт любил подшучивать над женским полом, хотя его ирония всегда была мягкой и рыцарственной. Так, в стихотворении «Юность», где описывается любовная ситуация, строки: «Вейтесь, сети Ев!» и «Да светит Ев сад!» — составляют диалектическое единство. Менее удачна попытка переложения и осовременивания библейской легенды об искушении в стихотворении «Ева». Но здесь некоторые срывы искупаются прекрасными строками:
Невидим и дивен,Мокал бог облакомВ озере… ЗовЛетел.
Две строки войдут потом в новый текст:
Мокал бог облакомВ озере. ЗовАдама… — Да…
Благодаря этому изменению, на мой взгляд, исчезла излишняя упрощенность подхода, обусловленная юмористическим решением темы. Тут идет своего рода балансирование высокого и низкого. Так, поведение библейского Адама поверяется «опытом» ставшего нарицательным влюбленного пастушка Селадона из романа французского писателя XVII века О. д’Юрфе «Астрея». Обратимая строка в стихах этого раздела почти никогда не дает чистого юмористического или серьезного выхода. Шутливая интонация, например, в «Оде девушке» уравновешивается высоким слогом:
Не вид дивен,А ты, база быта.
И не случайно рядом с Олимпом, который приносится в дар девушке, возникает Улисс, то есть Одиссей, стремящийся к своей возлюбленной. Это отношение полушутливого-полусерьезного преклонения перед женщиной будет перенесено в «Оду женщине былого», одно из самых прозрачных творений поэта, насыщенного почти пословичными формулами. Отсвет вечно притягательной женственности согревает и предельно лаконичную «Оду мужчине», стихотворения «Колдун» и «В пути». А в стихотворении «Анна» (палиндромическое имя!) уже не отсвет, а свет:
И макамиАлелаАнна…
Тут требует пояснения одно слово — «камка». Это название шелковой китайской ткани с разводами, которая уже во времена Даля была не очень распространена. В стихотворении «Сельский роман», благодаря тому, что банальная тема решается палиндромически, возникает мотив своего рода «преступления и наказания», конечно, в шутливом освещении был соблазнитель, а стал тятя!
Палиндромической строке под силу передать и азарт футбольной игры вкупе с азартом болельщика («На стадионе»), и «магию и гам» шумных детских игр («Дети»).
В «Русалке» вновь возникает палиндромическая Анна, когда-то попавшая в «Дебри. Мир бед». Ее история чуть затуманена в поэтическом изложении, и поэтому сама Анна таинственна, как русалка.
Наконец, в последнем стихотворении, само название которого прекрасно своей зеркальностью — «Обе небо», — шутейно-серьезный тон этого раздела получает свое логическое завершение. Здесь лирический герой терпит поражение в двух палиндромических случаях. Увы — этому герою!
Ведь и Анна, и Алла — обе небо. А до неба приходится тянуться духовно, ничего не поделаешь. К такому выводу в духе Ладыгина невольно приходишь, читая эти простые лирико-иронические стихи.
Часть III
Николай Иванович с детства был прилежным и обязательным читателем. Можно сказать даже, что он прежде всего был Читатель. Он был настоящим поклонником искусства, каких нынче редко встретишь. Ему чудилась какая-то тайна в самом облике художника. И эту тайну он старался постичь палиндромической строкой. Тайна все равно оставалась непостигаемой. Но что-то происходило, потому что гений становился по-новому близок.
Каждый из художников, слова ли, кисти ли, описанный Ладыгиным, достоин не одного стихотворения. Целостное постижение складывается из многих творческих исследований. Точка зрения Ладыгина должна быть учтена в этом целостном портрете. Открывая раздел стихами о Хлебникове, следует оговориться, что в то время, когда Ладыгин их писал, о Хлебникове говорили мало и в основном в ругательном тоне. И тут важно, что Ладыгин не ограничился лишь восторгами и признанием Велимира «львом», то есть царем поэзии. Он попытался палиндромической строкой выявить глубинную суть поэта, чья творческая жизнь попала на слом времени. Как ни странно, в палиндромическую речь органично вписались «прямые» строки самого Хлебникова, которые зазвучали здесь «палиндромично». Ладыгину точно удалось передать антивоенный пафос творений Хлебникова. Очень важно и то, что им было понято: «А кита мета, математика». Наивно было бы полагать, что в одном стихотворении удастся выразить всего Хлебникова, но первое приближение здесь было сделано.
В отличие от Хлебникова, Лев Толстой и издан широко, и о его взглядах написано достаточно много. Ладыгин логично проследил эволюцию Толстого. Палиндромичность же сообщила этому описанию объективность взгляда на искания гения: «Ум его — бог ему». Некоторые слова требуют пояснений, например, в строке: «Хам — раб в бармах» — слово «бармы». Очевидно, это слово употреблено в значении «особая одежда». Бармы, то есть оплечья, носили на торжественной одежде духовные сановники и цари. Марс — мифологический бог войны. «Санин и нас / Туманил» — Санин — герой одноименного романа М. П. Арцыбашева. Этот роман считается эротическим. Санину у Ладыгина предшествует Ловелас, он определяется как «в сале вол». Это нарицательное имя соблазнителя пришло из романа С. Ричардсона «Кларисса Гарлоу», того самого Ричардсона, от которого без ума была матушка Татьяны Лариной.
Весь этот эпизод с Саниным и Ловеласом связан с проблематикой поздних произведений Толстого, таких как «Дьявол», «Крейцерова соната», «Отец Сергий», которые трактуются как осуждающие половое влечение. Судя по ироническим строчкам самого Ладыгина:
Кумир — беда, дебри мукОт баб-то… —
он был далек от такого упрощенного понимания.
Может представить некоторое затруднение строка: «Мудрен онер дум». Слово «онеры», достаточно редкое сейчас, известно в русской литературе, хотя происходит от французского слова, означающего фигуры в карточной игре. Существует выражение «со всеми онерами», то есть «со всеми подробностями», или «со всем, что полагается».
Как и в предыдущем стихотворении, в «Лермонтове» Ладыгин идет по пути пересказа эпизодов биографии поэта, связывая их с эпизодами его произведений, вписывая сами названия в обратимые строки. Привлекают внимание афористические заострения: «Может ямб мятежом», «Сила тем, а заметались», «Ты смрад — нажим, и жандарм сыт», «Муза ранена. Разум / Угас».
По этому же принципу построено стихотворение «Максим Горький», которое кончается прямой строкой, как бы подчеркивающей прямоту высказывания. Прямой же строкой кончается стихотворение «Александр Блок». Видимо, Николай Иванович находился все-таки в достаточной степени в плену представлений о крупных писателях прошлого, бытующих до сих пор. Но палиндромическая строка здесь его сильно выручала, позволяла избегать слишком больших спрямлений. В каждом случае ему удается передать музыку поэта, а не только проблематику.
